Я кручу кино всерьёз:
тени моих пальцев
прыгают на экране —
то собаки, то зайцы,
я вырезаю из плёнки стрекоз —
они летают по тёмному залу,
сверкают крыльями…
Всё это я делаю для тебя,
но ты спишь на заднем ряду
этого кинотеатра-вокзала,
а поезд стремительно приближается
по лучу света
из маленького окошечка —
в пустоту.
Смотрю телевизор, в нём альпинист
с тремя карабинами на поясе и ледорубом в руке:
ему надо найти мешок алмазов
для тех, кто не был в горах ни разу.
у безумного альпиниста времени нет,
на его поясе звенят карабины,
ему уже незачем пристегиваться —
он сам по себе лавина,
альпинист втыкает ледоруб в застывший воздух,
высекает из него золотую рыбку,
она крутится, виляет хвостом:
загадывай, чего хочешь…
И вот под его ногами асфальт трассы,
перед ним – прекрасная стопщица с двумя ртами,
что берёт водителей сверху и снизу,
так что они становятся деревьями и кустами,
она поёт альпинисту про синие горы,
расстёгивает его красную куртку,
чтобы добраться до самого сердца,
но там только снег и лёд,
Она облизывает альпиниста как льдинку,
сама растекается по асфальту тенью,
и он входит постепенно в её тело
оставив ледоруб на дороге.
Тут приезжают друзья с большим тортом,
сверху белым как горные кручи,
читают мне вслух сонет Анненского:
«творящий дух и жизни случай…»
Автостопщица почему-то расстраивается
на блондинку, брюнетку и бритую наголо,
всех трёх подбирает дальнобойщик,
в кузове его фуры – скоропортящийся продукт:
огромные пачки замороженного времени.
Сказали: скоро придет пожарный,
досыпали песок в ящики,
принесли новые огнетушители
и длинный багор.
Сказали: вынеси весь мусор,
и пока я его выносил,
одна кошка ушла в подвалы,
а другая – во двор.
Чай остыл на столе —
едва дымится,
сердце пылать перестало,
и работа гореть в руках,
но не идет пожарный
с очередной проверкой,
хотя убрано все:
даже негорючий велосипед
спрятан в соседние помещения.
Я вчера в телевизоре видел
двух мужиков,
что терли о пластик
синтетические женские трусы —
чтобы те, наэлекризовавшись,
стали искрить и взорвали
пары бензина
в прозрачной коробке.
Получилось,
но только с третьей попытки.
А если погладить кошку
и потом прикоснутся к железу
в загазованной атмосфере?
Не проверить —
кошки сбежали,
да газ идет только по трубам
и не выходит наружу
сколько его не проси.
На пожарном щите
повесили список,
где я – член пожарной бригады,
а что члену нужно делать
пока еще не сказали.
Возможно, стоять,
и когда появляется пламя
выбрасывать пену,
но пламя воркует в топке
во мне не нуждаясь,
не торчать же перед ней весь день.
Этот пожарный, наверное,
в городе заблудился,
или же по дороге
слишком много встретил пожаров,
слишком много вынес младенцев
из пылающих зданий,
и, устав от тяжелой работы,
заснул на садовой скамейке,
в медном шлеме легионера
и прожжёной до дыр
серебристой робе.
В его карманах спички и зажигалки,
он их отобрал от детишек,
пироманов и террористов,
пугая своими усами,
щекоча остатками ресниц,
а теперь на скамейке дремлет,
и ходят поодаль кругами
женщины словно акулы,
возможно, их привлекает
запах пота и гари —
это тебе не «Шанель номер пять»
или «Красная Москва».
На груди у пожарного дудка,
чтобы ее долгой песней
заклинать все огни на свете,
и в рукаве запрятан
свисток, похожий на вспышку,
вызывающий дождь.
Правда, вместо дождя порою
на яростный свист прибегают
милицьонер или дворник,
тогда снова свистит пожарный
и уж точно – какой-нибудь дождик,
пусть мелкий и моросящий,
начинает сыпаться с неба.
В его сумке лежит бутылка
огненной горькой воды
для вызова духа воинственности:
хоть пламя – серьезный противник,
но поллитра вполне хватает.
Еще в его сумке лампа
с рефлектором и батарейкой
высвечивающая уголки
сгоревших человеческих душ,
где потерялся смысл
жизни на этом свете.
Так он сидит на скамейке
и птицы над ним безмолвны,
и женщины ходят поодаль,
боясь его сон потревожить.
Снится пожарному время,
где он, отмывшись от сажи,
стоит перед городом белым,
и ангел в сверкающем шлеме
выдает ему красные крылья
и золотую трубу —
гасить все пожары заката
и возвещать о восходе…
Закончилась смена, кошки вернулись,
но о пожарном ни одного мяу,
я вытащил велосипед
и накачал колеса,
чтобы домой уехать,
фонариком красным мерцая,
словно рассказывая ночной дороге
о славном пожарном
и членах пожарной бригады.
Представьте себе человека,
что живёт в своей престарелой машине,
на которой гоняет долгими ночами
по бесконечному городу,
словно остановка – это смерть.
Он ужинает на заправках,
берёт сумасшедших пассажиров,
но заработанных денег
хватает лишь на еду и бензин,
остается совсем немного.
Под утро он засыпает
в автомобильном кресле…
Так он ищет свою любовь,
но находит проституток
да случайных попутчиц:
«У меня эксклюзивный минет, —
говорит одна, – и совсем
недорого».
Другая же
привычным жестом отодвигает сиденье
до упора и разводит ноги…
Через час он уже высаживает
очередную подругу
на каком-нибудь перекрёстке,
где под тусклым фонарём
не встретишь ни дьявола, ни бога.
Но однажды вечером в сумерках,
когда все едут домой,
и машины еле ползут
растворяясь в дымном мареве,
он встречает одну женщину:
она стоит на тротуаре
слегка отведя руку в сторону
словно держит в пальцах
невидимую сигарету,
и почему-то никто не останавливается.
Уже в машине она называет адрес – Тимбукту.
«Это клуб, – спрашивает он, – что ли?
Я не знаю такого клуба,
и гостиницы с таким названием
в нашем городе нет,
я выучил наизусть все дороги
до самого последнего знака,
до полустёртых указателей
на тёмных окраинах,
но о Тимбукту никогда не слышал.
Сколько до него километров?»
Так он говорит, обнимая
её креслом своей машины,
а в ответ слышит лишь сердце
своей удивительной пассажирки
и становится важным
лишь расстояние между ними.
Но пока они едут прямо
по дороге с односторонним движением
таким плотным, что
невозможно выбраться из потока,
и еще остаётся время
до поворота на Тимбукту.
Улитки заполняют сады,
борщевик переползает ограды,
он превращает солнце в ядовитое яблоко,
плачет принцесса, покрытая струпьями,
и король объявляет награду:
руку принцессы и полцарства в придачу
тому, кто уничтожит улиток
и сотрёт с земли борщевик.
А в это время у одного старика
живут, конечно же, три сына
такие грязные, что яд борщевика
не достигает их кожи,
такие липкие, что улитки
покрывают их с головы до пят:
нет противнее чем они ребят.
И вот братья идут во дворец,
ломают сады и леса, вытаптывают огороды,
всему приходит полный п. ц,
а они как часы в любую погоду,
идут не оставляя никаких улик,
кроме кустиков борщевика
да случайно уцелевших улиток,
которые вскоре от голода
набрасываются на борщевик,
съедают его от корней до макушек,
корчатся от яда в своих домиках,
и над грудой безжизненных тел
поднимаются к небу улиточьи души
жалуясь ангелам на земной беспредел.
Братья подходят к воротам дворца
хрустя несчастными улитками,
шелестя букетами борщевика,
и пока принцесса выбирает одного из них,
первого съедает тоска,
второй улетает мыслями в облака,
а третий читает такой стих:
«Тихо-тихо ползи
улитка по склону Фудзи,
тихо ползи из моей головы
улитка к вершине горы…»
Принцесса стоит, открыв рот,
и улитка ползёт.
Каждое утро
он поднимается на лифте
в свой стеклянный офис,
садится за компьютер,
ищет потерянное слово
в скучных текстах,
где лишь белизна между строк.
А однажды он искал Бога
не в душе, и не в небе, а в Интернете:
на ключевое слово «Бог»
поисковые системы
вывалили десятки миллионов ссылок,
и первая из них – анекдоты.
Он открывал страницу за страницей,
искал в регионах земных и небесных,
день проходил,
за окном темнело,
прощались друг с другом клерки,
запирали комнаты, сдавали ключи,
наконец, тишина наступила,
даже лифт опустился на первый
и встал – некому больше ехать,
лишь он всё сидел
кликал мышкой,
закрывал старые окна,
открывал новые страницы,
и далеко за полночь
после десятой чашки кофе,
когда совсем уже отчаялся,
и стали слипаться глаза,
на экране вдруг вспыхнуло слово —
такое яркое, что ослепило надолго
даже сквозь веки.
Потом погас экран и подвис компьютер,
перестал реагировать даже на ctrl alt delete,
пришлось жёстко перезагружаться.
Теперь он ищет то слово,
смысла которого даже понять не успел,
в письмах, во временных файлах,
но там лишь обрывки,
мусор, ненужные страницы,
а сокровенное слово
уже не найти, не вернуть…
На авиасалоне серьёзные люди
в строгих костюмах
примеряют военные самолёты,
как одежду для своих маленьких стран.
Самолёты Илюшина и Сухого
выделывают в воздухе немыслимые пируэты,
мёртвыми петлями привязывая внимание публики
к серому небу Можайска.
Их мощные двигатели
поют, заглушая голос диктора,
который находит красивые слова для каждой
из этих машин, и даже пилоты
не остаются обиженными.
Но вдруг на взлётной полосе
появляется странное создание,
его кабина сверкает стеклом,
а на крыльях – цветные перья и лепестки.
«А теперь позвольте представить, – начинает
диктор
через динамики,
установленные перед трибунами,
но вдруг делает паузу, —
это… аппарат неизвестной мне конструкции,
сейчас я попробую уточнить.
Но смотрите, как он легко разгоняется
словно на поле танцует цветок.
Наш диспетчер пока не может связаться с пилотом
и не было команды на взлёт».
В профессиональном голосе диктора
уже нет ни тени волнения.
А самолёт неизвестной конструкции
бежит все быстрее и быстрее,
так, что из бетонного покрытия
вылетают камушки – искры.
Он включает двигатели:
старинный клавесин и виолончель
сменяют барабаны и скрипка,
звук её все выше и выше
летит вместе с машиной.
Самолёт кружит над трибунами, рисуя радуги,
разрезая крыльями облака слой за слоем
до синего неба.
«С пилотом пока ещё нет связи, – говорит диктор, —
но к взлёту уже готовится
бригада лучших истребителей,
чтобы нарушителя программы
вернуть на площадку,
а в случае неповиновения – уничтожить».
И вот дюжина хищников
с боезапасом, способным смести город
до голого поля,
взлетает стремительно словно стая,
в предвкушении богатой добычи,
пусть все увидят на деле
торжество технологий.
Диктор кричит: «Вау!
Здесь никогда не было такого шоу!»
А самолёт-цветок
молнией пронизывает небо,
следом погоня
раскатывается громом.
Но когда истребители
начинают атаку,
нарушитель вдруг пропадает:
его даже нет на радарах.
Выпущенные ракеты
красиво взрываются в пустом воздухе,
а публика рукоплещет
словно эхо каждого взрыва.
«Как легко он от них скрылся,
– говорит один в строгом костюме, —
нам эта модель кажется интересной,
какое бюро её разработало?»
Никто не может ему ответить,
боевые машины заходят на посадку,
а я из программы полётов
складываю бумажный самолётик:
пусть летит, пока дует ветер.
О проекте
О подписке