Глава 11

There was a barber and his wife… And she was beautifull…

Кое-кто схватил опасную бритву и стал брить Джони. Джони тихо плакал от ужаса.

– Когда-то у тебя тоже было все в порядке, – сказал мне король. Ты шел по улице и насвистывал. Думал, что ты не хуже всех и даже в чем-то лучше.

Но что с тех пор изменилось?

Да, ты стал чуточку старше.

Да, у тебя теперь вставная челюсть, и ты не надеешься, что та молоденькая девушка сочтет тебя интересным.

Порнофильм с твоим участием будет смотреть только извращенец.

А так-то все осталось по-прежнему?

Просто теперь удовольствий, которые ты получаешь, будучи в одиночестве, стало гораздо больше, чем удовольствий, которые ты получаешь в компании.

Может, потому, что большинство твоих друзей умерли, а остальные живут так далеко, что ты не доберешься к ним, даже если соберешься умирать?

Король посмотрел на меня сочувственно и прошептал:

– Не переживай, в следующей жизни кто знает, кем будешь ты. Не беда, что эта жизнь прошла зря.

Я проснулся с криком и в холодном поту. Мне тридцать лет. Я еще молодой. Я еще…

Сон 1

Как-то раз встретились Платон и Аристотель. Они, хоть и были связаны взаимным уважением, не любили друг друга.

Аристотель, завидев вдалеке Платона, приподнял свои одежды и побежал к нему навстречу, мерзко хихикая.

Тучный Платон, увидав, что на него несется худенький Аристотель, набрал горсть земли и кинул ее в лицо будущему воспитателю Александра Македонского.

Но, увидев, что промахнулся, кинулся прочь.

Аристотель же, догнав Платона, поставил ему подножку, в результате чего Платон упал в грязь.

С тех пор и говорят, что Аристотель – это Платон, смешанный с грязью.

Петухов получил от жены по уху и с тех пор совсем распоясался. Он отказывался выполнять просьбы, притворяясь глухим. Когда жена спрашивала, почему он не откликается, Петухов только ржал в ответ и тыкал пальцем в глухое ухо.

– Вот тебе правда, – сказал Дон Хуан Роману, когда они прогуливались среди развалин пирамид Красной Горбатки. Каждый раз, когда о тебе кто-то думает, ты теряешь частичку себя. В том случае, если они думают о тебе правду. Если ты подумаешь о них, то ты вернешь себе чуть-чуть силы. Если нет – ослабнешь. Ослабнешь совсем – умрешь. Как? Неважно. Что-то случится. Надо быть честным только с близкими людьми. Нельзя говорить правду о себе всем. Самое лучшее – молчать и не оставлять следов. Не можешь молчать – шифруйся.

– Но как же, что же, писатель должен быть честен, иначе как…

– Запомни, – ответил Дон Хуан, – настоящий писатель говорит в своих книгах правду так, чтобы понять ее могли немногие. Для остальных же его книга – развлекательная ложь. Или просто пустота.

Сон 2

Я собрал в одном классе Иисуса Христа, пророка Мухаммеда, Будду, Лао-цзы, Карлоса Кастанеду, а также Морихея Уэсибу с Коичи Тохеем.

– Вы не имеете права меня учить. И вообще никого, – объявил я им. – Я считаю, что каждый человек должен сам доходить до тех мыслей, которые вы ему сообщаете, или не доходить вовсе.

Сказав это, я решил убить всех присутствующих.

Сын Божий совсем не сопротивлялся, но, когда я закончил его убивать, оказалось, что он стоит неподалеку и смотрит на меня добрыми глазами.

Тогда я решил прикончить царевича Шакьямуни, но он так приветливо улыбался, что у меня не поднялась рука причинить ему вред.

Карлос Кастанеда умер сам, прежде чем я подошел к нему. Просто сгорел изнутри, напоследок запустив в меня увесистым собранием сочинений.

К Уэсибе мне долго не удавалось подойти, потому что он практиковал Айкидо со своим учеником Тохеем и постоянно швырял последнего мне под ноги. Тогда я решил убить Тохея, но он сделал мне санкио, и я передумал.

Пророк Мухаммед был не так прост и попытался убить меня первым, да так, что мне пришлось спасаться бегством.

А про Лао-цзы я просто забыл…

Глава 32

Король шел по улице и приветливо улыбался прохожим. Я шел неподалеку, но меня никто не видел.

Лето

Летом мир кажется нереальным, настолько все ускоряется. И так ясно вспоминаются предыдущие годы… Зимой никогда не бывает такой ясности, мир кажется застывшим, существует только здесь и сейчас.

Король остановился возле баллона с квасом. Две девочки-продавщицы с улыбкой смотрели, как нелепый большой мужчина с пышными усами пробует языком пену, а затем, зажмурившись, пьет до дна.

Господь Бог иногда развлекался тем, что прихватывал за уши Парменида и говорил ему: «Ну как, Парменидушка, Москва-то, чай, далеко?» Древний грек не знал, что такое Москва, и оттого сердито хлопал глазами.

В одном московском дворике на лавочке сидели двое и целовались. Вокруг шуршал опавшими листьями ветер. Им было холодно, но они не уходили. Девушка сидела на коленях у парня. «Когда видишь счастливых людей, – подумал король, – сразу сам становишься чуточку счастливее».

Он стоял за кованой решеткой калитки и задумчиво смотрел на целующуюся парочку. «Черт побери, – подумал король. – Я до сих пор чувствую себя призраком. Жизнь проходит мимо меня, и никак не удается ухватить ее за руку».

Девушка засмеялась. Король поднял голову и вгляделся в лицо парня.

Это было мое лицо.

Король побледнел, затем крикнул что-то и попытался протиснуться сквозь решетку. Застрял.

Парочка молодых людей встрепенулась, испуганная громким криком и диким видом солидного мужчины в костюме, тянущего к ним руки сквозь калитку. Они встали и пошли прочь, оставляя короля одного в осенних сумерках.

Я стоял в полутемной комнате и смотрел на обнаженную, стоящую передо мной на коленях Анастасию. Она была так прекрасна. Как хорошо! «Совесть… – думал я. – Совесть… Что такое совесть? Она лишь усиливает страсть, как приправа усиливает вкус блюда. Что держит меня сейчас? Ничего. Так говорят нам… Мы одно. Личность – это иллюзия. С рождения нас сажают на цепь. Любить – нельзя. Ненавидеть – нельзя. Золотая середина».

Я стоял и плакал возле засохшего дерева. Слезы мои оросили безжизненные корни, и те зацвели. Засохшее дерево покрылось листвой и укрыло меня от палящего солнца.

Я, пожалуй, все-таки больше публицист, нежели писатель, – словно извиняясь, сказал человек, похожий на Льва Толстого. – Только публицисты с такой охотой излагают свое мнение по разным вопросам.

– Да бросьте вы, граф, – печально возразил ему Роман. – Хватит врать.

– О, – сказал Петр, – я и не подозревал, что на свете еще осталось что-то такое, что способно удивить меня. Петр взял погремушку и засунул ее в рот. К кроватке подошла мама и ласково погладила Петра по головке.

Иван все хотел поймать себе Жириновского

Король выхватил меч и стал яростно отмахиваться от тварей.

Твари кидались на короля по одной. Это было очень странно, учитывая их кажущуюся неразумность.

И вот одна из тварей добралась до короля и вонзила свои вонючие зубы в королевскую плоть.

Сначала ничего особенного не происходило, просто все твари разом исчезли. Король остался один в комнате с зеркальными стенами. Но что-то было не так.

Король подошел к ярко-зеленому дереву и попытался вытереть руки о его листву. Но, о ужас, руки короля прошли сквозь листву дерева.

Глянув в зеркальную стену за деревом, король обнаружил, что дерево просвечивает сквозь его тело. Король отпрянул от дерева и снова оглядел его. «Странное дерево», – подумал король.

Что-то было не так.

Свет, шедший из окон, падал на дерево сбоку. Однако тень от дерева… Она была густая и черная и лежала под деревом так, как будто невидимый фонарь освещал его точно сверху.

Король сглотнул, и его лоб покрылся липким потом.

Медленно король подошел к дереву и поднял голову. Нет, над деревом не было никакой спрятанной лампы. Король опустился на колени и провел пальцем по странной тени.

Тень была нарисована черной краской на зеленой траве

Одна старушка любила смотреться в зеркало больше чем следовало. Сколько следовало, она не знала, но знала, что начиная с определенного возраста женщине смотреться в зеркало становится неприлично. Впрочем, с какого возраста, старушка тоже не знала.

Хотя некоторые полагают, что такой старушки быть никак не могло, так что оставим сей предмет…

Один дедушка прожил всю свою жизнь так и не узнав, что означает слово «микроб». При этом он регулярно пользовался этим словом, чтобы запугивать сначала себя, потом своего сына, а потом своих внуков.

– Мой руки, паршивец ты эдакий, – говорил дедушка всем вышеперечисленным, и они мыли, что, несомненно, уберегло их от многих неприятностей.

Вот так и все мы получаем пользу от предметов, чья сущность для нас не более чем пустой звук…

Некто вышел на улицу и подумал, что идет дождь. Достав зонтик и испытав удовлетворение от собственной защищенности, он с удивлением обнаружил, что никакого дождя нет. Осознав истину, он не испытал ничего, кроме радости от того, что можно убрать зонт.

Я сидел на полу и притворялся грибом. Мне никто не верил, но я тешил себя надеждой, что это связано исключительно с моей неопытностью.

Я не знал, что это за фильм, и, посмотрев его, пожалел о том, что отдал деньги за эдакую дрянь. Но было поздно.

Некая девушка уехала во Фрязино, да так и не вернулась оттуда.

Анна любила не спать по ночам,

Анна гуляла по желтым лучам,

Анна взирала на все изнутри,

И говорила: «Огнем все гори».

Как-то раз Змей Горыныч решил поесть земляники.

Один заведующий чрезвычайно пекся о судьбах российской науки. Пекся, пекся… И спекся.

Сначала ко мне подошел дедушка-буддист из Наро-Фоминска (он приезжал к дочери, которая вышла замуж за молдаванина в Москве), и я отвел его на кольцевую. Дедушка сказал, что отблагодарит, но не сказал как.

Сразу после этого ко мне подошла женщина с неплохой фигурой и лицом, как у старухи, но без морщин (я сразу заподозрил, что это происки Дона Хуана) и стала просить сто рублей. Я спросил зачем, но не смог разобрать почти ни слова из того, что она говорила. Я озадаченно посмотрел ей в глаза, и она отошла прочь.

Семидесятые годы. Второй секретарь обкома (а может, и горкома) ВЛКСМ города N, еврей, захотел уехать в Израиль. Несмотря на то что он был женат и имел ребенка, уехать он хотел один. Но те, кто надо, его не пустили. Сказали, отдавай алименты и деньги за образование. Тогда секретарь пошел торговать наркотиками, и его посадили.

Ну какая уж тут мораль?!…

Атеист без чувства юмора ничем не отличается от священника.

Священник с чувством юмора ничем не хуже атеиста.

Меня обвинили в потере свежести, но разве кто-нибудь ее сберег?