Сон Катины

Бакалейщик Акис допил последний глоток кофе. Кальян уже потух. Помощник хозяина уже был тут как тут с щипцами в руках, чтобы сменить уголь.

– Не надо, я ухожу.

Но стоило ему подняться, как все присутствующие хором принялись упрашивать остаться.

– Ну же, еще один кон, вре Акис! Никуда твоя лавка не денется. Бог любит троицу. Может, на этот раз тебе улыбнется удача.

Акис посмотрел на раскрытую доску для нард, лежавшую рядом с чашкой, дно которой затянула черная гуща. Предыдущие два кона он проиграл. Поглаживая темную бороду, бакалейщик выглянул за дверь и посмотрел в сторону Английской больницы. На улице никого не было, кроме торговца халвой, шедшего с подносом на голове. Он вернулся в кофейню. Внутри стоял гул. К аромату жженого кофе и яблочной кожуры примешивался запах множества ног.

– Эндакси, ладно, еще один кон. Но только один. У меня еще много дел сегодня.

– Малиста Акис my^[11], конечно. Нас всех ждут дела. Последний кон, а после все разойдемся.

Увидев, что Акис не уходит, остальные мужчины расслабились. Христо, живший по соседству с Акисом, позвал юного помощника.

– Павли, сынок, беги сюда. Приготовь-ка для Аки ca-аби свежий кофе и кальян.

Акис поцеловал руку, в которой сжимал игральные кости:

– Не подведите, аде.

Когда спустя полчаса в кофейню пришла Катина, неся за спиной малышку, Акис успел выиграть три кона и сейчас начинал четвертый. Жену, стоявшую под навесом и стучавшую в запотевшее окно, он не заметил. Платок у Катины сполз на затылок, намокшие под дождем волосы липли к голове, щеки и нос покраснели от холода. Казалось, мужчины, увлеченно бросающие кости, напрочь позабыли о мире снаружи. Катина не хотела будить дочку, но все-таки постучала в окно снятым с пальца кольцом. Может быть, так услышат?

Павли оставил подходивший на жаровне кофе и вышел под навес.

– Калимера, кирья Катина^[12]. Как дела?

Катина ничего не ответила. И Павли снова бросился внутрь.

– Кирье^[13] Акис, Катина-абла пришла.

На этот раз никто не сказал ни слова, когда Акис поднялся. Часы показывали половину одиннадцатого, дождь, кажется, и не думал заканчиваться. Вслед за Акисом кофейню покинули трое рабочих, которые клали известняковую мостовую на улице Менекше. Все вместе они вышли на маленькую площадь, пропитанную хлебным ароматом: впереди шагал могучий Акис, борец в прошлом, рядом с ним – Катина, такая миниатюрная, что могла бы уместиться у мужа в кармане, за спиной она несла малышку, а позади них шли рабочие с кирками, приехавшие с острова Хиос на сезонные заработки.

У площади было официальное название, но оно значилось только на табличках. Между собой жители называли ее алани — местечко, где можно поболтать. Как только приходило тепло, жители квартала вытаскивали на улицу стулья и диванчики и собирались здесь. А из-за аромата, доносившегося из пекарни на углу, площадь называли также «хлебной». На одной стороне росла молодая чинара, под которой расположился небольшой питьевой фонтан, на другой стоял полицейский участок, а дальше шла низкая стена – девочки обычно скакали перед ней через веревочки или же залезали на нее погрызть семечки.

Но тем утром из-за дождя на улице никого не было. Мокрые камни, уложенные на прошлой неделе, блестели как зеркало. В желобах по краям мостовой бурлила вода, а в проулках была слякоть. Дом Акиса отделяла от дороги канава, сейчас полная воды, и им пришлось перепрыгнуть через нее, но спавший на спине у Катины ребенок не издал ни звука.

Их двухэтажный каменный дом узким фасадом выходил на улицу Менекше, ведущую к площади, на первом этаже располагалась бакалейная лавка Акиса, а на втором они жили. Сзади был склад, на выложенной камнем площадке стоял насос, а в крохотном дворике Катина сушила выстиранное белье.

Нащупывая ключ у себя под поясом, Акис спросил:

– Мальчиков в школу отвела?

– Давно уже.

– Чем потом занималась?

– Ну, чем я могу заниматься? Сходила на рынок на площади Фасула. Купила мяса для рагу, хочу на ужин яхнию сделать. Ах да, еще у нас дома шафран закончился, ты там в лавке приготовь немного, а я сейчас сверху корзину спущу. Вечером рис приправлю. Потом еще зашла к кирье Якуми. Он дал мне лавандовое масло. Мол, если дочке натереть ножки, будет спать хорошо. А мальчикам передал стираксовое масло. С ним голова, говорят, лучше работает. От него дошла до пекарни Берберянов. По-другому дочку-то никак не успокоить. Обязательно ходить надо, и все тут. Вот и приходится сажать ее за спину, как делают деревенские женщины.

Акис посмотрел на малышку: она сладко спала, положив головку в белом чепчике на спину матери. Щечки и носик раскраснелись, ротик приоткрылся. Поскорее бы наступил вечер, когда он сможет взять дочку на руки.

– Давайте поднимайтесь-ка домой, чтоб не замерзла она. Не надо было таскать ее с собой в такую погоду.

– А как же иначе? Она дома уж так плакала, а потом, не успели мы до Французской больницы дойти, уснула. Кстати, Хайгухи-ханым передала тебе слоеную лепешку. Открывай пока лавку, я тебе вместе с кофе лепешку и принесу. Или подождешь, пока дынный шербет сделаю?

– Принеси кофе, шербет в такой дождь не хочется, – покачал головой Акис, отпирая ставни.

Катина толкнула выкрашенную голубой краской деревянную дверь сбоку от лавки и на цыпочках, стараясь не скрипеть, стала подниматься по лестнице. На последней ступеньке сбросила обувь, отодвинула ее к стене и вошла в дом. Печка посередине комнаты уже погасла, но тепло еще держалось, а от белья, которое она перегладила с утра пораньше, исходил запах мастики. Развязывая платок, Катина посмотрела в зеркало позади иконы на малышку, все еще крепко спавшую у нее за спиной. Хоть бы не проснулась, пока обед не будет готов.

Когда она укладывала кроху в колыбель, висевшую перед балконом, розовый ротик на мгновение приоткрылся. Сердце снова наполнилось любовью и трепетом. Каждый раз, когда она смотрела на дочку, Катине казалось, что она лицезрит чудо. Она укрыла малышку одеялом и погладила каждый пальчик с ноготками полумесяцем. И прежде чем уйти на кухню, трижды перекрестила колыбельку.

– Господи Иисусе Христе и Пресвятая Дева Мария, да храните маленькую Панайоту от дурного глаза, бед и несчастий. Аминь.

В разговоре с Акисом она про это умолчала, но утром, после того как отвела сыновей в школу, не сразу отправилась на рынок, а зашла сначала в церковь Святой Екатерины. Ну как же иначе? Катина до сих пор не могла поверить, что вот она, ее дочка, живая и здоровая, и целый год каждое утро ходила в церковь помолиться Святой Екатерине, заступнице незамужних девушек, наверняка коснувшейся ее Панайоты своим светлым перстом, и, конечно же, Пресвятой Богородице. Чтобы отблагодарить обеих за свершившееся чудо, сразу после рождения дочери Катина продала браслеты из своего приданого. Акис, однако, не верил, что Панайота появилась на свет по милости Пресвятой Богородицы. Узнав о браслетах, он лишь поворчал, но, проведай сейчас, что Катина каждое утро ходит в церковь с пожертвованиями, пусть и небольшими, пришел бы в бешенство. Поэтому она и сочла за лучшее держать это в секрете от неверующего мужа.

Во время родов Катине показалось, что и Панайота, и она сама отправились на тот свет. Что уж там, она в этом ни капли не сомневалась. Между ног у нее красной рекой текла кровь, а сама она, точно легкое перышко, вознеслась на небеса. Там внизу, в спальне, столпившиеся вокруг постели женщины держали ее коленки и не переставая кричали: «Тужься, Катина, сильнее! Эла^[14], давай, Катина му! Еще чуть-чуть!» Кричали они это все вместе, как будто читали молитву, в которую и сами-то не верили. Ребенок изо всех сил стремился вылезти, Катина тужилась, женщины помогали как могли, но головка никак не показывалась.

Посреди кроваво-красных рек стояла на коленях молодая повитуха Марика с посеревшим от страха и отчаяния лицом. «Ах, проклятье, запечатана, точно султанская сокровищница», – бормотала она, проверяя раскрытие шейки. Надо было сразу везти роженицу в больницу. Мелине, главная, опытная повитуха, поняла бы, что делать, но она, как нарочно, как раз принимала роды в доме каких-то богачей. Одна из помощниц побежала в турецкий квартал за бабкой-знахаркой. Несмотря на поздний час, знахарка тут же встала, собрала свой узелок и, накинув чадру, отправилась на улицу Менекше, к дому Акиса. Вторые сутки родов Катина выдержала лишь благодаря спиртовому настою из особых трав, что знахарка закапывала ей в рот.

На исходе вторых суток Катина оторвалась от своего измазанного кровью тела и легко воспарила ввысь, откуда увидела, как знахарка что-то шепчет на ухо повитухе. Даже не слыша слов, она знала, что та говорит: «Ребенка уже не спасти, спасай мать». Так значит, ее ребенок умер… Она открыла рот, но, как это бывает в ночных кошмарах, не смогла произнести ни звука. А сказать она хотела вот что: «Оставьте меня, дайте мне умереть». Подобно тем, кто погибает от холода, она готова была погрузиться в сладкие объятия сна.

Перед ней появился тоннель, наполненный белым светом. Как радуга, он поднимался к небу, а с другого конца ей махала рукой маленькая девочка. Она была так похожа на мать Катины, и Катина этому несказанно обрадовалась. Сыновья ее пошли в Акиса: смуглые, с широкой костью, сильные. А дочка была миниатюрной, с рыжими волосами и веснушками – вся в бабушку.

Она ступила в светящийся тоннель навстречу дочке, а там, внизу, возле оставленного ею тела, шла какая-то суматоха. Издалека до нее доносился голос повитухи Марики: «Держись, кирья Катина, держись, мы отвезем тебя в больницу». Зачем все это? Как удивительно свободно ей без тела! И оказывается, все здесь состоит из света!

Шаг за шагом Катина шла по тоннелю, касаясь стен, которые сверкающим потоком стекали по ее пальцам. Ее новое тело, как и все здесь, тоже состояло из света. Пальцы, руки – вся она становилась частью того, чего касалась. И тоннель, и Катина, и ждавшая ее на другом конце дочка – все было светом, и одно являлось продолжением другого. Не существовало никого и ничего отдельного, а кто думает иначе, тот заблуждается. И как она прожила столько лет, не зная этого? Как жаль!

Катина продолжала свой путь, восхищенно наблюдая, как ее пальцы, руки, все ее тело превращаются в свет.

Она не сомневалась, что впереди ее ждет рай.

Всю свою жизнь она старалась быть благочестивой христианкой. Каждое воскресное утро ходила в церковь, не забывала о праздниках и днях поминовения святых и всякий раз, когда просила о чем-то и ее молитвы были услышаны, тут же выполняла то, что обещала сделать в благодарность. Перед Рождеством, Пасхой и Успением Пресвятой Богородицы она держала сорокадневный пост и, конечно, ни дня не проводила без молитвы. Катина была уверена, что в конце светозарного тоннеля и ее, и ее маленькую дочку встретит сама Пресвятая Богородица.

«Не надо меня везти ни в какую больницу», – хотела она сказать, но не могла даже вздохнуть.

Она снова взглянула с небес на происходящее внизу. Темно-красные реки, вытекающие у нее между ног, похоже, залили весь мир. У нее защемило сердце. Неужели это ее собственная кровь? Катина шла по тоннелю, а внизу кричали люди, чьи вопли перемежались с криками птиц, чьи крылья были охвачены пламенем. Ночной кошмар. Огонь пожирал все живое, что встречал на своем пути. Может, это и есть ад? Если так, то он еще более ужасен, чем описывается в Священных книгах. «Пресвятая Богородица, Панайия my, огради моих сыновей от промыслов лукавого, прости им ошибки и прегрешения, убереги их от этого ужасного места, но открой для них райские врата» – так молилась она, пока сознание не покинуло ее.

Когда же спустя какое-то время она открыла глаза, то увидела, как на стенах играют блики света, переливавшиеся ярко-желтым, синим и зеленым. В воздухе плавали пылинки, окрашенные в те же цвета. Со свежим, пахнущим морской солью и водорослями ветром через приоткрытые окна проникал аромат магнолии и разносился по всей комнате до самого потолка, выбеленного известкой. Так вот, значит, как выглядит рай… Катина смотрела на инжир, шелестевший листьями прямо за окном, и ей вспомнилось, как ее мать говорила про магнолии: «Когда ставишь в вазу эти цветы, кори му^[15] надо их слегка связать ниткой, перекрыть им воздух, а не то сама от их аромата задохнешься».

Подумав о матери, она тут же вспомнила о рыжеволосой веснушчатой девочке, которая осталась на другом конце тоннеля. Руки непроизвольно потянулись к животу, и Катина снова вернулась в свое бренное тело. Теперь до ее слуха долетело чье-то бормотание из-за ширмы. Увы, она была не в раю, а все еще на земле. Точно так же, как стекал по горлу, капля за каплей, эликсир знахарки, теперь ее наполняла печаль. Из живота будто бы выкачали воздух, чрево ныло. Без малыша, который целых девять месяцев рос в ней, она чувствовала себя одиноко.

Отвернувшись к окну, Катина закрыла глаза, из которых солеными каплями на подушку вытекала боль. Ее живот был пуст, но эта пустота казалась ей тяжелее камня. Она снова увидела рыжеволосую девочку на другом конце тоннеля. Та махала рукой и, исчезая в белой-пребелой бесконечности, улыбалась, как будто хотела напомнить ей, что все вокруг состоит из света.

– Панайия му, верни меня в тот тоннель. Пресвятая Богоматерь. Освободи меня от этого тела. Дай мне быть рядом с дочкой.

Но никто ей не ответил – видимо, Бог и ангелы считали, что Катине еще не время умирать. Вместо этого приоткрылась ширма, и у кровати появилась медсестра в розовой униформе. Высокая белолицая женщина. Свои светлые волосы она плотно собрала сзади, а круглое приветливое лицо сияло, как сияет луна в августе. В руках она держала завернутого в желтое одеяльце малыша. «Доброе утро, кирья Катина, – сказала она по-гречески с приятным акцентом. – Меня зовут Лиз. Вы готовы познакомиться с вашей дочкой?»

Катина ошеломленно переводила взгляд с медсестры на желтое одеяльце. Девочка родилась уже с волосами. Личико было красным, как помидор. Глазки крепко закрыты. Но как только Лиз передала малышку Катине, крохотный розовый ротик открылся, и комната наполнилась плачем.

– Дочка ваша очень проголодалась, – произнесла с улыбкой медсестра. – Пока вы не очнулись, она питалась молоком нашей больничной кормилицы. Но, как только я увидела, что вы пришли в себя, я тут же ее принесла.

В палате повисла тишина. Словно зачарованная, Катина смотрела на свою малышку.

– У вас выдалась тяжелая ночь. Когда Марика привезла вас сюда, вы были без сознания. Слава богу, Мелине, главная акушерка, подоспела как раз вовремя. Даже не представляю, как она посреди ночи узнала, что нужна ее помощь. Она ведь уехала принимать роды куда-то за город. Должно быть, ангелы хранят вас и вашу девочку. Мелине прибежала и сразу закрылась с вами в родильной комнате. Никого из нас туда не пустила, в одиночку помогла вашей дочке родиться. Пока мы были наверху, она успела помыть ее и даже запеленать. Таких акушерок, как она, еще поискать надо! Случалось, что ей даже удавалось вернуть к жизни малышей, родившихся мертвыми.

Катина, совсем без сил, лишь кивала. А ребенок уже обхватил своим ротиком грудь и начал сосать молоко.

– Вы только посмотрите! Как будто еще у мамы в животике научилась сосать грудь! – Искренняя улыбка еще больше осветила и без того сияющее лицо медсестры.

Когда же она ушла к другим пациентам, оставив новоиспеченную мать наедине с малышкой, Катина принялась гладить ее губки, черные волосики и мягкие ушки, такие нежные, что, казалось, сейчас растают от прикосновения пальцев. Уму непостижимо! Вот она, ее дочка, во плоти и крови, лежит у нее на руках. Свершилось чудо! Значит, Поэтому-то Пресвятая Дева Мария, Бог и ангелы вернули ее на этот свет. Чудо! Пресвятая Богородица коснулась этого крошечного создания своей благословенной рукой. Со слезами на глазах Катина перекрестилась и прошептала дочке на ушко: «На зисеис моро му^[16], долгой тебе жизни, моя маленькая!»

Ребенок продолжал с удовольствием сосать грудь, Катина же, плача и улыбаясь одновременно, не переставала благодарить Богородицу. А образ девочки, которая, пока Катина находилась между жизнью и смертью, махала ей рукой с другого конца светящегося тоннеля, стерся из ее памяти.