Кожаный портфель

– Могу ли я увидеть мадемуазель Эдит Софию Ламарк? Мне необходимо обсудить с ней один важный вопрос.

На пороге особняка Ламарков стоял незнакомец со шляпой в руках – на вид неотесанный провинциал. Вот и управляющий Мустафа, открывший ему дверь, принял его за торговца мылом из какого-нибудь Айдына. Несмотря на холод и дождь, он был одет в бежевый сюртук, не по размеру большой. Каштановые с рыжеватым оттенком усы коротко подстрижены, напомаженные волосы аккуратно зачесаны назад, и все равно с первого же взгляда что-то в нем говорило о неряшливости. Может, все дело в том, как он стоял: опираясь на серебряную трость и слегка откинувшись назад. А может – в длинных штанинах, которые свисали до самых каблуков остроносых ботинок, – с помощью этой уловки низкорослому полному мужчине хотелось казаться чуть выше.

Эдит вернулась. Завидев ее, незнакомец вздрогнул, что не укрылось от внимания управляющего. Но быстро взял себя в руки, почтительно поклонился и заговорил на французском с сильным акцентом:

– Мадемуазель, позвольте представиться, меня зовут Димитриос Митакакис. Вы, должно быть, и есть Эдит Ламарк? Большая честь познакомиться с вами.

– Да, это я. Чем обязана вашему визиту?

Мужчина пригладил усы, окидывая взглядом тоненькую фигурку девушки, ее плоскую грудь и бледное лицо. Растрепанные после сна волосы не были собраны, а гривкой лежали за спиной. Лишь низкий, звучный, уверенный голос выдавал в ней взрослую особу, не девочку.

Невероятно, до чего иногда дети похожи на родителей…

– Enchanté^[17], мадемуазель. Я прибыл сюда из Афин ради встречи с вами. Я адвокат.

Эдит протянула ему руку для поцелуя. Она уже собиралась проводить гостя в библиотеку, когда открылись двери столовой и появилась Джульетта в своем утреннем капоте. Увидев в прихожей незнакомца, она в притворном смятении потуже затянула пояс.

– Слушаю вас.

Митакакис повторно представился, одновременно расстегивая сюртук.

– А, вы, наверное, желаете видеть моих сыновей? Но они уехали в город на восьмичасовом поезде. Получается, вы зря прибыли сюда, в Бурнабат. У нас есть контора в Смирне, вы сможете найти их там. Знаете, где это?

– Нет необходимости, мадам. Я приехал ради мадемуазель Ламарк.

Левая рука Джульетты непроизвольно взметнулась к шее, правой она теребила пояс капота, округлившиеся зелено-голубые глаза перебегали с дочери на Митакакиса и обратно. После короткой заминки она сказала:

– Но какое у вас может быть к нам дело? После внезапной кончины моего супруга компания перешла в руки сыновей. Месье Ламарк покинул нас в результате сердечного приступа два года назад – вы наверняка об этом слышали.

– Ах да, прошу меня извинить. Конечно, мне это известно. Примите, пожалуйста, мои запоздалые соболезнования, мадам Ламарк.

Какое-то время в прихожей не раздавалось ни звука. Адвоката, по-видимому, стесняло присутствие управляющего.

Джульетта глубоко вздохнула.

– Что ж, в таком случае давайте пройдем в библиотеку. Там мы сможем спокойно побеседовать, и, если я чем-либо могу вам помочь, я сделаю для этого все от меня зависящее. Мустафа, сообщи на кухню, се паракало^[18]. Пусть приготовят нам кофе. Месье Митакакис, вы предпочитаете турецкий или, как здесь говорят, кофе по-европейски?

Ее нервный смех эхом разлетелся по просторной прихожей с высоким потолком. Эдит же, напротив, помрачнела. Адвокат стоял, опираясь на трость и уставившись взглядом в пол, выложенный черно-белыми звездами. Наконец, не поднимая глаз, он пробормотал:

– Вопрос, который привел меня сюда, я должен обсудить наедине с мадемуазель Ламарк.

– И что же это за вопрос?

В голосе Джульетты теперь отчетливее слышалась тревога, отчего он сделался еще выше. Подняв голову, адвокат посмотрел на стоявших перед ним женщин. На ум ему пришел символ древнегреческого театра – две маски, обозначающие комедию и трагедию. Лицо матери искажала натянутая улыбка, а на лице дочери застыла печаль, даже угрюмость, в которой было что-то знакомое.

– Сожалею, мадам Ламарк, но я не вправе сообщать вам это.

– Но…

Джульетту бросило в краску. Эдит, хорошо знавшая это возбужденное состояние матери, сделала шаг вперед.

– Месье Митакакис, давайте пройдем в библиотеку. Прошу сюда.

Передав управляющему шляпу и сюртук, адвокат проследовал за Эдит. Библиотека была справа от прихожей. Джульетта, быть может, и подумывала подслушать их разговор, прижавшись ухом к двери, но, почувствовав на себе взгляд управляющего, решила подняться к себе и одеться.

И все же, какое дело могло быть к Эдит у адвоката, тем более приехавшего из Афин? Неужели она ввязалась во что-то и снова навлекла проблемы на их голову? Мало того позора, так теперь еще и с этим разбираться?

Войдя в спальню, она схватила серебряный колокольчик с туалетного столика, на котором рядком красовались бутылочки с одеколоном, и изо всех сил зазвонила, а затем уселась на табурет с атласной подушкой и стала ждать свою камеристку. В комнате было холодно. Джульетта сидела спиной к зеркалу: она предпочитала не смотреться в него в ранний час, как будто в этой своенравной серебристой глади могла увидеть то, чего боялась больше всего.

Чтобы унять нервы, она поднялась и поставила пластинку. Рассеянно покрутила рукоятку. Каким-то уголком сознания Джульетта прекрасно понимала, как именно ее дочь связана с Афинами, но не позволяла себе думать об этом. Что было, то прошло. Она тогда мастерски все уладила – комар носа не подточит, благодаря чему Эдит выросла в любви. Да и кто посмел бы обвинить ее в таком? К тому же спустя столько лет?

Повернув голову к окну, Джульетта вздрогнула. Кровать все еще стояла незаправленной. Вмятина от головы на пуховой подушке напоминала кратер извергшегося вулкана. Взяла с туалетного столика колокольчик и позвонила еще раз, дольше и громче. Она разозлилась на прислугу, но была этому только рада: злость ненадолго остановила поднимавшуюся в душе волну страха. Пощупала стоявшую посреди комнаты большую печь, выложенную сине-зелеными изразцами. Чуть теплая. Боже, дай сил!

В негодовании выскочив из комнаты, Джульетта остановилась у лестницы, продолжая настойчиво звонить – до тех пор пока к резкому голосу колокольчика не добавился топот двух пар ног. На нижней ступеньке одновременно показались камеристка Ирини и служанка Зои. Они бежали из разных частей дома и чуть не столкнулись друг с другом.

– Сколько раз можно вам повторять, что в этом доме бегать запрещено?

Женщины в ответ лишь опустили головы в кружевных чепчиках.

– Ирини, в чем дело, милая? Я битый час тебя зову. Где тебя носит?

– Сигноми^[19], госпожа. Я была у Сыдыки: ходила к ней за бельем.

– Почему моя постель не убрана? А, Зои? И печь погасла. Что за день оплошностей такой? А фартук ты сменила, надеюсь?

При виде служанок, виновато поднимавшихся по лестнице, у Джульетты немного полегчало на душе, но стоило только войти в спальню, как мысль о том, что могло понадобиться этому адвокатишке от Эдит, снова вернулась, а вместе с ней и беспокойство – оно было подобно зубной боли, которая лишь на время утихает от гвоздичного масла.

Повернувшись к заправлявшей постель Зои, она сказала раздраженно:

– И белье смени!

– Но мадам Ламарк, мы же два дня назад меняли.

– Ты вздумала мне дерзить, Зои? Если говорю поменять, значит, меняйте. Оно уже несвежее. И передай Сыдыке, чтобы впредь, прежде чем приниматься за глажку, мыла свои провонявшие табаком руки. И в воду пусть лаванды побольше добавляет. Я и так терплю ее только потому, что она жена Мустафы. Не разобрать даже, что она там говорит.

– Слушаюсь, госпожа.

Почесывая щеку, Джульетта подошла к окну. В саду, возле беседки, Мустафа разговаривал с садовником. Что же такое он сейчас рассказывает?

Дождь заметно усилился. Она постояла какое-то время, наблюдая, как голые ветки вишни треплет ветер. Напрасно она себя изводит, лучше подумать о чем-то другом. Например, о вечернем чаепитии. Интересно, кто сегодня к ним пожалует? Ей это только кажется или гостей на чаепитиях и вечерах, которые она устраивает, действительно стало меньше? Нет-нет, это не более чем случайность… Еще этот дождь – неужели не мог в другой день зарядить? Дай-то бог, чтобы тот шпион сдержал слово и приехал. И нужно непременно заставить его остаться на ужин – он будет в центре внимания дам. А Эдит-то за завтраком как заартачилась! Видите ли, даже шпионы ей неинтересны, дурехе. А ведь в детстве все твердила: «Когда вырасту, хочу быть шпионкой».

Ах, какой чудесной Эдит была в детстве…

– И печку затопи. С вами тут и заболеть недолго, – бросила она Зои, все еще возившейся с постелью. – Вы обкурились, что ли? Ходите обе как одурманенные.

Зная хозяйку, служанки молча продолжали заниматься своими делами.

– Ирини, дай-ка мне вон тот корсет. Ну же, не отвлекайся. Обед скоро, а я еще не одета. А то бежевое платье ты принесла? Нет, не это. Боже милостивый, Ирини! Дорогая моя, я что, по-твоему, в гольф играть собираюсь? Пусть будет клетчатое, с синим поясом которое. Пока его надену. А к чаепитию приготовь сине-зеленое шелковое. Честное слово, вы меня уже утомили. Давай, григора, эла!^[20]

А внизу, в библиотеке месье Ламарка, которая все еще пахла его табаком, Димитриос Митакакис, протянув пухлые руки, покрытые рыжими волосками, к камину, смотрел, как желтые с голубой каемкой языки пламени поедают поленья. Легкое потрескивание заставляло забыть о ветре, бьющем в окна, а тепло позволяло расслабиться. На резном рабочем столе из орехового дерева позади Митакакиса лежали бумаги, чернильница была полной, и казалось, что хозяин вышел ненадолго. За стеклом книжного шкафа, полностью занимающего одну из стен, стройными рядами стояли французские и английские книги в переплетах разных цветов: красных, бордовых, черных. Золотистые надписи на корешках кое-где уже стерлись, но в основном легко читались даже издалека.

Эдит дернула за кисточку колокольчика, подавая сигнал на кухню, и, даже не подождав, пока гость сядет, устроилась в обитом коричневой кожей кресле. От волнения она кусала нижнюю губу. Из открытого портфеля, лежащего на столике, виднелась папка, на которой что-то было написано на греческом. Эдит пыталась понять, какое же такое серьезное дело пожелал обсудить с ней адвокат. Ей снова захотелось закурить. Но второй сигареты, которую ей свернула Сыдыка, в кармане не оказалось.

Появилась служанка с серебряным подносом. Подав кофе, она вышла из комнаты, и только тогда Димитриос Митакакис, сидевший в огромном кресле по другую сторону столика, повернулся с неожиданным для такого полного мужчины изяществом к Эдит и заговорил:

– Мадемуазель Ламарк, я буду короток и ясен. Полагаю, то, что вам предстоит услышать, может вас несколько изумить.

Он положил на колени портфель и какое-то время копался в нем, выискивая среди зеленых картонных папок нужные документы. Эдит, слегка склонив голову, спокойно, но заинтересованно ждала продолжения. С лица ее сошли все краски, а глаза стали еще темнее.

Это бледное дитя совсем не похоже на избалованную, самолюбивую богачку, которую он представлял во время путешествия из Афин в Смирну, думал Митакакис. Кто знает, может, все получится много легче… И хорошо, что они разговаривают наедине, без ее матери. В молчании девушки, хоть она и сидела хмурая, было что-то успокаивающее. Она не болтала попусту, лишь бы заполнить тишину.

Отхлебнув кофе, Эдит закашлялась.

– Я приехал, чтобы сообщить вам о наследстве.

– О наследстве? – черные брови сошлись еще больше.

– Если вы примете наследство, завещанное вам моим ныне почившим доверителем, то станете обладательницей солидного состояния, а также дома номер семь на улице Васили.

Адвокат замолк, ожидая, что его слова произведут должный эффект, но складка между бровями девушки не исчезла. Не дождавшись ответа, он посчитал нужным добавить:

– Конечно, вы вправе и отказаться от наследства…

Эдит поставила чашку на столик и наклонилась к нему.

– Где находится эта улица Васили? – спросила она уже не по-французски, а по-гречески, что сразу придало гостю уверенности.

– В Смирне, – ответил он шепотом, как будто раскрывал какую-то тайну. – Совсем рядом с вокзалом Пунта, конечной станцией железнодорожной ветки до Айдына. В народе это место называют кварталом английских домов. Полагаю, вы знаете бульвар Алиотти? Да, вевеа^[21], а это как раз одна из улиц, что его пересекают. Там живут семьи англичан, французов, итальянцев и зажиточных греков.

Накануне, едва приехав в Смирну, он первым делом отправился осмотреть дом и округу. Железная дорога пролегала очень уж близко, а жили там в основном не семьи, а холостые англичане. Дом, долгие годы стоявший под замком, и прилегающий к нему сад пришли в запустение, но сейчас не стоит об этом говорить.

– Ничего не понимаю. После смерти отца все имущество было разделено. Никто ни слова не сказал мне об этом доме. Наверное, произошла ошибка? У меня есть старшая сестра, Анна Маргарет. У ее мужа немало собственности в Смирне, Бурнабате и Будже. Его зовут Филипп Кентербери, быть может, вы его ищете?

Димитриос Митакакис вынул из кармана жилета серебряный портсигар. Доверитель, сгорая от воспаления легких, пытался подготовить его к этой встрече, но он всякий раз тут же закрывал тему: не хотел утомлять и без того измученного болезнью мужчину. А кроме того, ему хотелось доказать свое профессиональное мастерство. Однако сейчас, сидя в пропахшей табаком библиотеке Ламарков с угрюмой Эдит, он мучился, не зная, как сказать правду.

– Можно, пожалуйста, мне тоже сигарету?

– Ах да, конечно. Прошу прощения, я должен был сразу предложить. Как-то не подумал. Прошу. Вы так молодо выглядите…

Так значит, женщины в Смирне не стесняются курить при незнакомых мужчинах.

Эдит махнула рукой, принимая извинения, вынула из кармана мундштук из слоновой кости, вставила сигарету и, не дожидаясь помощи адвоката, зажгла ее отцовской зажигалкой. С нетерпением затянувшись, она прикрыла глаза.

– Мадемуазель Ламарк, дело тут непростое. Я предпочел бы, чтобы вы узнали об этом от кого-то другого, например от матери.

Складка между ее бровей стала еще глубже.

– Так давайте позовем ее?

– Нет-нет, в этом нет никакой необходимости.

Адвокат протянул Эдит папку из зеленого картона, которую все это время держал в руках, а сам встал и, прихрамывая, подошел к окну. Положив одну руку в карман, он смотрел на турка-управляющего, который разговаривал с садовником возле беседки.

– Эти бумаги?..

Он обернулся. Бросив окурок в камин, подошел и, сцепив руки, остановился перед Эдит.

– Дело в том, мадемуазель Ламарк, что мой ныне покойный доверитель Николас Димос, то есть человек, завещавший вам этот дом… Он… Как бы вам сказать? Он полагает… точнее, полагал – месье Димос не так давно покинул нас, пусть земля ему будет пухом. Хм-хм, по правде говоря, слово «полагал» в данном случае не очень подходит – вернее будет сказать, что он в этом совершенно не сомневался. И я сейчас собственнолично убедился, что доверитель мой все-таки прав.

Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами, а пальцы с обгрызенными ногтями глубже впивались в обивку кресла. Вздохнув, адвокат поднял голову:

– Мадемуазель Ламарк, я прибыл сюда, чтобы сообщить вам, что вашим настоящим отцом является мой доверитель Николас Димос.