Идея полностью реформировать устоявшиеся практики обращения с мертвыми телами может показаться несколько экстравагантной, хотя и отражающей общий революционный пафос большевистского движения. В действительности ни сама по себе похоронная реформа, ни попытка секуляризации похоронной сферы не были уникальными ни в российской, ни в мировой истории.
Постепенное реформирование похоронной культуры происходит во всех странах Западной Европы начиная с XVIII века. Хотя этот процесс был крайне неоднородным, в целом во всех странах он имел общее направление и сходные источники.
Вплоть до XVI века во всех христианских странах местом погребения служило прежде всего приходское кладбище[39]. Однако уже в раннее новое время ситуация постепенно меняется. Кладбища начинают медленно переноситься за пределы церковной ограды. Размышляя над изменением похоронной культуры этого периода, Сергей Мохов отмечает, что в западноевропейской культуре эти процессы были инициированы новым миропониманием, которое принесла Реформация: «Это становится возможным потому, что в протестантизме происходит пересмотр самого понятия святости (ее источника) и сакрального пространства. В протестантизме храмом является, по сути, любое физическое пространство, где собираются люди для того, чтобы прочитать Слово Божие: протестантизм переносит акцент на человека вместо предметов и мест отправления культа. Таким образом, церковная ограда утрачивает свой сакральный статус: отныне покойника можно хоронить не только в границах освященного храмового пространства»[40]. Тогда же под влиянием усиления роли нуклеарной семьи в противовес общине изменяется и внешний облик кладбищ. Захоронения становятся более ухоженными и регулярными.
Хотя определенные изменения появляются еще в XVI–XVII веках, до середины XVIII века большинство кладбищ оставалось под надзором церковных институтов и физически находилось всё еще внутри городов[41]. Постепенный или резкий выход похоронного дела из-под церковного контроля, так же как и перенос кладбищ за городскую черту, был связан с целым рядом причин, наиболее существенной из которых стало новое отношение к человеческой телесности. Тело человека перестает восприниматься как временное вместилище бессмертной души, как особый объект, имеющий Божественную природу, в отличие от тел животных. Человек начинает осмысляться и изучаться в одном ряду с другими живыми существами. И если тело человека не является уникальным, то и смерть человека больше ничем не отличается от смерти любого другого существа. Само тело начинает осмысляться преимущественно в терминах медицины, а не богословия, как это было на протяжении предыдущих столетий. Медикализация смерти, осознание ее в первую очередь как медицинского факта достигает апогея в эпоху Просвещения, когда мертвое тело начинает устойчиво восприниматься прежде всего как источник заразы и эпидемий. Растущее гигиеническое недоверие к мертвому телу становится важнейшим триггером переноса кладбищ за городскую черту[42].
Урбанизация и начало промышленного переворота также внесли свою лепту в изменение общественных практик обращения с мертвыми телами. Растущая плотность населения в городах приводила к эпидемиям, росту смертности и всё большей перегруженности старых некрополей. Когда-то расположенные на городских окраинах, они постепенно были поглощены новыми городскими районами и не имели возможности расширяться. Церковные погосты, которые даже в городах носили общинный характер, перестали справляться со своими функциями.
Повсеместно в Европе кладбища начинают переноситься за городскую черту со второй половины XVIII века. В то же время появляются муниципальные кладбища, управление которыми осуществляет город, а не Церковь. С 1745 года парламент Парижа предписывает открывать новые кладбища только за городской чертой, в 1784 году муниципальное кладбище появляется в Вене. Иногда эти изменения отражаются даже в языке. Например, в английском языке старые кладбища, расположенные внутри церковных оград, обозначаются как churchyard, а новые, расположенные за городом или просто вне церковной территории, – cemeteries[43].
Изменения, происходившие в разных странах неодновременно и в разной форме, были связаны преимущественно с появлением государственного регулирования похоронного дела. Во всех странах проведение похоронных реформ наталкивалось на жесткое сопротивление Церкви, которая на протяжении столетий выполняла функцию утилизации мертвых тел. Но в изменившемся обществе простое механическое воспроизведение старых похоронных традиций оказывалось невозможным. Чаще всего причиной этого становились социальные потрясения и различные драматические события, в ходе которых Церковь переставала справляться с этой функцией так же хорошо, как раньше. Речь в первую очередь идет о резком изменении территориальной и временнóй динамики смертности в Европе, иными словами – о таких изменениях, в результате которых в определенные временны´е отрезки в одном и том же месте вдруг начинало умирать существенно больше людей. Причиной этого могли быть войны, социальные конфликты, эпидемии, а также интенсивная урбанизация, сопровождавшая индустриальную революцию. В новых условиях имеющаяся инфраструктура не справлялась с утилизацией мертвых тел и требовалось срочное реформирование похоронного дела, однако Церковь была не в состоянии его произвести. Правительства разных стран постепенно принимали законы, которые должны были упорядочить похоронное дело, вывести кладбища за пределы городов и ввести санитарный надзор за погребением. Все эти законы ограничивали, хотя и в разной мере, контроль Церкви над похоронами. Во Франции толчком к проведению реформ становится Великая французская революция, в Англии – эпидемии и резкая урбанизация, в Германии – Реформация и Первая мировая война[44].
Результатом этих изменений стала, с одной стороны, постепенная секуляризация практик обращения с мертвым телом, а с другой – возникновение похоронного дела как отдельного института и его профессионализация. В то же самое время возрастает интерес к кремации, которая в течение второй половины XIX века легализуется в большинстве европейских стран.
Этот процесс продолжался во всем западном мире на протяжении XVIII–XX веков и способствовал созданию нового социального порядка. Как отмечает Томас Лакер, «те, кто в XVIII, XIX и XX веках изменил то, как хоронили и именовали мертвых, или кто выступал за сжигание их в высокотехнологичных печах, ощущали себя вовлеченными в процесс разрушения мира, который они унаследовали от Средневековья и сражений Реформации, и строительства нового мира». Этот процесс носил дуальный характер. «С одной стороны, они воплощали в жизнь разрушительный проект, стремясь уничтожить единство обширной некрогеографии и сокрушить поддерживающие ее институты, которые Церковь навязала, в частности, Европе. Ощущая мертвых основой Церкви и ее могущества, они полагали, что лишение клерикального контроля над мертвыми ослабило бы институциональную власть религиозных организаций и расчистило бы почву для чего-то нового. С другой стороны, было множество созидательных программ: мертвых можно было задействовать при образовании новых мемориальных общин, при установлении нового гражданского порядка или при выдвижении определенных политических или социальных требований. Всё это стало возможно – христианская революция, частичная отмена ее результатов и создание чего-то нового – именно благодаря тому, что долгое время удавалось задействовать мертвых. Мертвые обладают влиянием в современную эпоху, потому что они влияли на реализацию других проектов в другие эпохи в течение длительного времени (longue durée)»[45].
Аналогичные процессы происходили и в России. Как и многие другие изменения, первые реформы похоронного дела были связаны с Петром I, до которого похоронное дело находилось вне всякого государственного регулирования, а все захоронения осуществлялись на переполненных приходских или монастырских кладбищах. Как и в других случаях, Петр стремился приблизить российские реалии к европейским. Указы 1722 и 1723 годов предписывали устраивать новые кладбища не около приходских храмов, как это делалось раньше, а «по европейскому образцу» – за городом в сухих местах. Старые кладбища должны были быть закрыты, а могильные камни с них следовало использовать на «всякое строение». В целях экономии древесины предписывалось делать гробы из пиленых досок и запрещалось выдалбливать гробы-колоды. Хотя кладбища и другое похоронное имущество продолжало находиться в руках Церкви, духовных управлений и национальных общин, Петр впервые ввел светский ритуал погребения – особый церемониал похорон военных и государственных деятелей, включавший почетный караул, духовой оркестр, прощальный салют. Тело покойного в этом случае не несли на руках и не везли на санях, а водружали на специальный катафалк-колесницу[46].
Очевидно, проблема переполненности старых приходских кладбищ не была решена указами Петра, поскольку аналогичные указы об их закрытии, уничтожении и открытии новых кладбищ за пределами городов издавались позже, при Елизавете в 1748 году и при Екатерине в 1771 году[47]. Рост городов и миграционные процессы в результате Русско-турецкой войны 1768–1774 годов обнажили санитарные проблемы, связанные с похоронным делом. С 1771 года Синод запрещает хоронить на приходских кладбищах во всех городах России. В городских пределах на территории соборов, монастырей и крепостей можно хоронить лишь духовенство, выдающихся светских особ и военачальников. Так же как и 150 лет спустя после прихода к власти большевиков, старые кладбища должны были быть закрыты для захоронения и перепланированы в площади и скверы, обнесены оградами и обсажены деревьями, но на практике на территории многих из них появились жилые дома и дороги. Взамен закрытых кладбищ создаются новые – на выгонных землях близ городских границ. Указ Сената 1771 года предписывал располагать новые кладбища на расстоянии не менее 100 саженей (213 метров) от последнего жилого строения в городе. Этот же указ предписывал обносить все кладбища забором или земляным валом «для удержания скотины, чтоб оная не могла заходить на кладбища, лучше поделать около вала рвы поглубже и пошире»[48].
Новые кладбищенские пространства отражали изменившиеся общественные отношения и образ жизни живых людей. Они имели геометрическую планировку, ровные дорожки и аллеи, колодцы и фонтаны, туалеты. Они гораздо больше напоминали современные им города, чем старые погосты. В центре располагались храм и дома причта, при входе – богадельни. Между могилами пролегала сеть дорожек-улиц. «Деление могильной земли по стоимости на разряды уподоблялось стоимости участков под строительство в настоящем городе – чем ближе к центру, тем дороже. Выработалась и иерархия мест захоронения, начиная от алтаря и кончая границами кладбища»[49].
Следующим этапом государственного регулирования стала унификация тарифов на погребение. Хотя сами принципы иерархии тарифов и мест захоронения были общими для всех кладбищ страны, конкретные расценки зависели от решения приходских служащих. При этом цены на отдельных кладбищах, преимущественно монастырских, достигали невероятных размеров. В 1834 году было опубликовано «Повеление императора Николая I о цене на могилы», которое должно было решить эту проблему и унифицировать тарифы в городах империи. В действительности решение вопроса затянулось на несколько лет – только в 1841 году Святейшим синодом было издано «Положение по благоустройству православных кладбищ», в соответствии с которым все участки на кладбищах были разделены на фиксированные разряды. Этот документ определял также предельно допустимые тарифы на погребение по каждому разряду. «Положение» разделяло земли на монастырских кладбищах на 5, а на городских – на 7 разрядов, престижность и стоимость которых зависела от удаленности участка земли от храма и центра кладбища. Первые два разряда не имели фиксированных цен, поскольку «во внеразрядных местах плата от 100 руб. и дороже». К ним относились участки у храмов. 3‐й разряд стоил 20 рублей, 4‐й – 10 рублей, 5‐й – 5 рублей, 6‐й – 50 копеек, 7‐й – бесплатно. Он предоставлялся для захоронений умерших в тюрьмах, больницах, богадельнях и самых бедных жителей. Бесплатно на могиле можно было установить только простой деревянный крест, остальные надгробные памятники также имели свою тарифную сетку. Этот принцип тарификации просуществовал в России до самой реформы 1918 года[50].
Оплата по этим тарифам не была только платой за услугу, а скорее выступала в качестве паевого взноса, связывавшего родственников покойного институциональными отношениями с администрацией конкретного кладбища. Эти отношения закреплялись в удостоверении о погребении, выдаваемом администрацией кладбища, в которое вносился регистрационный номер погребения, имя покойного, дата похорон и разряд погребения. Акцизная марка, которая клеилась на удостоверения, легитимировала эти отношения. Взнос, который делали родственники умершего в кассу кладбища, регулировал участие, ответственность и обязанности сторон по уходу за захоронениями и поддержанию кладбища в должном виде. В обязанности вкладчиков (т. е. родственников) входило следить за сохранностью памятников и оград на могилах. После того как памятник ветшал и приходил в негодность, администрация кладбища снимала с себя ответственность по уходу за захоронением и могла производить новые захоронения на нем. Таким образом, договор действовал лишь до тех пор, пока родные интересовались погребением[51].
Вносившаяся при погребении плата фиксировала срок, в течение которого персонал кладбища брал на себя заботы по уходу за могилой. Все отношения между родными покойного и персоналом кладбища вместе с обитателями строений на нем (могильщиками, сторожами, рабочими и прислугой, богаделками[52]) могли осуществляться лишь через кладбищенскую контору. Запрещалось также привлекать к работам на кладбище третьих лиц, т. е. независимые конторы, без согласования с администрацией. Даже для того, чтобы собственноручно благоустраивать могилы своих близких, например «теплить на них лампады, очищать от мусора, украшать цветами, приобретенными на стороне», необходимо было уведомить контору кладбища и действовать в соответствии с ее указаниями[53].
Таким образом, погребальные тарифы, распределенные по разрядам, были не просто сборами, но оформляли отношения, в соответствии с которыми родственники передавали часть прав на захоронение администрации кладбища. Последнее, в свою очередь, брало на себя заботы по уходу за могилами и устанавливало монополию на производство работ и единолично получало доход от них. При этом полученные доходы распределялись таким образом, что покрывали работы на бесплатные захоронения, общее благоустройство кладбищ; также от них производились отчисления на сирот и бедных духовного звания[54].
Через 16 лет после унификации тарифов на погребение произошла общая кодификация похоронного законодательства, которое составило 5-ю главу Устава Врачебного в редакции 1857 года. В целом Устав обобщал предыдущие разрозненные указы о содержании кладбищ, предписывая открывать кладбища за городом, отдельно для православных и представителей иных конфессий. Кладбища должны были быть огорожены насыпью и рвом, иметь церкви или часовни. Устав отдельно прописывал, что «кладбища при каждом городе устрояются общим иждивением обывателей его», подчеркивая таким образом тот факт, что кладбищенское дело является общим благом, а значит, их состояние зависит от участия каждого из членов сообщества. Устав также определял необходимую глубину могил, расстояние между ними[55]. Впоследствии с небольшими изменениями этот Устав переиздавался в 1899 и 1905 годах. Устав 1905 года уточнял, что участки, отведенные под кладбища, не могут быть использованы для других целей, а старые, опустевшие кладбища не могут быть использованы под застройку или сельскохозяйственную деятельность[56].
О проекте
О подписке