Предметом моего исследования стали изменения практик обращения с мертвыми телами в довоенном СССР. Хотя я включаю в свой анализ некоторые факты из дореволюционной и послевоенной истории, основным фокусом моего внимания стал период между 1917 и 1940 годами, поскольку именно в это время происходили основные изменения, связанные с формированием нового миропонимания советского человека. Конечно, похоронная культура включает в себя гораздо более широкий круг практик, в том числе похоронные и поминальные обряды, артикулированные представления о смерти и посмертном существовании и т. д. Однако, говоря о роли новых представлений о мортальности в советском проекте, я обращаюсь преимущественно к самым базовым практикам обращения с мертвыми телами и их утилизации, поскольку, на мой взгляд, именно этот круг практик в наибольшей степени испытывал влияние государства и был сформирован большевистскими представлениями о новом человеке и мире будущего. Это связано в первую очередь с тем, что из всего обширного комплекса похоронной культуры именно практики утилизации мертвых тел оказывались самыми доступными для государственного регулирования. Именно поэтому, как я полагаю, эти практики могут многое сказать о советском проекте в целом.
Рассматриваемый исторический период характеризуют сильные общественные и экономические потрясения, распад коллективных связей и быстрая деградация социальных структур. Эксцессы, спровоцированные потерей нормы, скачком социального насилия и сильнейшим социальным стрессом, не обошли и похоронную культуру. Однако целью моей работы является исследование нормативности советского проекта, поэтому я говорю о нормативных практиках обращения с мертвыми телами, оставляя в стороне те подчас экстремальные практики, которые были связаны с Гражданской войной, Второй мировой войной, эпидемиями, голодом и репрессиями. Несомненно, истории миллионов людей, погибших или пропавших без вести на полях сражений и в системе ГУЛАГа, похороненных чужими людьми в братских могилах вдали от дома, серьезно повлияли на советскую и постсоветскую культуру. Однако помимо этих смертей, ставших предметом изучения историков и отобразившихся в художественном творчестве, были и другие смерти – частные смерти обычных людей, умерших у себя дома или в больницах от старости, болезней и эпидемий. Эти смерти – естественный опыт, который переживает каждое поколение, жившее на земле, – не менее (если не более) важны для формирования похоронной культуры. Решение разнообразных вопросов, связанных с погребением близких родственников, которые вставали перед людьми в непростые раннесоветские годы, стало важнейшим опытом, сформировавшим современное российское общество не в меньшей степени, чем миллионы смертей насильственных. Именно вопросы, связанные с повседневными смертями от старости и болезней, становились основным предметом административного регулирования, и именно на этом материале мы можем видеть, какой видел новый режим похоронную культуру.
Советский проект в основе своей был глубоко модернистским и как следствие – урбанным. Преимущественно городская рабочая среда была основной аудиторией РСДРП(б) еще до 1917 года. Невзирая на риторику о «смычке города и деревни», большевики, придя к власти, не сильно изменили это положение. Всё городское и новое в советском дискурсе было прогрессивным, в то время как деревенское, традиционное было отсталым, полным дефектов и пережитков. К области пережитков относилась и вся похоронная культура, в том числе кладбища, как часть прошлого мира с его кривыми улицами, сточными канавами и лаптями. Борьба с пережитками[27] традиционной культуры была важнейшей частью работы по созданию нового человека и общества. Именно поэтому в фокусе моего внимания находится не сохранение народных традиций[28], а процесс отхода от них. Я говорю о том, что происходит с похоронной культурой в городской среде, когда в результате растущей урбанизации смешивается городское и вчерашнее сельское население, а также о том, как изменяется похоронная культура в ситуации высокой социальной волатильности, когда люди оказываются за рамками привычной общинной и сословной жизни.
Советский проект по сути своей был интернационалистским и в некотором смысле наднациональным, не нацеленным на ту или иную конкретную национальную или этническую группу. Для людей, разрабатывавших и проводивших в жизнь похоронные реформы 1920‐х годов, этническая специфика похоронной культуры не имела никакой ценности, а вводимые инновации должны были разрушить имеющиеся различия. Однако, несмотря на наличие среди чиновников Наркоматов здравоохранения, просвещения, коммунального хозяйства, Моссовета и Петросовета (Ленсовета), публицистов, пропагандистов и т. д., людей самой разной этнической и конфессиональной принадлежности, общая риторика при обсуждении похоронных реформ отсылала к обобщенному образу «русских похорон». В то же время бóльшая часть имеющегося у меня материала касается Москвы и Петрограда (Ленинграда), подавляющее большинство населения которых к 1917 году состояло из русских православного вероисповедания. Несмотря на ограниченность материала, отдельные сведения по регионам с доминированием других этнических и конфессиональных групп говорят о том, что ситуация там не отличалась принципиальным образом от ситуации в Москве или Петрограде (Ленинграде). Поэтому, признавая всю условность и ограниченность такого подхода, я буду говорить в основном о русском населении, традиционно исповедовавшем православие. В контексте, подразумевающем отношения государства с религиозными конфессиями, я обычно использую слово «Церковь», как правило имея в виду не конкретно православную церковь, а в первую очередь церковь как социальный институт.
Изменения различных практик обращения с мертвыми телами происходили постепенно и неравномерно на протяжении всего советского периода. Однако, какими бы ни были эти изменения, все они имели общую точку отсчета. Триггером этих изменений стала похоронная реформа 1917–1918 годов, в основу которой легли несколько декретов, которые так или иначе были направлены не столько на изменение похоронных практик, сколько на секуляризацию семейной жизни.
Похоронный обряд, как и другие обряды жизненного цикла, в России до революции находился всецело в руках религиозных организаций. Как отмечает А. К. Байбурин, вероисповедание в Российской империи вообще было одной из важнейших социальных характеристик и уж точно имело большее значение, чем этничность[29]. Каждый человек должен был быть погребен в соответствии с правилами той конфессии, к которой он был формально приписан. Влияние религиозных общин распространялось не только на само погребение, но и на администрирование похорон, управление кладбищами, и, конечно же, сами общины распоряжались доходами от погребений. Помимо того, что Церковь осуществляла непосредственно отпевание, захоронение и надзор за кладбищами, она также ведала регистрацией смертей. Таким образом, похоронить человека (равно как и зарегистрировать новорожденного или жениться) без участия религиозного института было невозможно. В этом смысле быть «практикующим» атеистом, в буквальном смысле «внерелигиозным» человеком, в дореволюционной России было формально невозможно. Подробнее об этом будет сказано ниже.
По мнению социолога Тони Уолтера, конкретная форма, которую принимает похоронная культура в той или иной стране, определяется именно архитектурой управления погребением (или тем, кто контролирует и утилизирует мертвые тела)[30]. В дореволюционной России мертвые тела в этом смысле полностью принадлежали Церкви, и именно этот факт определял структуру похоронной культуры и обусловливал конкретный набор практик обращения с мертвыми телами. Именно на преодоление этого «поповского диктата» и была направлена атеистическая работа, связанная с похоронами. Так, в марте 1917 года В. Д. Бонч-Бруевич писал:
Само собой понятно, что из этой основной реформы (государственной реформы отделения церкви от государства и школы от церкви. – А. С.) должны вытекать давножданные свободомыслящими людьми гражданский брак[31] и гражданские похороны. ‹…› Хоронить наших покойников мы также можем гражданским порядком на любом из кладбищ без участия духовенства. Желающие же могут хоронить по-старому, с духовенством, но обязательность таких похорон должна быть отменена совершенно[32].
Первым из декретов, косвенно касавшихся практик обращения с мертвыми телами, стал Декрет о гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния от 12 декабря 1917 года, который провозглашал создание в Советской Республике новой системы регистрации «актов гражданского состояния», т. е. браков, рождений и смертей. Главным и самым важным отличием новой системы от старой стало то, что факт смены семейного статуса теперь должны были регистрировать не церковные, а светские власти – «отделы записей браков и рождений при городской (районной, уездной или волостной земской) управе». Наряду с созданием системы гражданской (т. е. нецерковной) регистрации браков и рождений декрет предписывал передачу регистрации смертей «органам ЗАГС». Акты о смерти должны были регистрироваться в специальных книгах. Ранее эта функция входила в число обязанностей религиозных организаций. После издания декрета они обязаны были передать старые регистрационные книги в соответствующие городские, уездные, волостные и земские управы.
В первой строке декрета, предварявшей основные статьи, декларировалось: «Российская Республика впредь признает лишь гражданские браки». Декрет не просто создавал возможность для совершения любых семейных обрядов вне какой бы то ни было религиозной организации, но делал светскую их форму – регистрацию – единственной легальной. Естественным образом это делало бессмысленным деление кладбищ в соответствии с конфессиональной принадлежностью погребенных на них. Ни отметка о совершенном отпевании, ни принадлежность к конкретной конфессии или приходу более не имела значения – «учреждениям, ведающим кладбищами, отныне запрещается препятствовать погребению в черте кладбищ по обряду гражданских похорон»[33].
Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах от 20 января (2 февраля) 1918 года подтверждал, что акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью. Уточнялось, что «действия государственных и иных публично-правовых общественных установлений не сопровождаются никакими религиозными обрядами или церемониями», а «свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательствами на права граждан Советской Республики»[34].
Наиболее значимой частью похоронной реформы стал декрет Совета народных комиссаров РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 года. Декрет отменял разряды мест погребения, передавал все кладбища, крематории[35] и морги, а также саму организацию похорон в ведение местных Советов, отменял оплату мест на кладбищах, устанавливал одинаковые похороны для всех граждан. При этом отмечалось, что религиозные обряды могут совершаться по желанию родственников и за их счет. Декрет еще раз подтверждал необходимость регистрации факта смерти в органах ЗАГС и делал невозможным погребение без выписки о регистрации. Не менее важным было и то, что с момента публикации декрета все частные похоронные предприятия, не прекращая своей деятельности, со всем их аппаратом, переходили в ведение местных Советов депутатов. Таким образом, всё похоронное дело в стране муниципализировалось. Декрет вводил похороны в систему социального страхования, перекладывая таким образом расходы на погребение трудящихся на плечи государства, которое должно было выплачивать пособия на погребения[36].
О проекте
О подписке