ПРЫГ-СКОК

Дуют ветра. Они пришли неведомо откуда. Сквозь закрытые окна доносится их страшный гул. Тот, кто не боится – выходит из дому, он идёт навстречу удаче. Небо ясное, всё пронизано солнцем, это и вводит людей в заблуждение. Но, открыв двери, вы попадаете во власть невидимой стихии, которая не рада вам. Вы, человек, что можете с ней поделать? Она, может в любую минуту разделаться с вами, обрушить на вас дерево, но вы зачарованы ею, вы идёте, и думаете, что сейчас вы полетите, как птица, как альбатрос над водною пустыней. Вы решите, что эта могучая сила подхватит вас, словно ребёнка подхватывают качели, что в одно мгновение взметнут его вверх, так и вас потоки ветра вознесут выше всяких строений сооруженных человеком. Но, увы, вы не стали избранным, вас не удостоили такой чести. С вас всего лишь снесло шляпу, сорвало зонтик, теперь вы злы, вы беспощадны, и вы потеряли своё детство навсегда!

Так что же вы, шестидесятилетний, вспоминаете своё детство. Когда вы, держась за верёвку, разбегались, и прыгали в воду, немного повисев над ней, словно ястреб, что собирается напасть на свою жертву, и камнем отправляетесь вниз, и делаете так много брызг, так много шуму, как это делает праздничный салют на честь 4 июля. О, эти брызги… В ночном небе они были бы точно маленькие искорки, что зажигают в детских сердцах надежды. И эти надежды теперь так далеки от вас, как та вода, в которую вы некогда вошли, но так и не смогли забыть её. Вы шестидесятилетний ребёнок, и вам стыдно, что ваше детство кончилось так давно, так внезапно, что узнав об этом, вы испугались и поседели… Но и сейчас, даже теперь, когда ветер подхватывает ваше пальто, вы придерживаете шляпу, чтобы она не сорвалась, а вы, вы не побежали за ней, как юнец-сорванец, чтобы никто не узнал, что вы всё тот же, просто слишком хорошо играете в прятки; что вы победили в этой игре.

21 апреля, 2018

ПОЧТИ ЧТО ПОЛНОЧЬ

Фостер Бин носил джинсовый комбинезон, сколько я его помню. Наверно, его мама родила в нём. Я, в общем-то, тоже не сильно часто меняю свою одежду, но она не настолько примелькалась, как джинсовый комбинезон Фостера.

Мне кажется, нам тогда было лет по десять. Фостер мне всё лето прожужжал, про это место. Он так надоел мне, что я согласился пойти с ним только для того, чтобы он замолчал.

Я не знал, кому принадлежала та земля, в тех краях вообще больше ориентировался Фостер, там дед его жил. Крепкий старик был, сейчас таких не встретишь. Старый был, а всё равно злой, да такой, как кремень. Лучше не приближаться, честное слово. Наверно, это он Фостеру и купил этот комбинезон. Хотя, может, у него их было десятка два, кто их разберёт.

В тот вечер на землю легла приятная прохлада. Трава запахла очень вкусно, хоть бери её и нюхай, как табак, вот так она пахла. Мне было лень куда-то идти, ну, знаете, бывает такое, что не хочешь никого видеть. Так этот Фостер, как привяжется, уж лучше сразу сделать то, что он просит.

Я тогда сидел на своём любимом ящике, ждал, когда солнце начнёт опускаться. Но дождался я, конечно же, Фостера, он был моим солнцем.

Он подошёл и стал канючить, он так долго и противно это мог делать, что мне стало жаль, что пропадает такой славный вечер, уж лучше было убраться куда-нибудь. Но я ему проиграл, поэтому должен был исполнить любое его желание. Уж лучше бы я в воду прыгнул со скалы, вот уж точно. У нас скала одна есть, мы её скалой Страха называем между нами. Однажды мы с неё спрыгнем, я в этом уверен, пусть нам будет и по пятьдесят лет. Раньше ребята прыгали. Было, правда, пару неудачных попыток, так этих потом забирали в мешках. Но мы должны были это сделать, о нас бы тогда легенды стали слагать. Но Фостер сказал:

– Пошли на ферму к Тоттенхэмам.

Я только посмотрел на него исподлобья, честное слово. А он берёт да повторяет:

– Пошли на ферму к Тоттенхэмам.

– Фостер, ты серьёзно? – говорю.

– Да. Ты мне должен.

– Так, должно быть, ты и не отстанешь, да?

– Угу.

– Что с тобой делать, идиот ты этакий.

Ну, лучше было сразу сделать то, что он просит, чтоб отвязался быстрей. Если встретите Фостера, делайте, что он вам говорит, если не хотите с ума сойти от скуки.

В общем, пошли мы на ферму к Тоттенхэмам. Я, правда, не знал, где она находится, но само название мне уже не нравилось. Просто в городе я знал ещё одних Тоттенхэмов – те ещё людишки!

Вся прелесть этого вечера стала пропадать, как только мы отошли от моего дома. Вот зараза, испортил мне такое удовольствие. Я ещё и не ел ничерта.

Когда этот говнюк Фостер Солнце младший привёл нас на место, мне стало как-то так неуютно. Ну, знаете, бывает такое. Я ему сразу сказал, чтоб мы убирались оттуда. А он опять за своё:

– Ты мне должен, – говорит. И не забывает же!

Повсюду было тихо, никого не было видно. Правда, трава здесь так не пахла, но если б только это… Помню, свет в окнах горел, а так никаких признаков жизни. Мёртвая ферма была. Не знаю, как они там питались. Небо уже стало тёмным. Не совсем, конечно, но скоро станет совсем чёрным. Только здесь оно таким чёрным бывает.

Мы стояли и смотрели на дом Тоттенхэмов, а Фостер берёт и говорит:

– Видишь деревья?

– Вижу, – отвечаю я ему.

– Пошли к ним.

– Зачем? – спрашиваю я его.

– Пошли, не упрямься.

Ну, пошли мы к тем деревьям.

Эти деревья уже пожелтели. Наверно, солнце сожгло их листья. В этом году было необыкновенно жаркое солнце. Но среди этих деревьев, а их там было штук семь, и все такие большие… Так вот, среди этих деревьев было одно с зелёными листьями, совсем, как нормальное. Даже очень красивое. И пышное такое, пышнее, чем остальные. Фостер сказал, чтоб мы шли именно к нему.

Пока мы шли, я изредка поглядывал на дом Тоттенхэмов, не хотелось мне, чтоб оттуда вышел кто-нибудь. Ну, вы понимаете, да? Я оглядывался, пока чуть не стукнулся об это зелёное дерево, к которому так хотел Фостер. Мы остановились, и я говорю:

– Чёрт, да это самое большое дерево, что я видел!

– Ага, – сказал Фостер. – Оно всегда таким было. А ночью на нём появляются капли. Все листья в каплях. Говорят, это слёзы.

– Чьи же это слёзы, Фостер? – говорю. – Наверно, мои, да? Они точно там будут. Зачем ты нас сюда привёл?

– Я хотел, чтоб ты послушал.

– Кого? Здесь, кроме тебя никого нет. Все Тоттенхэмы у себя в доме, чему я очень рад.

– Нет. Я хотел, чтоб ты послушал дерево. Оно иногда разговаривает.

Я подумал, что Фостер свихнулся. Честное слово. Такую чушь нести!

Уж лучше б он свихнулся, может, вылечили б… А ведь я сам услышал, как оно разговаривает. Своими ушами. И слёзы на листьях появляются, как и сказал Фостер. Откуда он всё это знал? Ночует здесь, что ли?

Это дерево стало говорить, но так, очень тихо, и очень медленно. Почти ничего не разобрать. Но это точно были слова! Затем в темноте я увидел, как открывается дверь, и из неё струится яркий жёлтый свет. Это кто-то из Тоттенхэмов вышел проверить, кто это стоит возле их деревьев. У меня аж ноги подкосились, когда я это увидел. Мы сразу дали дёру. Даже не оглядывались.

С тех пор вот я и вспоминаю этот случай. А прошло уже не знаю, сколько лет. Я потом часто с Фостером говорил об этом. Спрашивал, зачем он меня туда водил. А он только и сказал, что срубили его следующим же днём. Вот и не знаю, что это было за дерево.

Правда, на днях я прочёл одну газету, так там говорилось об этой семейке Тоттенхэмов. Мол, сожгли они всю ферму. Якобы специально поджёг устроили. Уцелел только побег молодого дерева. Уж, не такое ли это дерево, а, как вы думаете?