Здесь мало людей, но если вы вздумаете сюда приехать, то вам предстоит сесть в поезд. За окном вы увидите высокую траву, и редкие деревья, где-то вдалеке переходящие в лес. Дорога сюда займёт часов четырнадцать. При себе надо иметь всё, что вам будет необходимо. Купить здесь это негде. Здесь нет ни аптек, ни магазинов, ни кафе. Зато есть небо, тишина, и вы со своими мыслями. Иногда они опаснее, чем всё остальное. Но здесь, всё же, красиво. Чтобы дойти сюда, вам предстоит после поезда идти часа два или три, прежде чем увидите небольшой городок среди пустынной местности, увитый цветами, и погрязший долгими годами в тоску и однообразие. Где-то вдалеке отсюда видны горы, не очень большие, и снега там нет. По утрам из-за левой горы (Гран) встаёт солнце, и лучи его падают на старые крыши старых домов. Почти все люди с этой округи живут здесь. Но он решил уйти дальше. Сюда он приходил только раз в одну-две недели, чтобы кое-что подкупить, из того, что здесь можно было найти – смотря, когда у него заканчивались запасы. Там, где он жил стояло поодаль друг от друга четыре дома. Все они были построены лет тридцать-сорок назад. Вряд ли много больше. Здесь до неба было далеко, будто на самом дне высохшего моря находилось это место. Небо чаще всего было чистым, изредка по нему тянулись тонкие облака.

Там, где были горы, там была и трава. Если припасть к земле ухом, можно было услышать, как она шумит. Здесь почти никто не жил. В полумили от дома находилась река. Воды в ней были всегда холодными, и он часто выходил на лодке рыбачить на несколько часов, пока руки не отяжелеют от усталости. Другой раз соседи заходили в гости. Что-то близкое видели они в глазах друг друга, хоть и не имели большую симпатию, но то, что их привело сюда, выдавало себя сразу.

Он пил чёрный кофе и смотрел в окно. Небо сегодня было чистым. Солнце покрыло собой всё. Он помнил про ту часть окна, которая его раздражала, хоть уже и не смотрел в её сторону, он думал, что сегодня вечером достанет сигареты и бутылку виски, сядет возле двери, и будет дышать чистым, беспамятным воздухом.

На следующий день к нему пришёл сосед. Он был с ружьём наперевес, так как собирался отправиться в лес, чтобы подстрелить что-нибудь себе на ужин.

– Утро доброе. Уже с бутылкой?

– Это чтоб быстрее проснуться.

– Ну-ну…

– Ты что, пришёл посмотреть, что я делаю с самого утра?

– Нет. Хотел спросить: идёшь ли ты со мной?

– Снова подстрелить кого-то вздумал?

– Да. Думаю сегодня хорошенько поужинать. Так ты со мной, нет?

– Погоди, только возьму ружьё и патроны.

Он зашёл в дом, достал из коробки два десятка патронов, сухих, как раз для охоты, надел тёплую куртку, и на плечо повесил старое ружьё. Он допил стоявший на столе, почти остывший кофе, сунул пачку сигарет в наружный карман куртки, оглядел всё, выключил свет и запер дверь.

Они вышли на ту дорогу, которая вела к горам, а затем дальше, в лес, солнце ещё не успело подняться высоко, многие в городах были ещё в постели, а тем, кто встал – казалось, что они ранние пташки. Воздух был сухой и ясный, идти быстро не было смысла. Утро только начиналось. Он потянулся за второй сигаретой, и остановился прикурить. Когда он обернулся, его сосед уже лежал на земле. Он подошёл к нему, положил руку на шею, там, где была артерия, и пощупал пульс.

– Чёрт бы вас побрал… – сказал он.

Вечером его сосед находился дома, за ним ухаживала жена, а Верджил ушёл за час до того, как потерявший сознание пришёл в себя. Вечером здесь находился и доктор.

На следующий день Верджил сидел за кухонным столом и обедал запечённой говядиной и бобами. Он то и дело посматривал в окна, где матовый свет разлился по всей земле и молочная дымка каким-то образом успокаивала, стоило лишь взглянуть в окно. Он ничего не ждал, он даже сам не знал, почему он это делает, должно быть, так происходит всегда, когда пустое любопытство овладевает человеком в минуты праздности. Там, куда он смотрел, ничего существенного не происходило. Лишь птицы светлыми пятнами проносились на юг, оставляя здесь самых неторопливых особей. Верджил сделал большой глоток, отодвинул металлическую чашку, и положил руки на стол вместе с локтями. Какая-то мысль появилась в его голове, – судя по его глубокому молчанию, это была значимая мысль. Внезапно он резко повернул голову в сторону, будто услышал какой-то шум, и прислушался. Но ничего не произошло, и он вернул голову в прежнее положение. Ход часов, висевших на кухонной стенке, стал нести совсем другой смысл. Он проверил всё, что находится в его карманах. Это были поиски не чего-то явного. Кажется, он просто боялся что-то упустить, или пытался что-то вспомнить. Не найдя ничего нового, и не обнаружив слишком важную ценность в тех предметах, которые были извлечены из карманов, он снова вернул руки на стол и задумался. Птиц уже не было видно, поэтому незаметно стало спокойнее.

Через секунду он услышал стук в дверь. Не став медлить, он покинул свой табурет, и направился к звуку.

– Доброе утро, Верджил.

– Доброе. Как там Джон?

– Ему лучше, он почти в порядке.

Это пришла Фэйт, жена Джона. Того, кто рухнул на землю днём ранее.

– Я могу как-то помочь?

– Он попросил, чтобы ты зашёл сегодня к нему, сможешь это сделать?

– Да, конечно. Хоть сейчас.

– Нет. Лучше вечером. Сейчас он ещё слабый. Ему лучше отдохнуть.

– Да, ты права. Тогда вечером я зайду. Стой, может, я могу ещё что-нибудь сделать?

– Нет. Нет, всё в порядке. Не беспокойся.

– Тогда до встречи.

Фэйт улыбнулась, и неспешно пошла к своему дому.

Верджил посмотрел на небо, птицы были видны где-то вдалеке, но их не было слышно.

Весь день Верджил ходил, как неприкаянный. Огрубевшие от работы руки в этот день не притрагивались ни к топору, ни к отвёртке, ни к тряпке для мытья посуды. Любому сразу становилось понятно, что его что-то гложет, то, что невозможно поймать, то, что ускользает прямо из-под носа. В четвёртом часу Верджил сел за стол с банкой консервов, и принялся обедать. Очерствевший хлеб был как раз кстати. В его голове пронеслась мысль: будь этот хлеб чуточку получше, – таким к которому он привык – он бы не выдержал…

Доев всё, он выбросил банку в мусорное ведро, выпил чай, и в седьмом часу надел пальто, затем посмотрел в своё зеркало, и, не найдя отражение чересчур привлекательным, захлопнул за собой дверь.

Птицы всё ещё продолжали лететь на юг. В свете луны были видны чёрные точки с подвижными линиями возле туловища – пожалуй, это были крылья. Ощущение, что небо было живым так долго уже начинало давить.

Верджил покинул участок своего дома, и через две минуты оказался возле Джона. В доме горел свет, и Верджил постучал в старую деревянную дверь, которая уже давно потемнела от дождей и ветра. Он постучал сильно, словно нуждался, чтобы его тут же впустили, но выражение его лица почему-то было абсолютно спокойным, глаза были холодными. Через несколько секунд возле двери послышался шорох, и дверь приоткрылась. Полоска света тут же упала ему на ноги. Он опустил глаза, и увидел, как внизу образовалась маленькая тень, её отбрасывали сапоги, – его большие и грязные сапоги NN размера.

– Здравствуй, Верджил. Проходи, не стой на холоде. Джон тебя уже ждёт. Кстати, ему уже лучше, не волнуйся.

Верджил вошёл в дом. В доме было тепло и уютно. В прихожей горел приглушённый свет. Он снял пальто, и направился дальше. Фэйт сказала, что Джон ждёт его в кабинете.

– Может, выпьешь чего-нибудь?

– Нет. Я стараюсь пить меньше, иначе я теряю контроль.

– Только прошу тебя, не говори с ним про рыбалку ладно? Даже, если он сам начнёт, смени тему.

– Рыбалка – это не моё любимое занятие.

Они подошли к кабинету. Дверь была плотно закрыта.

– Ну, я вас оставлю, – сказала Фэйт и тихо удалилась куда-то в темноту.

Верджил открыл дверь, и в полутёмном кабинете на диване увидел Джона. Он полулежал на старом кожаном диване. Его лицо выражало мучения. Но эти мучения с силой подавлялись.

– Входи, – тихо сказал Джон, и немного приподнялся

– Вхожу, вхожу, – Верджил закрыл за собой дверь.

– Тебе Фэйт ничего не предложила выпить?

– Я отказался. Не хочу мешать наш разговор с выпивкой.

– Ну, как знаешь. Садись, хватит стоять над душой.

Верджил сел на зелёное кресло, повёрнутое в сторону дивана.

– Ты бы, может, выпил чего?

– Я уже сказал Фэйт, что не хочу.

– Как там твоя нога, не беспокоит больше?

– Нет, всё отлично.

– Не надо было мне заходить за тобой вчера. Может, и обошлось бы. Что-то не тот я, каким был прежде.

Верджил ничего не ответил, Джон помолчал, и продолжил:

– Погода стала меняться, тебе не кажется?

– О чём ты хотел поговорить?

Джон будто осёкся и замолчал, лицо его стало серьёзным. Маска боли исчезла, только холодное лицо и сфокусированные глаза виднелись в темноте.

– О детях.

– Какие-то проблемы?

– Нет, пока всё в порядке. Сейчас каникулы и они у бабушки. Но скоро они должны вернуться. Ты не хотел бы отсюда уехать?

– Почему я должен отсюда уезжать?

– Я не хотел бы, чтоб ты с ними виделся. Тебе давно пора было это сделать. Сделай это, и всем будет спокойней.

– Ты хотел меня увидеть, чтобы сказать это?

– Да, больше мне добавить тебе нечего. В этом доме тебе не очень рады. Ты должен это понимать.

– Я это понимаю.

– Тогда наш разговор может быть окончен.

– Хорошо, Джон, я тебя понял.

Верджил встал, и, подойдя к двери, оглянулся. Джон всё ещё сидел на диване в той же позе.

– Счастливо, – сказал Верджил, и вышел.

Он встретил Фэйт почти у входной двери, как раз, когда надевал пальто. На теле Фэйт Верджил снова заметил синяки, они часто на ней появлялись с тех пор, как она его покинула. Фэйт подошла почти вплотную, и тихо заговорила с ним.

– Дорогой. Ты должен его понять. Он не хочет, чтобы дети росли и видели тебя. Он чувствует, что они начинают любить тебя больше.

– Наверно, это потому, что я их отец.

– Как бы там ни было, тебе лучше уехать.

Верджил ничего не ответил. Он тихо открыл дверь, и вышел. Снаружи было темно, холодно и дул сильный ветер. Он поднял голову, но птиц больше не было. Был только ветер.