Сделала тяжелый шаг вперед. За ним еще один. Еще один, более уверенный. Твердо уже стоя на ногах, подошла ко второму окну, берясь за изогнутую ручку и с усилием распахивая окно – в комнату ворвался ветер; сырой, насыщенный, с привкусом прохлады истекающего лета. Жадно глотнула свежий воздух, а мелкий дождик, сменившийся почти неощутимой моросью, оставлял на щеках холодные капли. Туман стелился над землей, а я чествовала тяжесть и усталость в каждой клеточке тела.

Повернула голову к Крису, внимательно наблюдающему за мной.

– Мы будем закрывать их чем-то более чистым, – проговорил он, толкнув ногой валяющуюся на полу ткань.

– Можем снять шторы в коридорах, – раздался голос Сары, – те выглядят роскошно.

– Отличная идея, – поддакнул Норман.

– Солидарна, – ответила я, оборачиваясь.

Сара сидела на кровати в окружении одежды, разложенной на четыре почти аккуратные кучки:

– Разбирайте, котики, – и с этими словами она передала Норману ворох тряпья. – Где чья кровать будет?

– Можно я в уголке? – спросила я осторожно.

– Я буду на кровати рядом, – пожала плечами Карани. – Мальчики пусть тогда спят во втором ряду.

– Моя кровать у стенки, – быстро проговорил Льюис, перебивая только открывшего рот Роудеза; Норман сокрушенно развел руками, состроив гримасу, мол, "заберу, что осталось".

У меня наконец появилась сменная одежда. Грубые высокие ботинки, носки на любой вкус и цвет. Пара футболок, водолазок, объемный свитер; две пары черных брюк, кроем похожих на военформу, и еще куча всякой всячины. Не удержавшись, выпросила у Льюиса болотного цвета трикотажную рубашку, которую Сара принесла ему. Крис поворчал для приличия, но рубашку мне отдал, чему я была несказанно рада.

Пока все осматривали и раскладывали добытое Сарой добро, она незаметно сунула мне немалый бумажный пакет – я даже ахнула. В нем – невероятной красоты белье.

– Не сдержалась и набрала несколько комплектов, – протянула она с наигранно оправдывающейся интонацией; а я была искренне ей благодарна и до безумия счастлива. Ужасно хотелось переодеться в чистое и свежее.

Когда наконец наступила очередь принимать душ, и мы зашли в просторную комнату с тусклым освещением, уже душную от горячих паров, я застыла на месте, не в силах пошевелиться. В первые секунды было трудно поверить в невероятное счастье и небесную благодать, ниспосланную в виде воды и душевых. И отвести взгляд от окружавшей нас роскоши тоже невозможно: мраморная облицовка, три большие кабины с матовым непрозрачным стеклом. По другую сторону у стены – пара раковин, большие тумбы со стеклянными полочками; огромное длинное горизонтальное зеркало во всю стену. Внутри кабины, где стояли аккуратные шкафчики для вещей – еще одна кабинка поменьше, где, собственно, и располагалась ниша с душем.

Грязную одежду на пол, чистую – на полочку шкафчика. Осторожно переступила порог душевой, закрывая дверь. Я слышала, как вода сначала включилась у Сары – ее восторженный возглас разбил тишину, затем и Льюис подал довольный голос. Оба стали переговариваться, не веря в то, что стоят под горячей водой. Восторг на грани истерики. А я все еще не могла шевельнуться. Мялась с ноги на ногу, осматривая свои руки и тело. Когда дрожащей рукой повернула кран, когда горячие струи воды ударили в спину – дрогнула, сжавшись. Почувствовала, как некстати вновь подкатили слезы. Запрокинула голову, подставляя лицо струям воды и убирая волосы назад. Оперлась ладонями о стену, закрывая глаза и беззвучно раскрывая рот, пока внутри всё сжималось и разрывалось на части.

– Шайер? – внезапно обеспокоенно окликнул Кристофер. – Ты в порядке?

Открыла глаза. Стиснула колотящиеся зубы. Выдохнула через нос.

– Да, да… – проговорила спешно, затем на секунду зажимая рот тыльной стороной ладони. – Все хорошо, просто не верится…

Словно не чувствовала себя. Горячая вода била плотными, упругими струями, почти обжигая кожу, но я снова и снова намыливала голову, тело, тщетно пытаясь смыть с себя тяжесть воспоминаний. Стараясь смыть с себя страх, боль, опустошение. И плакала вроде бы. Беззвучно, давясь всхлипами. И дыхание перехватывало. Чувствовала, как устала, как болит каждая мышца, каждый сантиметр кожи; а сердце рвется от тоски и обреченности. Я вновь и вновь поднимала лицо под горячие струи, надеясь смыть всё это навсегда. Избавиться от этого навсегда. Очиститься.

Вода успокаивала. Замереть бы так, простоять нескончаемое количество времени… Но надо идти дальше. Взять себя в руки. Перестроиться. Нужно было не дать отчаянию диктовать решения, и не принимать решения от отчаяния.

Я ведь знала себя: какие бы удары ни приходилось принимать – не сдавалась, продолжала бороться. Во все темные и тяжкие времена, когда рассветы казались пустыми, когда едва хватало сил встать с постели и сделать шаг навстречу новому дню. Стирала тени с лица, натягивала маску уверенности и шла вперед. Каждый раз. Всегда так было. А сейчас – будто предел. Точка невозврата. Последняя капля. Перейденный рубеж. А что за ним – непонятно. Словно спустя столько лет мнимого морального восстановления раскрыла глаза и увидела, что не вынырнула из болота, но еще сильнее и глубже погрузилась в трясину. Коллапс внешнего мира открыл завесу разрушенного внутреннего.

Зажмурилась. Замерла под бьющими струями воды. Дыхание размеренное, глубокое. Хотелось выпить хорошего кофе и завалиться в мягкую постель. Укрыться с головой и долго-долго спать без единого сновидения.

А еще лучше, вместо кофе позаимствовать у Нормана его волшебную фляжку с "целебным зельем".

Глухо хлопнула дверь одной из кабинок. Я не могла вспомнить, выходили ли уже со второй, потому решила поторопиться. Время, казалось, застыло; сама не знала, сколько еще простояла, почти не двигаясь. Наградой мне было несравнимое чувство чистоты и легкости.

Выключила воду, несколько секунд спокойно смотря вниз на то, как вода уходила в слив. Тишина. В этом коротком моменте было спокойствие, но затем всё нахлынуло разом. Горечь прорвалась наружу, и я зарыдала вслух. Заскулила, захрипела, давясь слезами. А потом разозлилась. С остервенением перехватила предплечья, ногтями вцепившись в кожу. Выругалась. В порыве ударила основанием ладони по перегородке, снова и снова, пока болью не отдалось в запястье. Выдохнула сдавленно, убрала волосы назад. Выдох.

Быстро вышла из душевой. Скоро оделась. Вискоза водолазки приятно облегала кожу; я провела ладонью по мягкому рукаву, обхватила себя за плечи, чувствуя, как сердце ровно бьется. Стало спокойно и легко.

Натянула плотные черные штаны, затянула шнуровку на берцах, собрала вещи и вылетела из душной кабины, затем замирая на месте. У раковин стояла Сара, облокотившись о стену и скрестив руки на груди:

– Крис попросил удостовериться, что ты в порядке, – спокойно доложила она, участливо всматриваясь в мое лицо. – И, судя по всему, ты немного приврала о своем состоянии.

Я нехотя подошла к запотевшему зеркалу, вытерла его, всматриваясь в отражение.

– Все в порядке, – ответила негромко, обернувшись к Саре. – Прости, – та цокнула.

– Ну, это звучит почти убедительно, – хмыкнула Карани, следом делая шаг ко мне и захватывая в крепкие объятия. – Котик, говорю нашим оболтусам, и тебе скажу: не держи эмоции в себе, хуже будет. Лучше выскажи, выкричи, выплачь. Не держи в себе. Если тебе понадобится плечо или просто пара ушей, я всегда рядом.

– Я бесконечно благодарна тебе, Сара. Правда, – я отпрянула от девушки, посмотрела ей в глаза. Улыбнулась искренне и мягко.

– По крайней мере, в этом ты честна, – лицо Сары смягчилось, и она лукаво прищурилась. – Крису, так понимаю, говорить о слезах мы не будем?

– Не будем. Знаю, сейчас всем нам страшно, сложно и больно. Все растеряны и опустошены. Но, глядя на вас, я пытаюсь держаться и соответствовать… – качнула головой. – Так сказать, следую завету Льюиса "не отчаиваться".

– Нужно иметь непоколебимую волю и крепко руководить собой, чтобы об этом завете хотя бы помнить. Следовать ему – заслуга вдвойне серьезная. Как бы там не было, мы ведь бойцы не по профессии, а по духу, верно? А потому все нам под силу.

Я обмерла, глядя на Карани. Она говорила именно то, что мне было нужно услышать.

– Прорвемся, – утвердительно кивнула я. – И со всем справимся. А теперь пойдем ко всем, боюсь, мы выбьемся из данного Робертом времени. И, если прямо совсем разоткровенничаться, нужно поспеть, пока Норман не опорожнил свою фляжку.

***

Поздним вечером, как Грин и обещал, мы были представлены выжившим. Мероприятие прошло в большой столовой, находившейся не в самой резиденции, но в примыкающем к ней здании (как раз в том, где и обосновалась большая часть проживающих здесь людей) – невзрачное трехэтажное сооружение вытянутой формы, соединенное со зданием резиденции общей галереей второго этажа. Скромное и утилитарное.

Пока Джон в сотый раз описывал, как здесь проживают спасшиеся, коих он неизменно называл резидентами, я этих самых людей жадно рассматривала. Здесь были все. Дети, подростки. Мужчины, женщины. Пожилые. Некоторые одеты с иголочки, в одежду, явно дорогую и утонченную, которую видно старались содержать в порядке, будто надеясь сохранить хоть что-то от прежней жизни. Некоторые держались замкнуто, молча наблюдая за происходящим с мрачной отстраненностью. Перешептывались. Бросали взгляды. Другие – абсолютно спокойные, с упрямством в глазах. Были и те, кто нас осматривал с большим интересом и скрупулезностью, чем мы их.

Джон представил ту темноволосую девушку, которая помогала нам с размещением – Виктория Кремер. В лучшие времена работала врачом, и теперь следила за медицинской комнатой. С горгоновцами она сразу попыталась найти общий язык. Крайне доброжелательно беседовала, представила нам близнеца Анри и миловидную младшую сестру Монику, которая, в отличие от брата с сестрой, могла похвастаться копной светлых кучерявых волос.

Грин указал и на свою юную дочь – Эмми; она держала в руках блокнот, в котором аккуратно вывела наши имена. Пока девушка записывала, я заглянула через ее плечо – не считая нас, в резиденции находилось пятьдесят восемь человек.

Самое удивительное, что эта книга с именами была единственным, что объединяло здесь проживающих. Дисциплина и контроль, ставшие для меня столь привычными из-за нахождения среди "Горгоны", здесь почти не поддерживались, а руководящая роль Грина существовала чисто номинально. Градоначальник, попытавшийся даже после конца света стоять во главе людей, не обладал силой. Градоначальник, потерявший власть. Что он чувствовал, насколько жгло его нутро расплавившееся золото инсигний? Все, чем Джон здесь заведовал, была книга с именами, да связка ключей от кабинетов. Резиденты жили по собственным правилам; у каждого свои припасы, каждый делал, что хотел и когда хотел: мог спокойно покинуть территорию, вернуться, когда заблагорассудится. Режим расхода электричества и воды, о котором нам внушали как об обязательном, соблюдался с переменным успехом. А когда Сборт узнал, что даже дежурства не назначаются, и вовсе помрачнел, хоть и промолчал.

С особенным интересом нас разглядывали дети – человек двенадцать, – которые сидели поодаль, за длинным столом. Судя по всему, их специально разместили подальше, ведь и взрослые посматривали на горгоновцев с опаской. Вскоре я поняла, что и на меня смотрят с таким же выражением, как и на военных. Я стояла с горгоновцами, была одета похожим на них образом. И если Сэм сидел улыбаясь, воодушевленный, благодарный и искренне счастливый, то я скорее настороженно осматривалась, анализируя окружающих и обстановку в целом.

Сборт был напряжен. С каждым движением Грина, с каждым шевелением среди собравшихся, с каждым новым словом или пояснением Роберт серьезнел. Последней каплей, как мне кажется, стала настоятельная просьба Джона, чтобы военные не передвигались на территории резиденции с оружием. Роберт ни то закашлялся, ни то засмеялся, а затем поднял в успокоительном жесте руки, качнув головой:

– Нет, – коротко и четко сказал он, и его полный внутренней силы голос в глухой акустике зала звучал куда убедительнее и влиятельнее, чем голос Джона. – В сложившихся условиях каждый имеет полное право носить оружие. Тем более если у вас не налажена система охраны от внешних и внутренних угроз, я считаю вполне обоснованным иметь при себе средство самозащиты, – Сборт говорил спокойно, с расстановкой. – Я не иду на конфликты и принимаю возможность дискуссии и нахождения консенсуса. Завтра с утра, на свежую голову, предлагаю обсудить все детали нашего сосуществования и прочие вопросы. А сегодня, Джон, мы побеседуем один на один; полагаю, нам есть что обсудить.

– Безусловно, безусловно. Но, все же, об оружии: у нас не так много правил, и потому я настоятельно призываю вас выполнять имеющиеся, – постарался вставить Грин, но он волновался, и его дрогнувший голос был…Чуть менее веским. – Твои люди будут передвигаться без оружия.

– Ваши правила не имеют никакого смысла без четкого их структурирования и ясной системы санкций за их нарушение, – Роберт чуть улыбнулся. – Стараясь контролировать в мелочах, вы теряете общую дисциплину, а это всегда грозит… Неприятностями, – осторожно добавил командир, окинув притихших людей доброжелательным взглядом. – К тому же, – Сборт вновь глянул на Грина, но твердо и холодно, – раз уж мы обозначаем основные правила, я хочу и тебе напомнить то, о котором тебе не следует забывать. Ты не можешь отдавать приказов моим людям.

– На правах бывшего градоначальника…

– На правах хоть кого, Джон. Горгоновцы подчиняются только мне. Я подчинялся только Главнокомандующему.

"Надеюсь, его душу Матерь упокоила", – услышала за спиной шепот Стэна и одобрительное мычание Нормана.

– В условиях нынешней ситуации вам нужна не только охрана и защита, – продолжал тем временем Сборт, – но и то, ради чего, собственно, вы и пригласили нас сюда. Но, опять же, я предлагаю обсудить сотрудничество детально и поэтапно. Есть даже незначительные вещи, которые стоит обговаривать без лишних ушей, – Сборт кивнул на малышню. Грин переглянулся с группой людей за ближайшим столом; те сдержанно, некоторые и нехотя, махнули одобрительно головами.

– Тогда обсудим все поэтапно, – выдохнул Грин, повернувшись к Роберту; горгоновец глянул на часы.

– Пятнадцать минут одиннадцатого, – почти про себя проговорил Сборт. – Джон, подойди к моему кабинету минут через тридцать. Остальным – до утра, – и, не одарив прочих собравшихся и взглядом, повернулся к горгоновцам. Махнул рукой, все спешно покинули свои места, скоро направляясь к дверям из столовой. Когда выходили, Роберт тихо сказал, чтобы услышали только мы, – сейчас все идёте за мной.