Таким образом, сложилась система нормативного регулирования, в соответствии с которой все практики обращения с мертвыми телами оказались разделены между несколькими акторами. Родные умерших, совершая погребение на том или ином кладбище, вносили взносы в его пользу, становясь его членами-пайщиками. Духовные власти владели кладбищами, в их ведение входил уход за ними, выдача разрешений на погребение. Доход от погребений шел на содержание причта кладбищенского храма (настоятеля, дьяконов), работников кладбища (писаря, могильщиков, сторожей, садовника, уборщиков) и благоустройство территории кладбища. Сама же кладбищенская земля принадлежала городу или общине. Вопросы об устройстве, планировке, расширении кладбищ решались губернаторами. Ремесленная управа выдавала разрешения на изготовление похоронных принадлежностей. К середине XIX века стало ясно, что духовные власти мало пекутся о порядках на некрополях и большая часть забот ложится на владельцев кладбищенской земли – городские власти – думу или управу. Размеры каждого кладбища, прирезка к нему земли находились в ведении губернаторов, которые должны были согласовывать свои действия с епархиальным советом и получать разрешение Министерства внутренних дел. Для помощи в надзоре за старыми и большими кладбищами с середины XIX века стали вводить кладбищенские попечительства, занимавшиеся сбором средств и обустройством некрополей. Эти попечительства брали на себя часть функций духовного ведомства: уборку территории, оплату работы служащих, вместе с духовенством они выдавали разрешения на захоронение. Попечительства действовали и как похоронные агентства, возлагая на себя все хлопоты по устройству похорон. При кладбищах также часто находились богадельни, в которых проживали от 5 до 30 человек, в основном престарелых священников, их вдов и просто пожилых женщин[57].
На вторую половину XIX века в России приходится бурный промышленный рост и, как следствие, ускорившаяся урбанизация. Тысячи семей перебираются в быстро растущие города, отрываются от общинного образа жизни и полностью меняют свою жизнь. В Западной Европе эти события происходили значительно раньше, существенно изменив похоронное дело и его нормативный статус. Теперь те же процессы коснулись и России. Города росли, с притоком в них населения росла и абсолютная смертность[58]. Старые кладбища, лишенные возможности расширять свою территорию, переполнялись, оставаясь при этом в пределах старых городов. Их санитарное состояние ухудшалось. Кладбища в конце XIX века «были крайне запущены. За деньгами, которые получала церковь за погребальную деятельность, никто не следил. Часто кладбища были переполнены, могилы хаотично раскиданы по территории, список захороненных людей велся неаккуратно»[59]. Даже в столице империи, Санкт-Петербурге, состояние кладбищ было удручающим. Мария Львовна Казем-Бек, урожденная Толстая (1855–1918), начальница Института благородных девиц в Казани и Санкт-Петербурге, дневниковые записи которой охватывают последние десятилетия XIX и начало XX века, вспоминала:
Митрофаньевское кладбище громадно; мы шли версты полторы или две, прежде чем достигли могилы, приготовленной для Саши, и в течение всего пути, куда бы ни обращался наш взор, всюду мы видели только одинаковые деревянные кресты и маленькие кучки земли, возвышающиеся над водой… Быть похороненной на таком кладбище – все равно что быть брошенной в болото, утонуть в грязной воде, исчезнуть в бесконечном множестве могил… Отыскать знакомый крест почти нельзя…[60]
Причины ужасающего антисанитарного состояния большинства кладбищ даже в крупнейших городах страны крылись в сложной и неоднозначной системе администрирования. Введенное ранее разделение сфер ответственности между церковными и гражданскими властями к концу XIX столетия, с ростом городов и изменением поведения их жителей, становилось фактором скорее деструктивным, тормозящим и разрушительным. Кроме того, в это же время стремительно развивалось частное похоронное дело, которое к концу XIX века превратилось в сильный самостоятельный экономический институт и интересы которого вступали в конфликт с интересами кладбищенских служащих, стремившихся к удержанию монополии на управление кладбищами и их благоустройство. Решение проблемы предполагало диалог между городскими и церковными властями, а также частными похоронными ремесленниками. Но в таком диалоге Церковь была заинтересована менее всего.
По общему мнению, захоронения на кладбищах служили средством обогащения клира кладбищенского храма, который умело его использовал и приумножал. Так, например, в предисловии к монументальному компендиуму «Русский провинциальный некрополь», созданному по заказу великого князя Николая Михайловича, говорится: «Эти правила (правила, установленные церковной кладбищенской администрацией. – А. С.), „всецело направленные лишь к тому, чтобы получить как можно более денег с публики при всяком случае“, предупреждают, что „могилы с крестами и памятниками сохраняются до 30 лет“, a затем продаются (так прямо и сказано) другим лицам, если только их не будут посещать родственники погребенных и служить по ним панихиды, обращаясь для этого к кладбищенскому духовенству»[61].
Подобный подход клира кладбищенского храма был следствием тех отношений между родственниками умерших и конторой кладбища, которые были описаны выше. Паевое участие родственников в делах кладбища предполагало, что именно кладбищенский персонал является основным актором благоустройства кладбищ, удерживающим монополию на производство работ и получающим доход от них. Однако с момента унификации тарифов на погребение обстоятельства существенно изменились. Если в середине XIX века никто не посягал на эту монополию, она устраивала всех, то уже к 1880‐м годам как светские власти, так и частные предприниматели были заинтересованы в перестройке всей системы.
В 1887 году Московской городской думой была образована «Комиссия для рассмотрения вопроса об устройстве новых кладбищ и об участии города в надзоре за правильным производством погребений и всех вообще вопросов, относящихся до упорядочивания кладбищ, существующих в Москве». Комиссия не инициировала существенных изменений в похоронном деле, но зафиксировала проблемы состояния кладбищ второго по величине города империи:
Комиссия нашла, что кладбища неблагоустроены, не имеют плана захоронения, содержатся не в должном порядке, хотя кладбища имеют значительные доходы, которых было бы достаточно на покрытие, чтобы содержать их в порядке. На четырех кладбищах, а именно на Даниловском, Пятницком, Лазаревском, Миусском, 7 разряда, предназначенного для бесплатного погребения беднейших жителей гор. Москвы, не существует. Некоторые кладбища, как например, Даниловское, весьма переполнены. ‹…› Вместе с тем комиссия признала, что Гор. Управление не может принять самостоятельно какие-либо меры для упорядочения кладбищ, ибо они не находятся в его заведывании, обратила внимание на отсутствие санитарного надзора и находила желательным устройство новых кладбищ Город. Управлением[62].
Рассмотрев доклад комиссии, дума ходатайствовала перед правительством о подчинении всех кладбищ Москвы столичному санитарному надзору, а также о том, чтобы средства, собираемые конторами кладбищ, тратились на их благоустройство. Часть кладбищ была признана комиссией переполненными, однако городская дума отклонила ходатайство об их закрытии. Комиссия, таким образом, стремилась, с одной стороны, ввести внецерковный санитарный контроль за состоянием кладбищ, а с другой – обязать духовенство значительно больше заботиться о порядке и внешнем виде кладбищ. В конечном счете церковным властям было предписано обнести кладбища «приличными оградами», провести размежевание территорий, проложив дорожки и обозначив зоны с разными разрядами, и увеличить таксу на погребение, для того чтобы собирать больше средств для благоустройства кладбищ[63]. Хотя эти меры реализовывались постепенно вплоть до революции, они не смогли существенно изменить положение дел. Все те же самые проблемы – переполненность кладбищ, плохое их состояние, отсутствие оград и учета захоронений и т. д. – отмечались и при проведении реформы в 1918 году.
Еще одной проблемой помимо проблемы состояния кладбищ стали отношения причта кладбищенских храмов с частными торговцами похоронными принадлежностями. К началу XX века частная торговля этими предметами приобрела большой размах и частные торговцы заняли устойчивое положение на рынке. С конца XIX века в больших городах появляются лавки гробовщиков и похоронные бюро, а к началу XX века они работают уже практически во всех городах[64]. Всего за два десятилетия до революции похоронное дело достигло серьезных масштабов[65], однако его полноценное развитие существенно тормозилось тем, что клир кладбищенских храмов делал всё от него зависящее, чтобы не допустить независимых частных агентов к работе на кладбищах. Несомненно, это приводило к серьезным конфликтам. Так, в марте 1914 года группа московских торговцев похоронными принадлежностями обратилась к депутатам Государственной думы и митрополиту Московскому и Коломенскому Макарию за защитой «от натиска духовного ведомства»[66]. Как видно из материалов дела, кладбищенское хозяйство превратилось для клира кладбищенского храма в настоящий бизнес: «На Лазаревском кладбище, например, причт сдает в аренду под дома кладбищенскую землю, принадлежащую городу. На Ваганьковском кладбище о. Н. Н. Любимов устроил целую фабрику для изготовления крестов, памятников, решеток и пр. Между могилами поставлена кузница. Для расширения своего предприятия о. Любимов проектирует купить лесное имение и поставить на нем лесопилку, которая должна будет обслуживать надмогильными крестами всю московскую епархию»[67]. «Торгово-промышленные заведения» на кладбищах занимались не только производством похоронных принадлежностей, но также и скупкой и перепродажей монументов[68]. При этом приходской клир не просто наращивал обороты своего бизнеса, но и активно препятствовал работе конкурентов. Для этого использовались как экономические инструменты давления, так и методы, которые мы сегодня назвали бы черным пиаром. На кладбищах были «введены своего рода таможенные пошлины», которыми облагались сторонние конторы. Таким образом, пользоваться услугами кладбищенских предприятий было в несколько раз дешевле. При этом кладбищенские служащие считали, что эта разница объясняется не введенными ими же пошлинами, а крохоборством частных торговцев: «Кладбищенские конторы, кроме объявлений в газетах, раздают прихожанам летучки с такими примечаниями: „заказы в конторе несравненно выгоднее, чем у барышников-торговцев за воротами кладбища“». Используя доступ к церковной прессе, духовенство стремилось очернить торговцев в глазах прихожан:
К услугам духовенства духовные журналы, в роде «Церковности», где ремесленники и торговцы по изготовлению памятников и пр. обзываются развратниками, пьяницами и т. п. Делается все это с целью опорочить ни в чем не повинных тружеников и приумножить собственные доходы. Между прочим, четырьмя ремесленниками подана жалоба на «Церковность» по обвинению этого органа в клевете в печати.
По-видимому, даже таких радикальных мер оказывалось недостаточно, и отдельных «ремесленников» просто приказывали не пускать на кладбища[69].
Так же как и Комиссия Московской городской думы, торговцы видели единственный путь решения проблемы в «передаче в ведение города всех московских кладбищ». Торговцы активно апеллировали к светским судебным властям, и суды, как правило, принимали решения в их пользу. Одновременно торговцы сетовали, что торговая деятельность духовенства происходит «вопреки ясному запрету церковных канонов ‹…› которыми пресвитерам и клирикам не дозволено заниматься откупами и торговлей, и вопреки многочисленным указаниям светских законов»[70], однако эти аргументы оказывались гораздо менее действенными.
Материалы дела о конфликте между торговцами и кладбищенским духовенством подробно очерчивают размах «коммерческой деятельности нашего кладбищенскаго духовенства»:
Обороты кладбищенского духовенства достигают огромных размеров. Так, например, Ваганьковское кладбище в год делает около 100.000 руб. оборота[71].
На земле Ваганькова кладбища, от самых врат по дороге к церкви, непосредственно рядом с могилами, открыты 3 склада под навесами для продажных монументов, 2 открытые площадки для них же, малярная мастерская, контора садоводства. И в южной части кладбища ‹…› каменная кузнечная мастерская, с горном, слесарной и сборочной ‹…› каменнотесной мастерской под навесом, шлифовальная мастерская, паяльная, казарма для рабочих, оранжерея, парники, огороды декоративных растений. При означенных заведениях содержится штат, доходящий по временам до 50 человек[72].
Эта коммерческая деятельность не «имеет никаких приказчичьих и промысловых свидетельств», а следовательно, за нее не платятся налоги, хотя она и не подпадает под налоговые льготы для духовенства. Несомненно, в случае судебного или налогового разбирательства духовенство должно было бы заплатить немалый штраф[73]. При таком размахе коммерческой деятельности состояние Ваганьковского кладбища вполне могло бы быть образцовым, однако свидетельств о том, что оно существенно отличалось от остальных в лучшую сторону, у нас нет.
Как видим, похоронное дело в течение XVIII и XIX веков в России развивалось в целом в том же направлении, что и в других странах Европы, хотя и с известным отставанием. Необходимость проведения реформ в этой области была обусловлена не только общей деградацией контролируемой Церковью похоронной сферы, но и растущей напряженностью между церковными и светскими участниками похоронного дела. В России первое предложение о такой реформе было внесено на рассмотрение в 1909 году, но было блокировано Синодом[74]. Вскоре, в 1913 году, в Министерстве внутренних дел был разработан новый похоронный устав, в котором предлагались пути выхода похоронной сферы из сложившегося кризисного состояния. В целом проект нового устава предлагал изменения, которые в той или иной степени уже были реализованы в других европейских странах. В отличие от более ранних указов о похоронном деле, собранных во Врачебном Уставе, новый документ был отдельным «Постановлением об устройстве кладбищ и крематориев, о погребении и регистрации умерших». Отметим, что статьи Врачебного Устава представляли собой свод отдельных разрозненных постановлений и указов, принятых различными монархами в период с первой половины XVIII по середину XIX века. Положения этих статей никак не аргументировались. Многие статьи регулировали не столько процесс погребения умерших, сколько действия духовенства в этой ситуации. В новом же проекте вопрос о захоронении умерших ставился принципиально иначе – так, как это было обозначено в его преамбуле, в которой погребение усопших рассматривалось прежде всего как санитарная проблема. В силу этого все нормативные положения, согласно проекту, должны были в первую очередь «согласовываться с данными современной гигиены», в то время как статьи, «касающиеся обрядов, устройства церквей на кладбищах, обязанностей священников», должны были быть исключены как «собственно к санитарному делу не относящиеся». Примечателен и другой пассаж, в котором отмечалось, что «существенным пробелом действующего у нас законодательства, с точки зрения современных взглядов на это дело, является отсутствие в нем каких-либо указаний на допустимость или недопустимость способа захоронения путем сожжения трупов, а также отсутствие установления обязательной регистрации умерших для всех хотя бы губернских городов Империи»[75]. Преамбула включала также пространный обзор «законоположения иностранных государств» – Австро-Венгрии, Англии, Германии, Италии, Франции, перечень современных санитарных требований к устройству кладбищ, исторический обзор практики кремации, историю ее введения в разных странах Европы и статистику по кремации в разных странах с 1878 года. Отдельные разделы были посвящены юридическому обоснованию допустимости практики кремации и необходимости регистрации умерших. Основной текст положения состоял из четырех глав, определяющих устройство кладбищ, правила погребения, кремацию и регистрацию умерших[76]. Существенным новшеством Постановления по отношению к более раннему Врачебному Уставу стало перераспределение зон ответственности в вопросе о контроле над мертвыми телами и передача их от церковных властей гражданским. Гражданским властям предоставлялись полномочия регистрировать и вести учет смертей; новая практика кремации, противоречившая позиции Синода, также оказывалась под контролем светских властей. Таким образом, проект, если бы он был одобрен, создал бы отдельный сегмент похоронной сферы, полностью независимый от религиозных институтов.
Таким образом, накануне 1917 года основные противоречия в вопросе о похоронном деле были связаны с противостоянием гражданских и церковных властей. Церковные власти стремились сохранить монополию как на само кладбищенское пространство, так и на символическое и юридическое оформление практик обращения с мертвыми телами. Светские власти, в свою очередь, стремились получить контроль над санитарным состоянием кладбищ, что должно было разрешить проблему их плачевного состояния. Проект нового положения был представлен на рассмотрение Государственной думы в 1914 году, но также был блокирован Синодом[77]. Дальнейшее рассмотрение этого вопроса было отложено в связи с начавшейся Первой мировой войной.
О проекте
О подписке