Таежный хозяин

…Громко тикают на стене старинные часы. Красивые, резные, с гирьками в виде сосновых шишек на цепочках и потускневшим от времени золотистым циферблатом. Стрелки, вычурные, рельефные, показывают три часа. Раннее-раннее утро, скорее даже ночь. За окном его небольшой уютной кухоньки темно, хоть глаз коли. На плитке ворчит, закипая, старый пузатый чайник – давний собеседник.

Несуетно достает из настенного шкафчика засушенные по лету травки да черный байховый чай – он только такой и пьет. Душистый, пахнущий летней тайгой, он отменно вкусен с земляничным вареньем. Землянику он сам летом в сосновом бору собирал, отбиваясь от ошалевших от жары комаров. А когда-то он с ней вместе по ягоды ходил. Но вот уже пару лет как один живет, бирюк бирюком…

Чайник закипел, забренчал крышкой.

– Иду, иду, чего ты расшумелся…

Снял его с плитки, залил уже заложенные в заварник травы, сыпанул щедрую жменю чая и щепотку сахара – так чай лучше взопреет, наберет вкус и цвет. Отодвинул занавеску, бросил взгляд на небо – не светлеет ли? Нет, рано еще. Все дела переделал, к выходу все подготовил, и извечное охотничье нетерпение гнало его вперед, в тайгу. Наполненную запахами подступающей осени и перестоявших грибов, летящими на ветру паутинками и звонким цоканьем вечно сердитых белок…

Он всю жизнь в тайге, с самого раннего детства. Дед его был егерем, и и брал его с собой в тайгу на все лето. А потом он вырос и сам стал егерем. Вопрос о том, где работать после армии, для него не стоял. Он с детства знал, что будет егерем, как дед. Будет так же охранять тайгу и зверей, ходить по звериным тропам. Тайга была ему привычна и понятна как собственный небольшой домишко, поставленный еще прадедом в небольшой деревеньке у отрогов Саян.

В армии он как таежник и хороший стрелок попал в разведку. Учебка, потом служба в пограничной части в Приамурье, где он впервые узнал, что бывает зверь страшнее медведя. И имя ему – тигр. Огромные коты внушали ему почтение своей невероятной силой и умением прятаться в самых неприспособленных для этого местах. За всю службу он лишь дважды видел тигров, зато слышал их и находил следы постоянно. Низкий утробный рык и громкое мауканье вызывали невольное желание схватиться за автомат или укрыться в бытовке – столько мощи и угрозы в них было. Он как таежник прекрасно понимал, что противопоставить тигру не может ничего, кроме огнестрельного оружия. Но ему было очень жалко этих красивых зверей, и он в глубине души желал никогда не встретиться с тигром на узкой таежной тропе. Вернувшись в родные Саяны, Матвей сразу же устроился егерем на участок деда. И потекли беспокойные годы жизни в тайге.

Однажды он целые сутки носился по тайге, разыскивая попавших в западню тетеревов. После оттепели ударил крепкий морозец, и закопавшиеся на ночевку в сугробы птицы не смогли утром пробить толстую корку наста. Глухари с их невероятной силой в такие ловушки не попадали – хороший глухарь ударом крыла мог убить лису. А вот тетерева не могли выбраться самостоятельно, и гибли.

В другую зиму, когда сначала навалило небывалое количество снега, а потом установились лютые морозы, он на санях завозил в тайгу соль и сено, подкармливал косуль и лосей. Они не могли самостоятельно добраться до еды, из-за глубоко снега оставаясь на местах.

А уж сколько раз он спасал из попавших в промоины на реке косуль, и сосчитать невозможно.

Но и сам охотился, не без того. В тайге без охоты никак. Он никогда не стрелял без нужды и не бил зверя не в сезон. Сам не бил и другим не давал, за что был люто нелюбим разного рода начальством, любившим прибыть в тайгу на охоту. Приехать на зимовье, попариться в баньке да пострелять. Вне зависимости от сезона и наличия путевок. Таких он со своего участка гнал в шею. Его сто раз грозились уволить, да все как-то…

…Дед Матвей. Седой, как лунь, невысокий и крепкий, с удивительно большими руками. Ладони широкие, как совковая лопата, натруженные. Говорит мало, с хитрецой поглядывая на собеседника не по-стариковскими ясными ярко-синими глазами. Когда я впервые его увидел, он колол дрова. На звон топора я и вышел, в первый раз попав в эти места и побродив пару дней по тайге. В простой нательной рубахе и широких шароварах, заправленных в кирзовые сапоги, дед Матвей легко взмахивал топором и резко опускал его на стоящую на колоде чурку. Та с хрустом разваливалась на две части, разлетавшиеся в стороны. Я вышел на полянку перед зимовьем, сопровождаемый выскочившей мне навстречу лайкой. Она услышала меня задолго до того, как я увидел зимовье. Да я и не скрывался особо – шел привычно. Пес встретил меня, обнюхал и пошагал рядом, легко и пружинисто, как будто вот-вот сорвется в бег. Так и вышли к зимовью в паре. Пес сразу устремился к хозяину, повернувшемуся ко мне и державшему топор в опущенной руке.

– Здравствуйте, – я поздоровался приветливо, подходя ближе и протягивая руку.

Дед коротким взмахом воткнул топор в колоду и шагнул навстречу, протягивая руку в ответ:

– И тебе не хворать, – и улыбнулся широко, белозубо.

Рукопожатие у него было крепким, моя ладонь в его руке потерялась, как будто в валенок руку сунул.

– Дед Матвей, – отрекомендовался он и выжидательно глянул на меня.

– Денис, – я не остался в долгу.

Он кивнул, как будто соглашаясь, и пощел в зимовье.

Я же скинул рюкзак, повесил ружье на вбитый в бревенчатую стену клин, присел, вытянув вперед натруженные ноги. Потом подумал немного да и разулся, с блаженством пошевелив в воздухе пальцами. Портянки расстелил на лежащем неподалеку бревне – пусть просохнут.

Огляделся. Зимовье небольшое, приземистое, но какое-то… аккуратное. Светлые сосновые бревна, ладная крыша, крепкая дверь, рядом костровище с теплящимся костерком и стол с лавками. Чуть в стороне банька небольшая. Как-то здесь очень уютно. Бывает так: придешь к кому-то в дом, и уйти хочется – неуютно, и все тут. А бывает и наоборот. Вроде и нет ничего особенного, но тепло на душе становится. Здесь именно так и было.

Дед Матвей тем временем вышел из зимовья, неся в одной руке закопченный котелок, а в другой большую глубокую чашку, скорее даже тазик, в котором лежали несколько картофелин, луковица и кусок сала.

Я поднялся, подхватил рюкзак и шагнул к нему, с радостью ощущая под босыми ногами мягкую траву. И даже небольшие и каменно твердые сосновые и еловые шишки не заставят меня обуться, хоть и больно на них наступать.

Поставив рюкзак на лавку, достал из него банку тушенки, добрую краюху хлеба, пачку печенья. Дед Матвей только глянул искоса и принялся ловко чистить картошку. Я принялся за лук. Почистил, быстро нашинковал, потом вскрыл банку тушенки…

Вкуснющая похлебка уже доваривалась, когда дед Матвей принялся за расспросы – кто таков, откуда да куда…

Так за разговорами дождались наконец еды. Запах над полянкой витал умопомрачительный, и я уже готов был свои сапоги сжевать. Шел с утра, только чаю попив, а дело уже к полднику, так что…

Сели. Дед Матвей половником разлил наваристую похлебку по глубоким мискам, выставил на стол чашку с малосольными огурчиками и кулек с перцем. Заметив мое удивление, объяснил:

– Давеча в деревне был, так присолил малость.

Я свою порцию прикончил почти моментально, а дед ел вдумчиво, дуя на ложку и подолгу пережевывая. Заметив, что я уже расправился с похлебкой, кивнул на котелок – добавки, мол, налей, коли желаешь. Я желал. И вторую порцию ел уже так же, как дед Матвей. На костре тем временем закипел котелок. Дед оторвался от еды, забросил в бурлящую воду травки с чаем да несколько ягод дикой малины. Ух какой аромат поплыл над полянкой! Дед же, доев, выставил на стол банку земляничного варенья. Тут и печенье ко двору пришлось. Давненько я так вкусно не чаевничал!

…Посидели, пошвыркали горячим чаем вприкуску с комарами, коих крутилось вокруг нас великое множество. Потом дед Матвей поднялся, отправившись отмывать посуду. Я сунулся было помочь, но он махнул рукой – сиди, мол. Тогда я взялся за топор – хоть как-то отблагодарить деда за гостеприимство. Топор легкий, ухватистый. Топорище за долгие годы отполировано жесткими ладонями хозяина и ложится в руку как влитое.

Взмах – и расколотая чурка разлетается в стороны двумя аккуратными полешками, белеющими расщепленным нутром. Взмах за взмахом. Я вообще люблю дрова колоть. Отключается голова от всех и всяческих мыслей, и если топором работать умеешь, то и усталости не бывает почти. Переколол оставшуюся горку чурок да принялся поленья складывать. Присел на корточки, на сгиб руки накидал горку поленьев и понес к поленнице, вдоль стены на солнышке пристроившейся под небольшим навесом. Зимой такие дрова хорошо горят, жарко в гудящей печке.

Дед Матвей, на такое мое самоуправство глядя, лишь хмыкнул и отправился растапливать баньку. И вскоре над невысокой железной трубой закурился тонкий синеватый дымок. Я обрадовался. После двух дней прогулок по осенней тайге попариться в баньке – первое дело. А дед Матвей производит впечатление человека, банное дело знающего. Наверняка и веников у него набор, да и травок он запарит нужных. Но до бани еще далеко – пока она жар наберет…

Я подумал, подумал да и отправился в тайгу, грибов поискать да и просто отдышаться. Самая пора сейчас опята заготавливать, так что глядишь и набреду на хороший пень…

Тайга дышит полной грудью, торопясь поймать последние солнечные деньки перед долгим ненастьем. Сосны поскрипывают на легком ветерке, качающем их пушистые кроны, в воздухе летают невесомые паутинки, поблескивая в солнечном свете. Воздух напоен густым пряным запахом хвои и грибов, тонким ароматом увядания и трепетным ожиданием сна. Тихо и спокойно в тайге.

Толстый слой прелой хвои пружинит под ногами, заставляя шагать и шагать. Ружье привычно оттягивает плечо, уши ловят каждый звук – рябчиков в этих местах много, посвист слышен тут и там…

Спустился в небольшой распадок – тут тень и сырость, и пахнет совсем по-другому. Вокруг стоят рябинки вперемешку с осинами и березами, там и тут торчат колючие хмурые елки.

И на склоне, освещаемое мягкими солнечными лучами, лежит мшистое бревнышко, сплошь поросшее опятами.

Ух ты как! Щедра тайга, изобильна. Ну что ж, будем резать.

С опятами управился минут за двадцать, плотно набив заплечный мешок, да и отправился к зимовью. Вокруг постепенно темнело – осенний день недолог.

На подходе к зимовью меня вновь встретил дедов пес. Обнюхал мешок с опятами, качнул кончиком пушистого хвоста колечком и припустил назад. И то ладно.

Дед Матвей строгал что-то, сидя на лавке у стола и отбрасывая стружку в костер. Подошел, поставил мешок с опятами на землю. Дед глянул на мешок, потом на меня:

– Добрый запас. Сушить будешь?

– Это я не знаю, чего вы с грибами делать станете, – я тут же открестился от дальнейшей судьбы собранных опят, – вам в зиму пригодятся поди.

– Гм, – дед пожевал губами, затем отложил нож, поднялся легко. Подхватил мешок, перевернул чуть поодаль, на солнышке, разворошив грибы рукой. Густой запах опят разнесся над поляной.

– Пусть пока обсохнут чуть, на ночь приберу, а завтра на солнышке и дойдут. А пока расскажи-ка мне, какие у тебя на завтра дела?

– Да особенных планов не было. Побродить по тайге, рябчика поискать. Может на озерцо выйти на вечернюю зорьку, утку покараулить.

Дед кивнул:

– Дело доброе. Самый сезон счас. Озерко тут есть неподалеку, верно. И утка там садится часто. Давеча хороший табунок крякаша там видел. А скажи-ка мне еще – пули есть у тебя? Или картечь?

– На утку? – не понял я вопроса.

Дед засмеялся раскатисто, утирая слезы рукой:

– Ну ты даешь, охотник. Утку кто же картечью берет? Лучше уж майкой драной загонять, и то толку больше будет…

Отсмеявшись, сказал уже серьезно:

– Медведя тут много, нешто следов не видал?

– Видал, как не видать. Есть и пуля, и картечь. В одном стволе завсегда держу, – я невольно начал говорить в его диковинной манере, сам того не замечая.

Дед вскинулся:

– На предохранитель ставишь хоть?

– Конечно, – я даже возмутился слегка. Но потом язык прикусил – дед Матвей хотя бы в силу возраста меня поучать может. А мое дело на ус мотать да помалкивать.

Дед же, усмехнувшись, продолжил: