МЕЧТА

Однажды я видел лицо. Я запомнил, так как оно мне понравилось. Это было идеальным лицом. Впрочем идеальным в ней было всё.

Улыбка почти не сходила с её лица. Она просто сияла, иначе не скажешь. Всё в ней говорило о надежде. Да, глядя на неё, каждый мог обзавестись такой нелепой штукой, как надежда. Надежда на что? Да на что угодно. На завтрашний солнечный день, на то, что наша футбольная команда победит у титулованного соперника. На то, что президент раскается, и скажет, что так больше не будет. Ты мог поверить во всё, что угодно глядя на неё, на её неповторимую искреннюю улыбку.

Она выбрала себе смешного паренька, у которого была предрасположенность к полноте, но кое-как ему это удавалось не то, что бы скрывать, просто он не выглядел уродом, и рядом с ним она была абсолютно счастлива.

Я вспоминал о ней по нескольку раз в год это точно. Мы были из разных городов, поэтому не встречал её на улице, (да, забыл сказать: они поженились), не видел, как она стареет. Когда видишь человека каждый день, изменений почти не заметно, но недавно, а если быть точным – вчера я снова увидел её. Не могу сказать, что я бы её не узнал, но это был совершенно не тот человек, о котором я помнил столько лет, чьё лицо стояло у меня перед глазами, когда я их закрывал, и думал о чём-то прекрасном.

Мне вдруг стало очень страшно – все её прелестные достоинства превратились в недостатки. Уже не было той сияющей улыбки. Вместо неё появилась какая-то не снимаемая маска печали и усталости. Как и водится, пропал вкус к одежде, она стала неприметной мышкой с потухшим взглядом, и осунувшимися плечами. Потом я увидел и её мужа. Теперь он не носил свои идиотские пёстрые одежды с подтяжками, бабочками, шляпами и брюками в клеточку, и бог ещё знает с чем. Теперь он был просто толстый мужчина с короткими волосами. Он, должно быть, по-прежнему вызывал у неё умиление. Должно быть, она каждый раз глядя на него, думала: «Ничего… Мы состарились вместе…", и мне стало их так жаль. Затем я посмотрел на своих друзей, большинство из которых превратились в приятелей и просто знакомых. С ними произошло то же самое. Они распухли, всё мещанство расцвело в них, как ромашки на диком поле, до куда не могла бы добраться газонокосилка. Я вспомнил молодых подруг, которые думали, что так всю жизнь и будут спать в обнимку, а теперь они даже не разговаривают. Таких подруг я видел достаточно много, и никто из них не мог поверить, что с ними произойдёт то же самое, все они думали, что будут вечно молоды, и правила их не касаются. Но печальнее всего то, что я вспомнил и о себе… вот только я не знаю, как я выгляжу со стороны… Боюсь и предположить.

Как выяснилось, об стекло можно поранить не только пальцы, или руки. Об него можно поранить даже глаза, взглянув в зеркало.

К тридцати годам ты не тот, каким привык себя видеть, и этот упрямый факт каждый раз, каждый чёртов раз будет тебя ранить до конца твоих дней, и к концу жизни твои глаза покроются таким количеством шрамов, что ты начнёшь плохо различать предметы. Но на самом деле, для тебя это станет счастьем, потому что отражающих поверхностей со временем становится слишком много…

18 апреля, 2018

ВЕЧНЫЙ СНЕГ

Сколько же дней шёл снег, никто вам и не скажет. Я тогда проснулся рано, очень рано. Мы собирались с отцом на охоту, но в тот день так и не смогли выйти из дому – никто не смог. Навалило столько снега, что дверь нельзя было открыть. На улице было очень холодно. Наверно, пар изо рта сразу в сосульки превращался. Отец растопил камин, и в доме стало теплее. Возле него всегда уютно сидеть. Особенно, если истории приятные. Только нам в тот вечер было не до историй. Тьма опустилась на город. Весь Флейстаун был, словно под чёрной мантией. Я тогда сказал:

– Пап, могу я позвонить Сэмюэлю?

– Сэмюэлю, говоришь? Думаешь, им сейчас до телефонных разговоров? Тьма за окном. Все наблюдают за этой тьмой. Никто не знает, что это. И всем страшно. Даже мне. Понимаешь, Майк, даже мне.

– А мне, кажется, в этом ничего страшного нет, пап.

– Я был бы очень рад, если бы ты был прав. Но мне кажется, что прав я. Мы должны быть начеку всё время. Понимаешь, Майк? Всё время. Никто не знает, что может случиться. Никто не знает, важна ли тишина. Я предполагаю, что важна. А ты, как думаешь, Майк, для нас важна тишина?

– Да, сэр. Важна.

– Вот это правильный ответ. Молодец, сынок. Так и надо отвечать своему отцу.

Не хотел я ему говорить то, что думаю на самом деле. Он бы меня просто прибил. Он тупой ублюдок. Любит, чтоб всегда всё было по-идиотски. Всегда всё по-идиотски. Как же я хочу вырасти и вмазать ему, как следует. Какой он герой с маленькими детьми так разговаривать. Сколько себя помню, всегда он был придурком. Только на улице он не такой крутой. Особенно, если парень вроде него ему попадётся. Равный. Чтоб силы были равные. Тогда он, как трус себя ведёт, только виду подавать не хочет. Я как-то заикнулся на этот счёт, так сразу получил так, что целую неделю боялся на него смотреть. А мне сейчас так нужен был голос Сэмюэла. Или хотя бы Бадди.

– Эй, Майк. Иди сюда. Давай вместе посмотрим бейсбол. Только не забудь принести мне банку пива! Слышал, Майк?

– Да, пап!

Спросил бы я у него, а как же тишина? «Тишина так важна». Ничерта она не важна, просто этот ублюдок любит запрещать мне то, что мне нужнее всего. У него хороший нюх к этому, хороший, ничего не скажешь.

– Спасибо, сынок за пиво. Садись рядом.

– А можно я пойду к себе в комнату?

– Нет. Ты будешь смотреть бейсбол. Понятно?

– Да, сэр.

– Вот и садись. Будешь мне пиво приносить, когда заканчиваться будет. Слышал меня?

– Да, сэр.

– А теперь тихо. Матч начался. Как же, чёрт возьми, я люблю эту игру. Жаль, что ты не пошёл в отца, сынок. Не знаю только в кого ты пошёл. Может, ты знаешь, а?

– Нет, сэр.

– Ты даже этого не знаешь. Я и не удивлён. Ладно, заткнись теперь.

И я заткнулся. Мне велено было заткнуться, и я заткнулся. Мне пришлось весь вечер смотреть с ним игры. Он включал один матч за другим. Он видел их уже сто раз, но, наверно, мозги его не могли их удержать в памяти, поэтому он брался за них снова, и всё, как в первый раз. Да, хорошо быть дебилом.

– Поставь банку на место, и дай мне новую.

Я принёс ему ещё одну банку, и он был уже чертовски пьян. Мне страшно было ему попадаться на глаза, я мог получить. Поэтому хотел, чтобы он побыстрее уснул. Когда он спит – это лучшее время в доме.

– Что?! Что ты сказал?

– Ничего, пап.

Он уже стал проваливаться в сон. Уже стал храпеть. Теперь телевизор мог работать на всю громкость, и это его не разбудило бы. Я бы хотел, чтобы вернулась моя мама. А ещё лучше, чтобы она забрала меня от него. Она обещала, что так и сделает. Но уже второй год я получаю только открытки и несколько долларов. Наверно, у неё просто больше нет. Чёрт, сейчас бы я мог позвонить Сэмюэлю, или Бобби, но мне уже не хотелось. Самому бы отправиться в постель. Так хочется, чтобы, когда я проснулся, ничего этого не было. Может быть, эта тьма вырвалась из его сердца? Мам, как ты думаешь, мам?

27 апреля, 2018

КТО ПРАВ

– Нет ли в тебе зла? – спросил меня как-то священник. Мне тогда было около семи лет, и я запомнил только его имя. Его звали Уильям. Имя, и вместе с ним тут же у меня в памяти всплывает белая полоска на его шее. Полоска Уильям – именно так он мне и представляется.

Я не знаю, почему он мне задал этот вопрос, может быть, я что-то натворил? Ничего не могу вспомнить. Разве что следующий день. Это был странный день. С самого утра он был дождливый, дул страшный ветер, выйти на улицу было просто невозможно. Я помню, как этот ветер швырял нам в окно какие-то щепки, сухую траву, и ещё всякую мелкую дрянь. Я тогда сидел как раз напротив окна, и наблюдал. Мне было интересно, как невидимая сила поднимает предметы с земли и может с ними что-то делать.

Я был просто заворожен. Но мама меня постоянно отгоняла от окна, боялась, как бы в меня чего не угодило. А я сидел, как завороженный и не мог пошевелиться. Потом погода стала со временем утихать, и мама успокоилась. Через час даже показалось солнце. Его лучи казались особенно яркими, мне сразу же захотелось выйти из дому. Но мама сказала, что лучше пока не выходить. Прошло ещё часа два, и приехал отец. Он ездил на ферму что-то разузнать насчёт молока. Были какие-то проблемы то ли с коровами, то ли с молоком, уже толком и не помню. Не могу сказать. Но когда он вернулся, я был особенно рад его возвращению, так как знал, что с ним меня мама точно отпустит.

Я проследил, как он вышел из машины, и направился к дому. Скрипнула дверь, и я обернулся к нему.

– Хьюи! – сказал он мне радостным голосом. Я подбежал к нему, и он меня поднял.

– Дорогой, ну что там?

– Всё в порядке. Джон сказал, что к пятнице всё будет готово.

– А насчёт коров?

– Насчёт коров ещё не знаю. Надо будет съездить ещё раз.

– Может быть, достаточно будет просто позвонить?

– Надеюсь на это.

Тогда мама поцеловала папу, и вернулась на кухню.

– Пап, а мы сможем погулять?

– Ты хочешь погулять?

– Да, пап. Очень хочу!

– А как же ужин?

– Ну пап!

– Хорошо. Я только скажу твоей маме, что мы отлучимся ненадолго.

И он отправился в кухню, где мама что-то готовила.

Через минуту он вернулся, и сказал:

– Всё в порядке, Хьюи. Я всё уладил, мы можем идти.

Я тут же побежал к двери, но отец меня окликнул.

– Хьюи, только тепло оденься!

Мне пришлось вернуться, и взять свою куртку.

Когда мы шли по Улице Красок, отец спросил меня:

– Как ты думаешь, в тебе много зла?

Я очень перепугался, и посмотрел на него. Он тоже повернул ко мне голову, и улыбнулся, будто ничего и не было. Но минут через двадцать стало уже холодать, и мы пошли обратно.

Когда я увидел наш двухэтажный дом, я тут же обрадовался, я очень хотел попробовать то, что приготовила нам мама.

Когда мы подошли к крыльцу, отец положил руку мне на плечо, и остановил меня. Он снова задал мне этот вопрос. Это меня испугало ещё больше, и я закрыл глаза.

Я их так крепко стиснул, что они аж заболели. А ещё я закрыл руками свои уши. Мне кажется, что через минуту я стал кричать. А потом, когда я открыл глаза, я почему-то стоял на самом краю обрыва. Мой отец висел на краю, – он держался за какую-то высокую траву, что вскоре вылезла с корнями. И с тех пор я постоянно задаю себе вопрос: «Много ли во мне зла?».

16 апреля, 2018

СОСЕДСТВО

Шторка была поддернута левей, чем надо. Солнце уже садилось. Но это не было чем-то красивым. Небо было затянуто тучами, и холодный серый цвет весь день заползал ему в душу. Шторка по-прежнему была не на своём месте, и он не мог отвести от неё глаз. Ему стоило сделать два шага, протянуть руку, и он убрал бы её в нужное положение. Но это было бессмысленно. Он знал, что уже ничто не может вернуть всё на круги своя. Уже никогда не будет так, как было.

Сразу за окном начиналась земля. Пыль скапливалась толстым слоем, и когда начинался дождь, он превращал всё в коричневую кашу. Сверчки, начиная с вечера, крутили свою волынку, и он по привычке начинал ждать, когда они проснутся. Ближе к вечеру они так и делали, и не было повода ему сокрушаться на этот счёт. Ночи были тёмные, звёзд почти не было видно. С большой уверенностью можно сказать – он просто знал, что они есть, но с ними что-то не так. Собака, живущая не так далеко, иногда давала о себе знать. Он знал, что её специально морили голодом, чтобы она была злой. Чтобы она лучше охраняла. Это животное – кости, обтянутые кожей – ещё могло двигаться и издавать звуки. Но между ними накапливалась тишина. Иногда она разрешалась грозой. И когда капли молотили в окно, ему казалось, что так лучше. Теперь он не один. Он игрался с светильником. Включая и выключая свет, он пытался понять, как ему лучше. Он мог делать так целых полчаса подряд. Иногда через день перегорала лампочка, и он ставил новую. Он сделал хорошие запасы лампочек, и всего у него было припасено вдоволь. Горючее, спички, продукты, соль – всё лежало на своих местах. Аккуратно, как он их положил в самом начале.

Иногда по утрам поздней осенью в дом доносились крики чаек. Он жил там, где они обитают. Если птицам предстояло зимовать в других краях, они пролетали над его домом. «Что же вы делаете» говорил он, когда выйдя из дому, он находил птичий помёт разбросанный по всей округе.

Он любил ночь. Но ночи становились холодные. Приходилось надевать всё больше одежды. Огонь в доме горел в этом году как никогда ярко. На столе иногда оставались крошки, он устал заставлять себя делать бессмысленную работу – всё равно никто ничего не увидит. Но желоба и водосток приходилось держать в исправности. Тут никто не поможет, если дом придёт в негодность. Все запасы денег он потратил на бывшую жену, поэтому делать ремонт было ему не по карману. Он её очень любил. Она тоже его любила, во всяком случае, так ему казалось. Это длилось три или четыре года, но как-то в один день всё оборвалось. Он почувствовал, что она больше ему не принадлежит.

Они расстались тихо, без скандалов. Он иногда вспоминал о ней, но это было не часто. Чаще он выходил из дому, чтобы прислониться спиной к закрытой двери, и смотреть вдаль.