10

Расставшись с Бураком у входа на кухню, я поднялась в свою комнату. Сердце все еще бешено колотилось после стычки у стоянки фаэтонов и поездки с Бураком на велосипеде, когда мы оказались так близко друг к другу. Эх, надо было прижаться щекой к его потной спине или к затылку, что ли. Я мерила шагами пространство между кроватью и окном. Посмотрела на свою одежду, которую Садык-уста аккуратно сложил и оставил на диване: джемпер, футболки… Все вещи такие глупые, детские. Потом взгляд скользнул по гитаре, стоявшей у стены за дверью. Вот какая я молодец: притащила на пароходе огромную акустическую гитару и даже не достала ее из чехла. Мне стало грустно. Я ведь собиралась сочинять песни. На тумбочке у изголовья стоял стакан воды; я выпила его и подошла к окну. По улице вниз в обнимку весело шагала парочка. Улица наша упирается в старый лодочный сарай – это уединенная мрачная постройка, при взгляде на которую сразу думаешь, что там, должно быть, творятся какие-то гнусные дела. Ни разу не видела, чтобы туда затаскивали лодку. Туристы этого не знают, думают, что дорога ведет к пляжу, и, спустившись вниз, в удивлении останавливаются.

Да, теперь мне нужно хорошенько подумать и составить какой-то план. Бураку-то я соврала. Сказала, что у меня появилась идея, но на самом деле никакой идеи нет. Надо придумать следующий ход, а в голове – пусто. Зато тело переполнено. Сердце колотится, пульс зашкаливает, кровь бьется в висках. Грудная клетка вздымается от частого дыхания. Селезенку колет, как будто я бегала. А я не бегала. Ехала на велосипеде, но педали не крутила. Педали крутил Бурак, а я сидела сзади. Его спина прижималась ко мне. К моей груди. То же самое делали ребята из лицея, когда мы катались в луна-парке на том большом аттракционе, где надо садиться по двое, один спереди, другой сзади, и он потом начинает с дикой скоростью вращаться. Это мне не нравилось. Разумеется, вперед я ни за что не садилась: если сядешь перед ними, они обхватывают тебя руками – якобы для того, чтобы ты не упала. «Ой, слишком высоко обхватил? Извини, не заметил!» А сядешь сзади, трутся спиной. Придурки, что с них взять.

Бурак не такой. А если не такой, то какой? Не знаю. Во-первых, он взрослый. Грудью его не удивишь, навидался. Если захочет прикоснуться ко мне спиной – прикоснется. Так он и сделал. Или не сделал. Ладно…

Я отошла от окна, сняла тапочки, забралась на кровать и уселась по-турецки. Садык-уста заправил покрывало как следует, ни морщинки не осталось. Теперь надо сконцентрироваться на стоящем перед нами вопросе: где мой отец. Куда же он мог уехать? Если принять во внимание, что из дома он ушел ночью и взял с собой рюкзак. Нет, в самом деле, куда? Я почувствовала легкое беспокойство. В последнее время отец увлекся йогой, духовными учениями, семейной терапией и стал непохож сам на себя. Может, позвонить маме? Но тогда не получится играть с Бураком в детективов! К тому же мама сейчас в горах, проходит обучение на инструктора по йоге, в такой глуши, что там и телефон-то не ловит. Отец и вчера за завтраком вел себя странно. Если не знать папу, можно было бы подумать, что он под мухой. Прицепился к одной теме и никак не хотел с нее слезать. Ни на меня, ни на тетю даже не смотрел. На Садыка тоже, но его за столом и не было. Не было и бабули. Может быть, она потом явилась, когда я уже вышла. Все меня достали. У папы была одна забота: заинтересовать Бурака своей идеей. Для него в тот момент существовал только Бурак Гёкче.

Вечером, когда мы с тетей и Бураком пошли пить вино на причал, папа давно уже удалился в свою комнату. Так что же случилось за завтраком? Я разозлилась, потому что на меня не обращали внимания. А что еще? Садык-уста накрыл роскошный стол. Можно было подумать, что нас не четверо, а четырнадцать и мы не собираемся вставать из-за стола до вечера. Такое вот великое торжество. Праздник, прабабушкин день рождения и, конечно, визит Бурака.

На кухне заваривался чай. Термос был наполнен свежим кофе, только что из кофеварки. В корзинке громоздилась целая башня из свежайшего белого хлеба. Кроме того, Садык-уста разыскал любимый хлеб тети Нур, пшеничный цельнозерновой по-деревенски на кислом тесте^[30], и чуток его подрумянил, именно так, как любит тетя. Естественно, деревенский хлеб стоял рядом с ее местом. Логистика за завтраком – важная штука. Посредине стола – две толстые деревянные доски. На одной разложены всевозможные сыры, от жирной брынзы до рокфора, от тулума^[31] до козьего, а на другой – салями со специями, копченый лосось, ветчина из индейки, венгерские колбаски…

Усевшись на свое место рядом с тетей, я увидела рядом с собой сливовое варенье и орехово-шоколадную пасту. Какой все-таки молодец Садык-уста! Про каждого из нас знает, что кому нравится! Между мной и тетей Нур он поставил помидорки черри, украшенные веточкой душистого базилика, рядом с папой в мисочках из оливкового дерева – огромные черные маслины и зеленые поменьше, сбрызнутые оливковым маслом с красным перцем. Тахини^[32], пекмез^[33] и рафинированное сливочное масло в крохотных стеклянных вазочках – для бабули, которая должна была сесть рядом с Бураком. Перед каждым из нас, кроме папы, лежало по яйцу. Мое – вкрутую, у тети – всмятку. Папа больше не ест яиц.

Папа сидел во главе стола. Заметила ли я в нем что-то необычное? Поначалу нет. Он надел небесно-голубую льняную рубашку и повязал на шею бежевую тканевую салфетку, чтобы не испачкать праздничную одежду. Тетя Нур назло ему вышла к завтраку в кимоно. Это кимоно привез из Японии дядя Уфук. Ему подарили в отеле два таких, одно тетя отдала мне. На темно-синем шелке – красные вишни и белые пятнышки. Свое я ни разу не надела, так и лежит запакованное. Тете кимоно очень идет, потому что в ее слегка раскосых, еще сонных глазах, бледном лице и тонких руках есть что-то японское. А я, если надену кимоно, буду похожа на борца сумо.

Я взглянула на Бурака. Он сидел справа от папы, напротив тети Нур. И напротив окна. Вид на море всегда уступали гостю. Короткими толстыми пальцами Бурак рвал ломоть хлеба на маленькие кусочки и кивал в ответ на папины слова. Когда он поднял голову, чтобы взять с доски салями, мы встретились взглядом. На его губах мелькнула улыбка – так быстро, что заметила только я. Меня как жаром обдало, щеки зарделись, в висках застучало. Не кто-нибудь, а я тем утром ходила встречать Бурака на пристань. Между нами возникли особые отношения. Сто процентов. Я отхлебнула кофе. Великолепный.

Ни папа, ни тетя не сказали мне «доброе утро». Не обращай внимания, Селин. Они сейчас разговаривают. Они – взрослые. Обсуждают серьезные вопросы. А ты еще ребенок. И за этим столом будешь им всегда. Если брак убивает любовь, то семейная трапеза кастрирует в человеке его внутреннего взрослого. Я достала из заднего кармана шортов телефон и осторожно, чтобы папа не видел, спрятала его за тарелкой. Вчера я сделала на причале селфи с Бураком и тетей Нур и выложила его в «Инстаграм», а сейчас снова скользнула по нему взглядом. До чего же большая у меня голова. Не буду больше делать селфи с тетей. Она такая изящная, миниатюрная. Лайков почти нет. И то правда, темновато вышло. Ни морского свечения, ни звезд не видно. Селин и какие-то ее родственники. Скучное фото. Сотру. Я быстро прокрутила пальцем ленту. Папа-то все равно на меня не смотрел. Сплошные поздравления с праздником да благие пожелания. Скукота. Папа тем временем с самым серьезным своим профессорским видом разговаривал с гостем.

– Бурак, я читаю твои статьи. Ты делаешь прекрасные интервью. Записываешь воспоминания, которые иначе были бы утеряны, а ведь это прошлое нашей страны. В наше время быть журналистом непросто. Но ты не свернул со своего пути. Этим нельзя не восхищаться.

Бурак, похоже, не ожидал таких похвал. Покраснел, пробормотал что-то невнятное. Такой милый. Я опустила глаза и улыбнулась.

– Делаю, что в моих силах, вот и все…

– Не преуменьшай важность своей работы. Я думаю, ты делаешь очень важное дело. Как хорошо было бы, если бы все, как ты, использовали свое перо для того, чтобы осветить неизвестные моменты истории. Чтобы понять сегодняшний день, нам нужно знать, что мы забыли. Правда, Нур?

У тети был набит рот, и она ограничилась кивком. Папа прав. Бурак отлично пишет. Старички, у которых он берет интервью, рассказывают о временах, когда в телевизоре был всего один канал. И даже о более далеком прошлом. Тогда, чтобы позвонить в Анкару, нужно было сначала соединиться с телефонной станцией… Они словно бы говорят о другой планете, очень далекой от нашего мира, где все что угодно можно достать одним кликом за секунду. Я обожаю интервью Бурака. И не потому, что их берет он. Я их обожаю самих по себе.

– Интервью, которое ты возьмешь у моей бабушки, имеет для меня особенное значение.

– Фикрет, не начинай снова, очень тебя прошу!

Голос тети Нур прозвучал очень резко. Я подняла голову и удивленно на нее посмотрела. Что происходит? Папа продолжал:

– Я вот что думаю, Бурак. Да, Ширин Сака – выдающийся деятель искусства. Турецкая художница, сделавшая себе имя в Париже. Я этого не отрицаю. Может быть, об этом знают даже недостаточно. В свое время, то есть в молодости…

Его снова перебила тетя:

– Это потому, что, когда она вышла замуж, ее звезда закатилась. Попробуй-ка займись живописью в каменном особняке на Большом острове после того, как в Париже вокруг тебя увивались все тамошние художники, поэты и писатели. Конечно, не получится! Одно дело – экзотическая красавица, в которую влюблен весь Париж, и совсем другое – супруга профессора математики Халита Сака. Впрочем, после смерти мужа бабушка смогла вернуться к искусству. К счастью, он рано приказал долго жить.

– Нур!

Над великолепным праздничным столом тучей повисло напряженное молчание. Моей задачей было прогнать эту тучу туда, откуда она пришла. Для шаловливых и наивных маленьких девочек это самая важная роль в семье.

– О! – сказала я. – У бабули были в Париже любовники?

Тетя Нур махнула рукой.

– Да еще сколько, милая моя. В годы Второй мировой по ней сохли все парижские писатели, художники, скульпторы. Да и в Стамбуле…

– Нур!

– Что, Фикрет? Неправда, что ли? Разве не спала бабушка с самим Сартром?

– Что?! – От смеха у меня изо рта вылетели хлебные крошки и попали Бураку на тарелку. Я вытерла рот ладонью. Бурак тоже смеялся.

Как здорово смеяться с ним вместе. В животе у меня заиграли веселые искорки.

– Ой, прошу прощения, Бурак! Тетя Нур, что ты такое говоришь? Прабабушка спала с Сартром? В смысле, с тем самым Сартром?

– Селин!

Жаль, я не была уверена, что правильно помню имя этого Сартра. А то могла бы произвести на Бурака впечатление. Незаметно погуглила. Жан-Поль. Эх, а я ведь так и думала.

Тетя Нур не слушала, что говорит папа, повернулась ко мне. Глаза у нее немного припухли, нежная кожа под ними слегка потемнела. Но выглядела она все равно замечательно.

– Был такой слух, Селин. Сартр попал в плен на вой не, потом болел, лежал в больнице и в конце концов начал преподавать в одном учебном заведении под Парижем. Молодая Ширин в то время училась в академии художеств, получала там стипендию. И даже… Твой отец снова рассердится, но она и с одним профессором этой академии…

Тетя Нур специально сделала паузу, отхлебнула чая. Ей нравится злить папу.

– Ой-ой, не верю! Жан-Поль и Ширин! Бурак, ты же попросишь прабабушку обо всем этом рассказать?

– Может быть. Если зайдет разговор на эту тему, спрошу.