Только

 
     Ни радости цветистого Каира,
     Где по ночам напевен муэззин,
     Ни Ява, где живет среди руин,
     В Боро-Будур, Светильник Белый мира,
 
 
     Ни Бенарес, где грозового пира
     Желает Индра, мча огнистый клин
     Средь тучевых лазоревых долин, —
     Ни все места, где пела счастью лира, —
 
 
     Ни Рим, где слава дней еще жива,
     Ни имена, чей самый звук – услада,
     Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада, —
 
 
     Мне не поют заветные слова, —
     И мне в Париже ничего не надо,
     Одно лишь слово нужно мне: Москва.
 

15 октября 1922

Символизм
Младшие символисты

В начале 1900-х годов символистский лагерь обновился и заметно помолодел – на сцену вышла новая плеяда поэтов, которых принято называть младосимволистами: Андрей Белый (Борис Бугаев), Александр Блок, Эллис (Лев Кобылинский), Сергей Соловьев, Юргис Балтрушайтис, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский.

Творческую платформу нового поколения сформулировал Андрей Белый в статье 1893 года «О религиозных переживаниях». Как и Дмитрий Мережковский, Белый настаивал на неизбежном слиянии искусства и религии, «соединении вершин символизма как искусства с мистикой», но с несколько иных позиций. В основе поэтического мировоззрения молодых символистов лежал, с одной стороны, культ пророка-безумца Ницше, с другой – культ Вечной Женственности, одна из центральных идей их главного вдохновителя – философа Владимира Соловьева. Вечная мистическая возлюбленная – Душа Мира воплощается у Соловьева в Софии, которая объединяет Бога с земным миром.

В символистской поэзии наиболее развернутое и возвышенное воплощение Душа Мира получила в образе Прекрасной Дамы, пронизывающем всю раннюю лирику Александра Блока. Величавая Вечная Жена для поэта – залог его духовного преображения, приобщения к Софии, постижения сокровенных тайн.

В противовес старшему поколению младосимволисты видели цель творчества в преобразовании действительности и преодолении крайнего субъективизма своих предшественников, решительно пересматривали место художника в обществе. Сыграла в этом свою роль и общественно-политическая ситуация в стране: Русско-японская война и революция 1905–1907 годов. Нравственная связь с родиной становится важнейшей темой в лирике и прозе Блока, Белого, Кузмина, Анненского.

Уже на закате символизма, в 1910 году, вышла книга Эллиса «Русские символисты», в которой впервые в России была предпринята попытка всеобъемлющего анализа истоков европейского и русского символизма. Рассматривая символизм как форму жизнетворчества, выходящую за пределы искусства, Эллис видит в нем «мессианизм, глагол о новом Боге, великую религию будущего».

«Бесспорным историческим фактом, – пишет Эллис, – является процесс превращения современного символизма из новой эстетической школы, почти из проблемы стиля, – в новую, невыразимо напряженную и насыщенную художественную форму, служащую все более и более оболочкой всего современного миросозерцания, всего небывалого перелома культуры нашей эпохи».

Масштабность задач, впервые поставленных и решавшихся символистами (переосмысление наследия русской и европейской культуры, выработка нового религиозно-философского мировоззрения, стремление к синтезу искусств, установка на жизнетворчество, погружение в сферу бессознательного и т. д.) требовала разработки соответствующего поэтического языка.

В этом направлении символисты проделали огромную работу. Уделяя повышенное внимание технике стиха, они значительно расширили словарь русской поэзии, обновили строфику, ритмику и метрику (в частности, развили свободный стих). Делая акцент на многозначности и ассоциативности поэтического слова, создали сложную систему метафор. Обогатили музыкальное оснащение стиха, разработали новые виды рифмы.

Первое модернистское течение, воспринятое русской культурой, символизм помог создать литературу нового качества, значительно расширил сферу художественных форм. Влиянием модернизма, и символизма в частности, отмечено творчество таких выдающихся писателей ХХ века, как Борис Пастернак, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Андрей Платонов, Владимир Набоков.

Башня Иванова (Санкт-Петербург, Таврическая улица, 35)

Андрей Белый

Андрей Белый, настоящее имя Борис Николаевич Бугаев (1880–1934) – русский поэт, писатель, критик, мемуарист, теоретик-литературовед, одна из ведущих фигур русского символизма и модернизма.

В юности возглавлял литературный кружок «Аргонавты», отвергавший декадентство, разрабатывал свою концепцию «истинного символизма». Выступил одним из основателей московского издательства «Мусагет», ставшего идейным центром символистов.

Создал индивидуальный жанр ритмизованной прозы, пронизанной мистикой и гротеском («Симфонии»), в поэзии постоянно экспериментировал с формой, оставаясь верным символистским мотивам. Опубликовал 12 поэтических сборников, 7 романов, 20 подборок критических статей. Итоги теоретического обоснования символизма Белый подвел в сборнике «Символизм».

Написанный в символистском ключе роман «Петербург» – признанная вершина русского символизма и модернизма, по сути, первый русский роман «потока сознания». Яркая индивидуальная манера Белого получила название «орнаментальная проза» (Виктор Шкловский). С легкой руки Белого она доминировала в советской литературе 1920-х годов. Как писал Виктор Шкловский, «вся современная русская проза носит на себе его следы». Осип Мандельштам даже призывал писателей к преодолению Белого как «вершины русской психологической прозы» и к возвращению от «плетения словес к чистому фабульному действию».

Неоценимое значение для понимания эпохи имеют мемуары Белого «На рубеже двух столетий», «Начало века» и «Между двух революций», создающие обобщенный образ времени. Как отмечал литературовед Лазарь Флейшман, «никакие другие опубликованные мемуары, касающиеся русской литературы модернизма, не могут соперничать с мемуарами Белого по богатству информации, по широте изображения литературной жизни или по тому вкладу, который сделал их автор в развитие русского символизма».

Андрей Белый

Меланхолия

М. Я. Шику

 
     Пустеет к утру ресторан.
     Атласами своими феи
     Шушукают. Ревет орган.
     Тарелками гремят лакеи —
 
 
     Меж кабинетами. Как тень,
     Брожу в дымнотекущей сети.
     Уж скоро золотистый день
     Ударится об окна эти,
 
 
     Пересечет перстами гарь,
     На зеркале блеснет алмазом…
     Там: – газовый в окне фонарь
     Огнистым дозирает глазом.
 
 
     Над городом встают с земли, —
     Над улицами клубы гари.
     Вдали – над головой – вдали
     Обрывки безответных арий.
 
 
     И жил, и умирал в тоске,
     Рыдание не обнаружив.
     Там: – отблески на потолке
     Гирляндою воздушных кружев
 
 
     Протянутся. И всё на миг
     Зажжется желтоватым светом.
     Там – в зеркале – стоит двойник;
     Там вырезанным силуэтом —
 
 
     Приблизится, кивает мне,
     Ломает в безысходной муке
     В зеркальной, в ясной глубине
     Свои протянутые руки.
 

1904, Москва

Демон

 
     Из снежных тающих смерчей,
     Средь серых каменных строений,
     В туманный сумрак, в блеск свечей
     Мой безымянный брат, мой гений
 
 
     Сходил во сне и наяву,
     Колеблемый ночными мглами;
     Он грустно осенял главу
     Мне тихоструйными крылами.
 
 
     Возникнувши над бегом дней,
     Извечные будил сомненья
     Он зыбкою игрой теней,
     Улыбкою разуверенья.
 
 
     Бывало: подневольный злу
     Незримые будил рыданья —
     Гонимые в глухую мглу
     Невыразимые страданья.
 
 
     Бродя, бываю, в полусне,
     В тумане городском, меж зданий, —
     Я видел с мукою ко мне
     Его протянутые длани.
 
 
     Мрачнеющие тени вежд,
     Безвластные души порывы,
     Атласные клоки одежд,
     Их веющие в ночь извивы…
 
 
     С годами в сумрак отошло,
     Как вдохновенье, как безумье, —
     Безрогое его чело
     И строгое его раздумье.
 

1908

Воспоминание
(Декабрь…)

 
     Декабрь… Сугробы на дворе…
     Я помню вас и ваши речи;
     Я помню в снежном серебре
     Стыдливо дрогнувшие плечи.
 
 
     В марсельских белых кружевах
     Вы замечтались у портьеры:
     Кругом на низеньких софах
     Почтительные кавалеры.
 
 
     Лакей разносит пряный чай…
     Играет кто – то на рояли…
     Но бросили вы невзначай
     Мне взгляд, исполненный печали.
 
 
     И мягко вытянулись, – вся
     Воображенье, вдохновенье, —
     В моих мечтаньях воскреся
     Невыразимые томленья;
 
 
     И чистая меж нами связь
     Под звуки гайдновских мелодий
     Рождалась… Но ваш муж, косясь,
     Свой бакен теребил в проходе…
 
 
     Один – в потоке снеговом…
     Но реет над душою бедной
     Воспоминание о том,
     Что пролетело так бесследно.
 

Сентябрь 1908, Петербург

Воспоминание (Задумчивый вид…)

Посвящается Л. Д. Блок

 
     Задумчивый вид:
     Сквозь ветви сирени
     сухая известка блестит
     запущенных барских строений.
 
 
     Всё те же стоят у ворот
     чугунные тумбы.
     И нынешний год
     всё так же разбитые клумбы.
 
 
     На старом балкончике хмель
     по ветру качается сонный,
     да шмель
     жужжит у колонны.
 
 
     Весна.
     На кресле протертом из ситца
     старушка глядит из окна.
     Ей молодость снится.
 
 
     Всё помнит себя молодой —
     как цветиком ясным, лилейным
     гуляла весной
     вся в белом, в кисейном.
 
 
     Он шел позади,
     шепча комплименты.
     Пылали в груди
     ее сантименты.
 
 
     Садилась, стыдясь,
     она вон за те клавикорды.
     Ей в очи, смеясь,
     глядел он, счастливый и гордый.
 
 
     Зарей потянуло в окно.
     Вздохнула старушка:
     «Всё это уж было давно!..»
     Стенная кукушка,
     хрипя,
     кричала.
     А время, грустя,
     над домом бежало, бежало.
 
 
     Задумчивый хмель
     качался, как сонный,
     да бархатный шмель
     жужжал у колонны.
 

1903, Москва

Из окна вагона

 
     Поезд плачется. В дали родные
     Телеграфная тянется сеть.
     Пролетают поля росяные.
     Пролетаю в поля: умереть.
 
 
     Пролетаю: так пусто, так голо…
     Пролетают – вон там и вон здесь,
     Пролетают – за селами села,
     Пролетает – за весями весь;
 
 
     И кабак, и погост, и ребенок,
     Засыпающий там у грудей;
     Там – убогие стаи избенок,
     Там – убогие стаи людей.
 
 
     Мать-Россия! Тебе мои песни,
     О немая, суровая мать!
     Здесь и глуше мне дай и безвестней
     Непутевую жизнь отрыдать.
 
 
     Поезд плачется. Дали родные.
     Телеграфная тянется сеть —
     Там – в пространства твои ледяные —
     С буреломом осенним гудеть.
 

1908