– Хорошо. Я не буду ничего спрашивать, – он чуть склонился в мою сторону, – но, с твоего разрешения… – горгоновец взял меня за пальцы и провел ими по коже под воротом футболки, ниже своей левой ключицы, где темнели причудливые линии татуировок. Я вздрогнула. Подушечками пальцев ощутила рубцы. – Одному ублюдку показалось забавным оставить мне памятку о том, кем он меня считал. "Монстр", – Льюис отпустил мою руку. – Я бывал в плену и в Штиле, и у "Анцерба", но после радушного приема жнецов те разы казались мне раем.

– Жнецы посягнули на горгоновца?!

Льюис мотнул головой:

– Я тогда еще не был частью группы. Непослушный мальчишка, только пришедший на службу и позволявший много и жестко говорить о том, о чем не следовало, – мужчина усмехнулся. – "Урок будет повторяться, пока ты его не усвоишь". И я усвоил. Но интерпретировал иначе. Перенял опыт, так сказать.

Не знала, что ответить. По позвоночнику расползлось внезапное ощущение холода. Дернулась. Взяла Льюиса за руки и крепко сжала – эмоциональный порыв.

– Будьте осторожны в поездке, – сказала почти шепотом. – Я знаю, что все будет хорошо, но… Будьте осторожны. Мне еще нужно у тебя поучиться, так что обязательно возвращайся с вылазки, – не получилось сказать иронично; голос подрагивал. Я опустила взгляд, с секунду помолчала, затем взяла термос и допила за один раз остатки кофе, стараясь сбить сжавший горло спазм.

– Мы вернемся дня через два, – буднично ответил Льюис. – Спешить не будем, всё внимательно осмотрим. Не накручивай себя. Это рядовая поездка, – он махнул рукой, удобнее устраиваясь на стуле. – Главное вы оставайтесь начеку. И не ходи без оружия, ладно?

– Сэма постоянно передергивает, когда он видит у меня в руках пистолет, – горгоновец в немом вопросе вздернул бровь. – Просто… У Сэма очень жесткие моральные рамки. Он убежден, что можно избежать любого кровопролития. Сэм не сторонник насилия в любом его проявлении. Даже в теоретическом.

Льюис в задумчивости кивнул, ничего не ответив, и я тоже замолчала на время; когда разговор возобновился, то медленно перетек абсолютно в иное русло, далекое от крови, убийств и рушащегося мира.

Мы много говорили. Поток мыслей, баек, шуток на грани, размышлений обо всем на свете. Незаметно пробегало время. Стэна сменил на дежурстве Михаэль, мы с Крисом выпили еще один термос кофе, который в потемках заливали еле теплой водой, наспех нагретой разожженными на улице газетами. Я чувствовала легкую усталость и представляла, как утром снова будет нужно нестись на тренировку с Норманом.

Откровенно говоря, я боялась даже предполагать, как грядущий день проведу на ногах.

Оставалось часа полтора до подъема, когда мы с Льюисом все-таки решили пойти вздремнуть. Крис замер у входа в комнату, обернувшись ко мне.

– Судя по тенденции, мы собрались поочередно вытаскивать друг друга из эмоциональной ямы?

– Наверное, это одна из вещей, на которых строятся крепкие дружеские отношения.

– Что ж, в таком случае спасибо, что не оставила меня наедине со своими мыслями.

– И тебе. И отдельное спасибо за кофе.

Льюис улыбнулся, распахивая передо мной дверь.

Ещё темно. Ещё осталось время немного отдохнуть перед ранним подъемом. Опустилась на кровать, натянула до самого лица одеяло. Не чувствовала ни рук, ни ног; закрыла глаза, ощущая, как покачивало от пульсирования крови по организму. Провалилась в сон мгновенно. Жизнь умолкла, время остановилось.

***

Роберт давал напутственные распоряжения Михаэлю, пока участники вылазки перепроверяли готовность к выезду. Остальные горгоновцы вместе со мной и Сэмом стояли поодаль, дабы не путаться под ногами. На удивление, спать совершенно не хотелось – утренняя тренировка отлично привела в бодрое состояние; а вот Дорт кутался в плед и не переставал зевать.

Финальные сборы завершились минут за пять. Горгоновцы разместились в машине, Норман открыл им ворота.

Сердце билось в горле. Я смотрела на уезжающую машину, молясь всем известным мне богам: пусть все пройдет удачно. Благоволите Небеса, убереги Богиня Матерь!

Роудез закрыл ворота, Михаэль махнул рукой. Всё возвращалось на свои места. Все возвращались на свои места. Я понеслась на занятия, Сэм направился досыпать, пока солнце не покажется из-за туч.

День проходил в движении. На месте никто не сидел, у всех свои дела и обязанности, а потому времени думать и переживать не оставалось. К тому же, Норман сохранял позитивный настрой и подбивал всех остальных соответствовать. Я дежурила вторую половину дня, и тогда же упражнялась в разборке, чистке и сборке четырех разных пистолетов, винтовки и полуавтомата – то, что Сара мне объясняла в предыдущий день.

Сборт дважды выходил с нами на связь. Все шло по плану, а потому даже к вечеру мы оставались в бодром и приподнятом расположении духа. Стэн приготовил свои "фирменные" макароны с тушенкой, и в тот миг мне казалось это лучшим и вкуснейшим блюдом во всей моей жизни. Сэм мирно беседовал с Михаэлем о книгах прошлого столетия. Иллюзия нормальности была настолько реалистичной, что я поверила в нее на несколько часов.

В сравнении со спокойным днем ночь далась мне значительно тяжелее: сначала я задремала, уснула плохо и чутко, и проснулась сразу же, когда на дежурство второй половины ночи ушел Норман, сменивший Михаэля. Мы остались с Сэмом в большой комнате вдвоем, и пока Дорт тихонько посапывал, я крутилась ворочалась в немом страхе. Липкий холодок струился по спине, всюду мерещились тени и образы ночных кошмаров. Спящий рядом Сэм не успокаивал и уверенности не придавал.

Воображение подбрасывало всякое неприятное и угнетающее. Тягостные минуты тянулись нестерпимо долго. Повернулась на спину, уперлась взглядом в высокий потолок; повторяла заученную мантру: уже ничто не будет, как прежде. Время вспять не вернешь, обратно не отмотаешь. Из сердца бури дороги не существует, и остается только выстоять, переждать шторм. Пускай это сделает нас сильнее.

Я мучилась от бессилия, в воющей тоске ожидая рассвета. Только над горизонтом забрезжили первые солнечные лучи, как тут же подорвалась с кровати, стремглав мчась вниз, на утреннюю тренировку. Первую из трех в наступающем дне. С новыми препятствиями и нагрузками. Все сложнее и труднее. Но я не чувствовала уже тяжести в теле, боли в мышцах – теперь мысли оказались сильнее и глушили физическое восприятие. Отдавалась делам полностью, дабы отвлечься.

Время летело. Я хваталась за все задания, пыталась быть везде и сразу, помогая Стэну и Сэму проверять машины, вызываясь на дежурство во второй половине дня. Тренировалась с Норманом, затем с ним же перечищала оставшееся оружие. Впервые за всё время с начала эпидемии я чувствовала себя настоящей, наконец-то вырвавшейся из-под власти страха и эмоций. Сэм тоже не унывал, погрузившись в работу. Он даже изредка шутил, вспоминая забавные истории, связанные с издательством и нашими коллегами. На улице было жарко и солнечно; на небе ни тучки.

Роберт сообщил, что все в порядке, но возвращение может немного сместиться от первоначальных временных рамок: новые задачи требовали разрешения; содержательнее командир не распространялся.

Вечер. Тренировка. Повторение изученного. Без сил упала на кровать. Подумала об уехавших. Уснула. Проснулась, когда Норман уходил часа в два на свою смену. Напросилась с ним. Оставшуюся половину ночи разговаривали. О моем обучении, о том, что происходит в мире, о "Горгоне".

Группа становилась семьей. Ничего больше не существовало, других глубоких привязанностей бойцы избегали: это помогало целиком отдаваться службе. Горгоновец не должен был бояться терять. Что угодно. Кого угодно. Конечно, уставом не запрещалось иметь семью, но негласный кодекс рекомендовал принимать в ряды группы тех, кто не мог своей кончиной кому-то принести чрезмерную боль и невосполнимую утрату; да и горгоновцам проще было бросаться на амбразуру, зная, что никому не обещали вернуться. Так надежнее в бою. Так преданнее собратьям по оружию. Обязаны лишь "Горгоне" и себе. Верны лишь "Горгоне" и себе. Так проще, так легче не бояться ни смерти, ни Всевышних сил, ни всевидящих властей, ни озлобленных недругов.

Быть горгоновцем – привилегия, честь. Не каждого даже рассматривали в бойцы. Не каждому позволяли даже предложить свое кандидатуру. Да, откровенно говоря, не каждый смог бы принять условия и соответствовать требованиям, которые "Горгона" выдвигала. В частности, покинуть группу было возможно лишь тремя путями: самым частым и наиболее привычным была смерть; горгоновцы зачастую иных вариантов даже не рассматривали, убежденные, что погибнут нас службе. Некоторые могли дослужиться до почетной пенсии за особые заслуги – то был подарок судьбы и командира, который бойцы нередко отвергали, предпочитая носить мундир до конца. Однако, даже пенсия оставляла горгоновцам звание – и только третий путь срывал погоны, вычеркивая бойца из группы. То было позорное исключение. И исключение из "Горгоны" ставило крест на любой дальнейшей карьере, связанной с военной или силовой деятельностью, становилось клеймом всей жизни. Досадно-иронично, что практически единственными горгоновцами, имена которых узнавали массы, становились изгнанные или кончившие жизнь на военно-полевом трибунале бойцы. Командир судил, командир приводил приговор к исполнению.

И не было более профессиональных, подготовленных и верных бойцов, чем преподносившие свою жизнь на жертвенный алтарь Змееволосой Девы.

Мы сидели с Норманом на крыше, вдыхая благоухание разнотравья, клубящееся в свежем ночном воздухе. Здесь пахло иначе, нежели дома. Запахи были густыми, насыщенными, совершенно не похожими на те, к которым я привыкла. Влажную прохладу пронизывали ароматы смолистой коры и горьковатые запахи трав; были они по-особенному тяжелыми, глубокими, а поверх них словно разливался тонкий, сладкий аромат цветов – терпкий, дымный.

Ощущалось приближение осени; тени становились длиннее, промозглый ветер налетал внезапно, заставляя ежиться.

Норман говорил о том, что нужно побороть эмоции, подчинить страх, и тогда возможно справиться со всем; но особенно сильно акцентировал мое внимание на другом: "Позитивный взгляд на жизнь спасает. Нужно относиться проще, нужно уметь отпускать и не позволять мыслям рвать тебя на части. У нас много причин нервничать, Штеф, но если ко всему относиться как к неизбежному, однажды это просто сломает. Меньше стресса – в добрый путь".

Судный день, апокалипсис, конец света – не в наших силах это остановить, замедлить, переменить. Оставалось только подстроиться, смириться и… Двигаться дальше? Как бы то ни было, мы с Норманом сошлись на том, что, вполне возможно, Государство действительно заслужило соль беспощадную чистку. Слишком уж прогнило всё вокруг, покрывшись плесенью лжи и бессмысленной жестокостью. И пусть невозможно было заглушить боль за множество невинных жизней и несчастных судеб, затянутых и перемолотых в этом зловонном круговороте напрасно, мы понимали, что расплата пришла закономерностью. Может, и несправедливо, но кармически – логично и обоснованно. Система, которая десятилетиями питалась слезами, жертвами и кровью своих граждан, наконец оказалась под гибельным коллапсом, к которому шла все это время. Нам же оставалось только сохранить человечность, сохранить себя и двигаться дальше. Продолжать бороться.

Но даже философствовать с Норманом в серьезной манере долго не удавалось: Роудез предпочитал любую драматичную ситуацию или сложный вопрос превращать в ироничный каламбур. Впрочем, вполне в духе каждого горгоновца – превращать свою боль в идеальную тему для очередной шутки.

Утром после тренировки и у меня выдалось свободное время. Пошел третий день рейда Сборта, планируемая дата возвращения горгоновцев. Норман занялся любимым делом – крепко спал в обнимку с подушкой; я, почему-то, усталости пока не чувствовала – в этом было виновато и легкое волнение, и кофе, настоянный по любимому рецепту Криса: чем крепче и горче, тем лучше. К тому же, я задумала небольшую авантюру (в сущности, просто глупость, но в нынешнее время она ощущалось серьезнее и опаснее взлома административного документационного хранилища).

Выждала, пока Михаэль погрузится в свои дела, Стэн, вышедший на дежурство, будет делать обход внутренней территории, и Сэм наконец-то оставит меня наедине – с последним помогла сама судьба, и Боур позвал Дорта для какой-то помощи. Не теряя ни секунды, я рванула наверх, в комнату, к рюкзаку. Забрала рацию, взяла пистолет, запрятала его за пояс штанов, прикрыв низом майки; также бесшумно и скоро спустилась вниз, сверила часы – как можно незаметнее вышла во двор и, всё перепроверив, с бешено бьющимся сердцем выскользнула в железные ворота за пределы базы.

Щебетание птиц лилось безмятежной песнью. Я неспешно продвигалась вперед по поляне, внимательно посматривая по сторонам и держа пистолет наизготовку. Высокая трава доходила мне до бедер, шуршала под ногами шепотом мифических духов и полузабытых образов, оставшихся лишь на устах пересказывающих легенды, да на страницах Сказок Севера – как бы Трое не пытались полностью стереть древние верования, они все равно прорывались фольклором, литературными произведениями и детскими рассказами. Бьющееся точно в горле сердце медленно успокаивалось; огромный мир распростерся передо мной, открыл объятия. Никогда бы не подумала, что свобода может ощущаться так.

Казалось бы, что страшного – выйти за пределы ворот. Но я впервые оказалась совершенно одна с момента, когда Северная зараза накрыла привычный мир агонией хаоса. Никто не знал где я, никто не присматривал, никто не мог кинуться на помощь в ту же секунду, когда она могла потребоваться. Спасать здесь, пожалуй, было и не от кого – но сам факт: остаться одной и постараться ощутить себя в безопасности. Я четко осознавала, насколько важно как можно скорее распрощаться с нахлынувшими дезориентацией и деперсонализацией. Ощутить себя в себе и себя в мире.

А мир чувствовался иначе, он продолжал существовать, не подозревая о горестях людей, и была в том и непоколебимая прелесть, и неописуемый ужас.

Запахи. Звуки. Цвета. И ничего не сковывало, не туманило разум. Размеренный шаг и сжатый в руках пистолет. Я, наверное, и не выстрелила бы в зараженного, даже попадись он мне на пути – скорее рванула прочь, – но с пистолетом перебарывать страх внезапно столкнуться с чем-то или кем-то рациональнее и легче.

Одна. Как прежде.

Трава шелестела, солнце припекало. Оглянувшись назад, увидела высящееся здание, стекла которого сверкали на солнечном свету, слепя глаза. Я выдохнула, убирая пистолет и присаживаясь на прогретую теплую землю. Чуть поодаль журчал маленький ручеек; наверняка он впадал в ту лесную реку, у которой мы разбивали лагерь. Вода поблескивала, были слышны редкие трели птиц. Начинающийся поодаль лес манил теплой тенью и покоем.

Я скрылась в траве, утонула в ее шуршащем покрове. Тихо. Дрожь прекратилась, сердце успокоилось. Дышала полной грудью, чуть прикрыв глаза и стараясь нагнать на себя спокойствия и расслабления. Все, что существовало вокруг меня – лишь треск жучков и еле различимый шум воды. Всё остальное – иллюзия, дурной сон.

Не удержалась, легла на спину. Лёгкие перистые облака замерли среди невероятной красоты голубого небосклона, раскинувшегося безграничным куполом, в котором каждый оттенок словно переливался. Они едва различаемыми мазками вплетались в лазурный простор, их мягкие очертания тянулись, будто некто провёл кистью по влажной краске. Время стало тягучим. Я прислушивалась к каждому звуку, греясь под теплыми лучами, чувствовала каждый участок тела. Свежий воздух обволакивал изнутри… Но идиллия прервалась внезапно: позади раздался шум, резким порывом я перевернулась, прижалась к земле, заводя руку к пистолету и всматриваясь сквозь траву на лесную дорогу.

Мышцы напряглись за долю секунду, сжались, как тугая пружина. Вдох-выдох. Я была готова сорваться в любую сторону в любую секунду. Из леса вылетела машина "Горгоны".

Сердце оборвалось, я выругалась, вжимаясь в землю и переставая дышать, будто бы Сборт мог услышать мое дыхание. Горгоновцы пронеслись к базе. Я поменяла позицию, дождалась, пока окажусь в слепой зоне, и бросилась, что есть силы, следом.

Главное незаметно проскочить в ворота! Благо, стараниями Стивена обучить меня универсальным и классическим приемам взлома замков, они стали легко открываться для меня и изнутри, и снаружи без вспомогательной помощи.

А ведь это только начало. Я быстро училась, когда того желала.