Бойлерная

И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными.

Откровения Иоанна Богослова глава 6

Раньше его часто мучили сны, кошмарные, тяжелые, где он тонет, бесконечно тонет в земле. Разводит ее руками, жирную, сочную после дождя землю, что превращается в жижу, затаскивая его в себя, а он, он вонзает в нее пальцы в попытке спастись, выплыть, хватает перекошенным лицом воздух, но потом захлебывается этой грязью, чувствует ее вкус, скрипучий вкус земли на зубах, и тонет во мгле этих нечистот, видя, как земля смыкается над ним крышкой гроба, погружая его во мрак вечного болотного тления.

Но все изменилось, когда появился Денни. Марк не помнил, как это произошло, хотя много раз напрягал свою не очень умную голову в порывах логического рационализма, но все без успешно. Да это и неважно, ведь Денни научил его не бояться, полюбить ее, эту зловонную грязь, воплощение всех мыслимых пороков. И вот Марк сам стал есть ее во снах, с удовольствием и фанатизмом человека, дорвавшегося до самого лучшего лакомства своей жизни, погружаться в нее, словно в целебную грязевую ванну. И сны ушли, оставили его, а Денни остался, он еще многому научил Марка, в том числе самому главному: как утолять голод и желание. Вспомнив вчерашнее наслаждение от обладания своей первой женщиной, Марк снова возбудился, несмотря на то, что был очень изнурен этим знакомством с женщиной.

Ее крики, ее тело – как же ему было хорошо. «Целая женщина, и вся моя», – думал он, не дурацкие картинки мужских журналов, которые покупал Марк, каждый раз краснея на кассе, а настоящая женщина, дышащая, пахнущая своим неповторимым запахом, женщина, которую он, Марк, выбрал себе сам, как настоящий мужчина.

Чувствуя волнение в штанах, он заерзал на скамейке. «Не вовремя, у меня сейчас важное дело», – подумал он, стараясь перенаправить мысли в другую сторону.

Подозвав к себе Мика, он поправил ему крепление на его собачей коляске, Мик был его главным другом, не считая Денни, конечно. Пес-инвалид, потерявший задние лапы и перемещающийся теперь при помощи маленькой двухколесной тачки вместо задних ампутированных лап. Посмотрев на хозяина, пес, явно довольный прогулкой, ткнулся ему в руку черным влажным носом.

«Вот такие мы с тобой искалеченные формы жизни», – говорил раньше Марк, глядя на своего единственного друга, а Мик податливо поскуливал, будто понимал, видимо по интонации, значение слов. Но теперь, когда Марк стал настоящим мужчиной, он уже не думал так, с уверенностью Бога глядя в будущее, он верил, что теперь он сможет позаботиться о Мике и себе.

Встав, он пристегнул собаку к поводку и пошел к своей «ниве».

Его новая женщина должна была вот-вот появиться, открыв заднюю дверь машины, он стал ждать.

Светловолосая красавица выпорхнула из дверей подъезда, явно спеша, и даже не услышала, как ее окликнули, пока случайно не повернула голову и не увидела, как маленький человек ростом с хоббита машет ей рукой.

– Что нужно этому карлику? – подумала Катя, подойдя ближе.

– Извините ради бога, – начал маленький человек. У меня задняя дверь сломана, и я не могу поставить туда Мика.

– Кого? – с непониманием глядя на него, спросила Катя, но тут увидела пса на этих жутких колесах вместо задних лап и от неожиданности даже сделала шаг назад.

– А что это с ним?

– Пес попал в ДТП! – неумело пошутил Марк, рядом с такой роскошной красавицей, он вдруг снова стал чувствовать себя неуверенно. «Что за глупость я сказал?» – подумал он.

– Вы не поможете?!

– Да, конечно, – не очень понимая, что нужно сделать, быстро ответила Катя. А я вас знаю. Вы чинили нам кран на этой неделе. В ванной и на кухне, – вспомнила Катя и даже немного улыбнулась. Вы ведь Марк?

– Поддержите, пожалуйста, дверь, а то она все время падает, – попытался улыбнуться в ответ маленький человек, но улыбка получилась у него сухая и натянутая, как у безумца.

– Да, я Марк. Краны, надеюсь, до сих пор работают, – нашелся наконец он после неловкой паузы. И, наклонившись, поднял пса вместе с коляской и осторожно поставил внутрь машины, незаметно вытащив из нагрудного кармана куртки салфетку.

Катя, видя, с какой любовью этот человек заботится о бедном животном, даже устыдилась своих недавних мыслей о нем.

– Он не кусается? – спросила она.

– Нет, что вы? Мик добрый.

И дождавшись, когда девушка наклонится, чтобы погладить собаку, Марк, прыснув на салфетку хлороформ, зажал ей рот. Так и не поняв, что случилась, девушка обмякла и повалилась на него. Быстро закинув ее в машину, Марк огляделся по сторонам. Дети играют на площадке, бабушки возле подъезда обсуждают кого-то, никто ничего не видел. Повернувшись к машине, Марк быстрым движением воткнул ей в рот кляп, а руки и ноги сковал наручниками, после чего, снова оглядевшись, закрыл заднюю дверь «нивы».

Теперь его ждут сладостные пять дней ожидания, девушка должна ослабнуть, в противном случае мне с ней не справиться с моим-то ростом, да и руки. Марк посмотрел на свои маленькие, как у ребенка, ладони. Нет, пусть ослабнет, а потом она станет моей женщиной. Включив любвеобильную попсу на радио, он скоро тронулся с места.

«Как же это здорово – любить», – подумал он, вслушиваясь в слова песни.

Боль, Страх и Старые Кости

Есть счастье еще и когда в пути

Ты сможешь в беду, как зимою в реку,

На выручку кинуться к человеку,

Подставить плечо ему и спасти.

Эдуард Асадов

…Полный междугородный автобус направлялся на курорт Минеральные Воды в Ставропольский край. Она сидела рядом с родителями, ощущая себя самым счастливым человеком на свете. «Здорово, что меня отпустили на работе, – думала она, вспоминая про очередность отпусков и что Леонид Аркадьевич все же подписал заявление на отпуск. За окном стремительно менялся пейзаж, зима, сугробы, грязные дороги оставались позади, уступая место солнцу, ласкающему ее лицо, теплу и лету. И теперь все, все будет хорошо! По-другому просто не может быть», – думала она, излучая детский восторг и счастье от этой поездки и грядущего отдыха.

Она посмотрела на отца, на его выбритую, шершавую мужскую щеку, надежное плечо на которое можно прилечь, забыв обо всем, отец что-то рассказывал смешное, а в ее глазах горел бенгальский огонь праздника, восторга, ликования, она смотрела на отца, на маму и смеялась вместе с ними. Внезапно они въехали в темный подземный туннель, появился ветер мерзкий, грязный, такой бывает перед сильной грозой или бурей, поднимая дорожную пыль, острую, как крошка битого стекла, царапая лица и не давая дышать. Вдруг ветер стих, послышался шум, выстрелы, приказы людей в масках. А она вдруг превратилась из взрослой в маленькую девочку восьми лет, вцепившуюся в руку отца, она смотрела на него растерянно, глядя, как растекаются пятна крови, стремясь соединиться друг с другом.

– Его больше нет, папа умер, – шепчет ей мать, прижимая к себе и стараясь заслонить ее маленькое тело от всех ужасов, закрывая ей уши своими теплыми заботливыми руками.

Обняв мать, она плачет от бессилия, что она опять такая маленькая, что папы больше нет и она ничем не может помочь. Шум и крики людей усиливаются, и их разлучают, разрывают настолько резко, что она не успевает ничего понять. Давка, люди бегут, затаптывая друг друга, ее мать тянется к ней, снова оборачивается, снова тянется, что-то кричит сквозь кошмар и ужас происходящего и безудержно тянет ей свою ладонь, словно нить, ведущую ее обратно к дому, быту, семье. Но дотянуться нельзя, давка, люди сминают их, не давая возможности сомкнуть руки и воссоединиться.

Темно, автобус, вдруг ставший бесконечным вагоном, продолжает ехать по туннелю. Толпа людей уносит мать все дальше к светящемуся белым светом выходу из туннеля и автобуса, словно они едины, снова слышатся выстрелы, моргают лампы желтые и грязные они не дают достаточного света, на них нельзя опереться, и она теряет мать, только на мгновение, но уже не находит ее и мать затаптывают, с широко раскрытыми от ужаса глазами она тянет сквозь тела и ноги людей ей руку и хватает ее. Она снова взрослая, снова сильная она защит, но по телу матери тоже расплываются пятна крови.

– Но тебя же задавили, – недоуменно говорит она, будто упрекая мать в неискренности. – В тебя не стреляли!

Но мать уже мертва, а ее рука, еще не давно тянущаяся к ней, теперь холодная и вялая.

– Вот ты и осталась одна! – говорит ей дедушка, стоя перед ней и телом матери.

– Да, – соглашается она и плачет, вспоминая о том, что дедушку она тоже похоронила. И тут фигура деда начинает трескаться и разлагаться у нее на глазах, тлеет одежда, лопается кожа, открываются мясо и кости. – Дедушки теперь тоже нет, – говорит она сама себе, утопая в сумбурности, путаности мыслей, словно в болоте, в которое превратилось ее сознание.

И только голос: – Вот ты и осталась одна! – звучит в ее голове…

Проснувшись, она начинает плакать от повторного осознания потери и от той боли, которая последовала, когда из ее жизни вырезали этот кусок души, связанный с ними. Содрогаясь всем телом, она ревет и кричит, пока приступ удушья, тошноты и боли в сердце не сковал ее, сгибая тело в кольцо. И вот она пытается вздохнуть, первый раз, второй, третий, получилось – она дышит.

Вытягивая руку, она упирается ею в пол, сползая с кровати, и тихонько на четвереньках добирается до ванной. Холодная вода от развинченного вентиля вырывается из крана на ее голову и красное от слез лицо. Нестерпимо болит сердце. Пройдя на кухню, она достала купленный зачем-то на днях корвалол, щедро плеснув его себе, не отмеряя никакие капли, долила воды и залпом выпила, даже не поморщившись от мерзости вкуса. Затем достала из шкафа свечу, зажгла ее перед фотографией, где они все вместе, возле своей кровати. Пламя свечи горячее и живое, словно ожившая память из другой жизни, бросало тени на фотографию, где все еще были живы, она не плакала, глядя на нее, слишком устала, устала плакать, ей казалось, что она выплакала все слезы на годы вперед. Сухие глаза, наполненные болью, смотрели на свечу, пока вторично пришедший сон не закрыл их.

…Ей снился ослепительно-белый свет, пронизывающий все.

– Неужели это пламя свечи? – подумала она. Или мои так меня оберегают? – последняя мысль принесла ей радость и уверенность в этом сне, как спасительном чертоге, покоя и забвения. Сделав несколько шагов, она заметила, как спадает яркость света, обволакивающая ее, открывая очертания дороги, она пошла по ней легкой поступью, появившееся очертания лебедя, медленно летящего рядом с ней, внушало ей спокойствие и умиротворение.

– Неужели все плохое позади? – не верилось ей.

Дорога стала темнеть, на ней стали проступать пятна чернильных клякс, из которых витиеватыми рывками появлялись деревья, кусты, затем превращающиеся в очертания стен, потолка, инвалидной коляски. Так это больница? – с ужасом подумала она, оборачиваясь к белоснежным облакам, оставшимся позади, и покинувшей ее умиротворенности.

– Я больна! – пришло к ней осознание ее ситуации. Больна одиночеством! Она посмотрела на свои руки, которыми она черпала небесное молоко облачного покоя, они оказались покрыты белыми пятнами. – Это что, грибок? – испугалась она, расчесывая пятна света, которые плавали по ее рукам, став частью ее плоти. Подняв ночную рубашку, она увидела, как те же пятна плавают на ее животе, пропадая в одном месте и всплывая в другом. Поняв, что заразна, она не испугалась, белый свет закопошился на ней роем блеклых насекомых, но совершенно не пугал. Она потрогала лицо и тут же отдернула руку от неожиданности. – Я страшная и уродливая! – закричал голос внутри нее. Она снова потрогала лицо, наросты, шишки грубой каменной кожи, словно маска на Хэллоуин, покрывали его. Ощупав себя, она окончательно поняла, что на нее никто никогда не взглянет, ни один мужчина. Похолодало. Белый свет сомкнулся вокруг нее. Вдруг она оказалась в каком-то замшелом подвале, куда сквозь потемневшие окна, расположенные над самым тротуаром, кусками врывался свет шедшей там на улице счастливой жизни, радостного солнечного дня.

Из дальнего угла послышались шорох и щелканье, как от работы старой швейной машинки. Воспоминания из прежних снов о неведомом и незримом зле парализовали ее. С трудом сделав два маленьких шага назад, она услышала нарастающий шум цоканья и щелканья, подняв голову, она увидела, как большое черное существо, напоминающее паука, но с телом и головой Леонида Аркадьевича, приближается к ней, крадясь по потолку.

Остолбенев от ужаса, не в силах кричать, она даже не успела понять, что происходит, как паук тут же оказался возле нее.

– Идем ко мне! – прошипел паук с телом Леонида Аркадьевича.

С отвращением глядя на стекающие с лапок паука грязь и жир, как от съеденного беляша, она попятилась, паук не растерялся и, подняв свои многочисленные лапки, стал трогать ее, мять грудь, засовывать свои грязные щупальца-лапки в ее нижнее белье, везде оставляя полоски грязи и жира, как будто паутину, он жаждал покрыть ее всю этим благостным раствором собственных выделений, как коконом.

– Хе-хе, – довольно смеялось лицо Леонида Аркадьевича, и, невзирая на выражение ужаса в глазах своей жертвы, он лез и лез в самые интимные уголки ее тела…

Вспомнив, что больна, она снова посмотрела на свои руки, и белый свет, тут же вспыхнув, появился на ней. Паук, продолжавший все это время трогать ее, визгливо запищал, сбивая пятна белого света со своих лапок, словно огонь. Но свет действовал по-другому, он стирал незримым ластиком тело паука, словно того не существовало, оставляя вместо его плоти белую пустоту. Закончив с пауком, он стал смывать окружающее ее пространство подвала, слизывая весь этот незатейливый интерьер, он в конечном итоге оставил только себя. Радость от осознания своего одиночества взбудоражила ее сомнительной иллюзией свободы и крыльев за спиной. Свет померк, и она, будто выйдя из собственного тела, увидела себя со стороны. Старуха с обвисшей кожей, грудью, пожевывающая свой рот, смотрела на нее белыми пустыми глазницами.

– Удивительно! – прошептала она, ведь, глядя на свои морщинистые руки, она испытывала облегчение…

Услышав сквозь занавесь сна звонок телефона, она на ощупь протянула руку.

– Привет, подруга!

– Привет, Ириш!– узнала она голос своей подруги.

– Спишь?

– Пыталась.

– Прости, что разбудила, – деликатно извинилась Ирина, чей даже нерабочий день начинался с шести утра. Ты сегодня занята?

– Не особо, – ответила Юля, с сонной ломотой в теле приподнявшись на кровати. А что?

– Сходишь со мной к одному рунологу?

– Кому?

– Рунологу, человеку, который изучает руны.

– Конечно, – согласилась Юля, уже понимая предмет интереса своей подруги.

– Тогда часа в три я к тебе заеду.

– Окей.

Ирина, одна из немногочисленных подруг Юли, всегда отличалась ответственностью, чуткостью к бедам окружающих и жаждой справедливости, собственно, поэтому она и стала юристом. Но не это делало ее особенной и, возможно, даже странной; от того, что Ирина с детства страдала от кошмаров, в которых она видела, как пытают и убивают людей, не в силах справиться с ними, она росла очень впечатлительной девочкой, всегда заступаясь за слабых, отчего ее нередко записывали в число неудачниц, последнее, впрочем, ее мало заботило. Она словно инстинктивно чувствовала дорогу, по которой ей нужно идти. Пытаясь разгадать тайны своих снов, она стала интересоваться мистикой, магией и прочими явлениями и событиями мира непознанного. Пройдя небольшой тернистый путь познания азов, Ирина, как и многие другие шедшие тем же путем, начала пытаться улучшить свою жизнь посредством открывшихся ей знаний. И прежде всего, как это бывает у женщин, она решила начать с личной жизни.

Ирина, высокая, стройная брюнетка с умными зелеными глазами и выражением легкой искренней грусти на лице, была совершена лишена лукавства и хитрости, чаще проявляя скорее прямоту и правдивость. Скорее всего по этой причине и была обделена мужским вниманием, именно мужским, так как мужичков низменного разлива, чьи интересы лежат в плоскости облитых пивом трусов, к первой категории отнести можно лишь условно.

К Ирине липли все никчемные особи мужского пола. Стоило появиться Ирине, как тут же появлялись и они, тюфяки с пивными животами и топорным юмором ближайшей подворотни, и хотя они находили в лице Ирины понимание их нелегкой судьбы, подставить свое крепкое мужское плечо они не были способны по определению.