Глава третья, необратимая

Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует самый достойный. Если таковых несколько, спор решают голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.

Патреклий Сорианский «О народах»

Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!

Из трактирного разговора

И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.

Книга легенд и сказаний Лиандарса. Автор неизвестен

В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за туч. Ехали медленно: на носилках из тонких осиновых стволов стонал и метался Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы – он ничем не мог помочь.

Пленники оставались безмолвны, только младший кидал по сторонам яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего – бормочущий молитвы Крахнен.

Дождь то переставал, то принимался моросить снова. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в тишине особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв.

Он думал о тех, кто остался под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, казались законной дичью. Но загнанный зверь порой кидается на охотников. Удивляться тут нечему, и все же Рольван горбился под весом несправедливости и непонятной вины.

Когда совсем стемнело, остановились на ночлег. Ужинали тем, что нашлось в мешках, но огонь развели – отогнать ночные страхи. После ужина по общему согласию вознесли молитву в поминовение павших и ради выздоровления раненных.

Эранд не приходил в себя, и непонятно было, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече будто ворочали раскаленный вертел.

Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды, и не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, пытался с ними заговорить, но ответом было глухое молчание. Тогда пленников вновь привязали к деревьям и оставили в покое. Только молодой Альдранд таращился на них, да мрачнел с каждой минутой Крахнен.

Выставили стражу. Близилась полночь, но спать не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на несколько шагов – и она поглотит тебя полностью.

Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем. Он тщетно пытался прогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее – в усталости и потерях, а не тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде.

Он вздрогнул от возгласа Ториса:

– Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!

– Вспомнил о своем брюхе или о чем пониже? – неласково поинтересовался с другой стороны костра задремавший было воин.

– А! Так и знал, что вы даже не подумали, какая сегодня ночь!

Рольван нахмурился – он помнил об этом всю дорогу, а сейчас забыл. И тут же раздался хриплый голос Крахнена:

– Завтра Валль.

Почему-то никто не удивился, что этот набожный воин вспомнил прежнее, языческое название дня святой Дасты. Древние сказания сегодня были осязаемы – темной ночью на Валль, в лесу, когда мечи еще помнили вкус крови убитых дрейвов, а хозяева этих мечей ежились под взглядами выживших. У Рольвана по спине побежали мурашки. И не у него одного: рядом приподнялся на локте Игарцис.

– Может, все-таки убить их, а? – предложил он.

Рольван спрятал нерешительность за смешком:

– Хочешь в ночь на Дасту заняться убийством дрейвов?

– Это будет как жертвоприношение, – прошептал из-за плеча Крахнена юный Альдранд.

Рольван не понял, чего в его голосе больше – отвращения или восторга. Ответил резко:

– Мы не станем их убивать. Не сегодня.

Он знал, что пленники слушают разговор, но не хотел оборачиваться, чтобы убедиться. Остальные, напротив, посмотрели. Торис переменился в лице.

– Что они делают?!

Тут уж Рольван обернулся. Вскочил.

Пленники, привязанные к двум дубовым стволам, смотрели друг на друга. Старший умудрился развернуться в своих путах. Ремни глубоко врезались в его тело, но дрейв, похоже, не чувствовал боли. Его взгляд был прикован к лицу младшего, как будто сообщал ему нечто, неслышимое, но понятное этим двоим. Вид его был страшен.

Младший дрейв сосредоточенно смотрел в глаза старику, словно и впрямь принимал некое послание. Слезы лились по его исцарапанным щекам и падали на длинную, когда-то белую, а теперь покрытую грязью и кровью тунику. Губы скривила судорога.

Все это Рольван разглядел за несколько мгновений, бросаясь к пленникам, еще не сообразив, что происходит и что ему делать. Через миг глаза старика закрылись, а за спиной дико закричал, кидаясь вперед, Крахнен:

– Бей, Рольван, бей!

Они опоздали – не потому, что Рольван замедлил последовать совету. Уже в миг, когда Крахнен открывал рот, было поздно. Старик обмяк в своих путах, и одновременно лопнули ремни на втором пленнике.

Серая тень метнулась к Крахнену, бегущему навстречу с занесенным мечом. Ярко блеснули в свете костра клыки, и воин упал с перекушенным горлом. Мгновение Рольван видел ее – огромную всклокоченную волчицу, оскаленную пасть, оранжевый пламень глаз. Потом она рванулась прочь, быстрее мысли, и мечи воинов пронзили пустоту.

Никто не произнес ни звука, пока Игарцис опускался на колени, прижимал пальцы к впадине у горла Крахнена, пока закрывал ему глаза. Подняв голову, сказал то, что все и так поняли:

– Мертв.

Дружинники зашевелись, будто это слово расколдовало их. Одни озирались, ища врага, другие прикладывали пальцы к сердцу и ко лбу, призывая божью помощь. Торис бросился к старому дрейву, подняв меч, но так и не ударил. Все услышали его недоуменный голос:

– Этот тоже мертв!

И тогда зарыдал Альдранд, громко, как насмерть перепуганный мальчишка-простолюдин. Упав на колени и размазывая кулаками слезы, он принялся молиться во весь голос с истовостью, какую оценил бы покойный Крахнен. Воины и слуги, все, кроме часовых, один за другим присоединились к нему.

Ловить в ночном лесу волчицу – даже прикажи Рольван такое, его никто бы не послушался. Все равно что пытаться вернуть в тело ушедшую жизнь. Вздохнув, он опустился на колени и склонил голову.

У разрушенного святилища задержались ненадолго. Предали огню хижины. Перетаскав заготовленные дрейвами для ритуального костра дрова ближе к дубам, подожгли и их.

Воины, с молчаливого разрешения командиров, осквернили жертвенный камень, испражнившись на него. Рольван едва удержался, чтобы, забыв свой высокий чин, не поучаствовать в общей забаве.

Исход похода получался мрачным. Из дрейвов в живых осталась волчица да еще один, немолодой, изрядно потрепанный, с обрубленной по локоть правой рукой – его вез в столицу Шаймасов отряд. Дружинников уцелело чуть больше половины. Выжившие, в бинтах и пятнах засохшей крови, выглядели немногим лучше покойников.

Обратно отправились все вместе, кратчайшим путем, наполняя лес хрустом и звоном, кашлем, хрипом и негромкими голосами. На носилках стонали и бормотали в забытьи раненые, и среди них Эранд, горящий в лихорадке, но живой.

День святой Дасты, праздник начала лета, спешил оправдать свое название, призвав на помощь все силы земли и неба. Легкий ветерок относил в сторону запахи пота и ран. Лес полнился птичьим гамом и щебетом, медовыми ароматами трав, от которых кружилась голова. Сказать по правде, она могла кружиться от потери крови или от недосыпания. Или, еще хуже, от пережитого страха, но кто в здравом уме захочет в таком признаться? Тем более что пахло и правда сильно.

На прогалинах и по берегам ручьев под щедрыми солнечными лучами поднимались клевер и колокольчики, длинные стебли белоцветки и нежные, как маленькие звезды, ромашки. Воздух был теплым с утра, а к середине дня прогрелся так, что дружинники под кольчугами и кожаными панцирями обливались потом.

– И как мы не разглядели, что это девка?

Обернувшись на голос, Рольван увидел, как Торис, сняв и повесив у седла шлем, всеми пальцами чешет мокрый затылок. Волосы его висели грустными сосульками, усы поникли. Обычно выбритый подбородок покрывала светлая щетина. Улыбка же сияла насмешливой белизной, как будто для печали не было вовсе никаких причин.

Оставив в покое свою голову, Торис недоуменно наморщил лоб и повторил:

– Как не разглядели?

– До того ли нам было, – пожал плечами Рольван. – Да если бы и разглядели, что бы ты стал делать? Дрейвка – это уж слишком, даже для тебя!

Светловолосый гигант лишь усмехнулся, поправляя на груди побуревшую повязку.

Первобытный ужас ночи на солнце почти растаял. Теперь Рольван не был уверен, что действительно случилось, а что всего лишь померещилось. И хоть он не сомневался, что своими глазами видел волчицу, перед этим бывшую дрейвкой, все же предпочел бы не рассказывать об этом епископу или королевскому совету и уж тем более не подкреплять рассказ клятвой.

Единственным, что осталось реальным при свете дня, были два тела – Крахнена с перегрызенным горлом и старого дрейва, на чьем теле не было ни единой раны. Их похоронили рядом, как добрых друзей, но если кому и могла померещиться в том насмешка, Рольвану и остаткам его отряда было не до смеха.

– Что-то ты совсем приуныл, командир, – заметил Торис.

– А чему радоваться?

– Как чему? Ты живой, я живой. Мальчишка вот живой…

Он хлопнул по плечу полусонного Альдранда с такой силой, что его каурый шарахнулся в сторону, а сам Альдранд чуть не вылетел из седла. Выпрямился, ошалело протирая глаза.

Торис усмехнулся и заключил:

– А дрейвы мертвы. Кроме девки, ну, то невелика беда. Дэйг будет доволен – мы отомстили за его королеву. Слышал я, он обещал тебе за это какую захочешь награду?

– Не знаю, где ты мог такое услышать.

– И не узнаешь, не проси, – ухмыльнулся гигант. – А больше всего меня обрадует, когда мы доберемся до деревни или хоть какого постоялого двора. Чарка пива мигом излечит мои раны, да и твои тоже!

– Кто о чем, а ты все о пиве! Но я тоже хотел бы оказаться подальше от леса и вообще от всего этого, – Рольван передернул плечами.

– Да уж, хватит с нас волчиц! Я предпочитаю других девок – таких податливых, знаешь? Кстати, в деревне…

– Наверно, ты прав, Дэйг будет доволен, – сказал Рольван скорее самому себе, чем приятелю. – И это всего обиднее…

– Что? Почему это?

– Почему?! Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен – чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?

Он увидел недоуменный взгляд друга и замолчал. Откровенничал он редко, да и Торис был не из тех, кому на пользу сложные рассуждения. В трудный час, против целой толпы врагов, не было товарища надежней. Опасности же, что приходят изнутри, вопросы и сомнения были ему непонятны, и Рольван нисколько за это не обижался.

Он усмехнулся и добавил:

– И пленных проглядели. Как мы могли?

– Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему – пожалеет, что на свет родился! – Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным глубокомыслием: – Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы сделали, ведь так?

– Пожалуй.

– И вот что я тебе скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…

– Понял я, понял, – Рольван заметил, что юный Альдранд слушает уж слишком внимательно, и закончил вполголоса, для одного Ториса: – Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.

Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на деревенском сеновале в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой кружкой.

Убийцу опознали по вышивке на плаще. Сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал кусок, так и оставшийся в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к королю Дэйгу. Умелый боец, знаток множества песен, от древних повествований о богах и героях до трактирных непристойных стишков.

Именно за музыкальный дар вообще-то не красавца Гвейра ласково встречали на женской половине замка, в комнатах покойной королевы. Там он принимал знаки внимания от многих дам, ни одной не давая ни обещаний, ни поводов для ревности – умение, которому можно только позавидовать.

Но, кроме всего этого, Гвейр был – или притворялся – добрым другом Рольвану и Торису. Особенно Торису. Эти двое были попросту неразлучны, если только служба не забрасывала их, как сейчас, в разные места.

В последний раз Рольван и Торис видели Гвейра в ночь после казни, и он был пьян до такой степени, что не мог ходить. В ту ночь многие горевали, многие напивались, и Рольван ничего не заподозрил. А должен был – уж теперь-то ясно, кто был дрейвским лазутчиком в столице, кто вместе с королевой готовил заговор, убийство и переворот.

Все сходилось. Даже то, что в личных вещах Гвейра нашлись такие же, как у королевы, деревянные фигурки древних богов. А еще, если кому мало доказательств – на лбу мертвого отца Кронана острием меча или кинжала был начертан треххвостый дрейвский знак.

Сам Гвейр не стал дожидаться ничьих выводов. Он исчез, и никто не знал куда.

Новости расходились быстро: все это дружинники узнали на постоялом дворе, где заночевали, не успевая к городу до закрытия ворот.

Ночь Рольван провел будто в тумане. Лица, предметы и голоса сливались в бессмысленное серое мельтешение. Наутро отряд выступил прежде первых лучей, и к городским вратам подъехал точно к открытию.

Едва проехав под аркой, Рольван передал Торису командование и ударил коня хлыстом. С трудом разбирая дорогу, под скрип шарахавшихся повозок и ругань прохожих, промчался по улицам к епископскому дому. Спешился, почти свалившись на крыльцо.

Двери были распахнуты. Тело епископа выставили для прощания в храме, в том самом зале, что в праздники не мог вместить всех желающих услышать проповедь отца Кронана. Теперь люди стекались туда отдать ему последнюю честь. Но и здесь, в его доме, не было покоя от гостей. Одних вело сочувствие, других – тайное злорадство, третьи просто маялись от безделья. Безропотный Гай встречал их на крыльце и провожал внутрь, соревноваться в красноречии за обильно накрытым столом.

Но все излияния этих людей ничего не стоили в сравнении с горестным мычанием, с каким несчастный Гай упал Рольвану на грудь. Обнимая плачущего слугу, тот и сам не удержался от слез.

До сих пор он, сам не замечая, надеялся, что все это ошибка. Что войдет в дом и увидит отца Кронана, как обычно, у огня с чашей разбавленного вина, с книгой или пером и пергаментом, готовящим проповедь. Теперь надежда умерла.

– Это ты его нашел, Гай? Где? Почему он был один, без охраны?

Ответом было мычание и целая пантомима – рассказ о событиях той ночи. Понимать Гая Рольван привык еще ребенком. Вот и сейчас он без труда разобрал, как было дело.

Отец Кронан вернулся поздно, уже в темноте. Как обычно, Гай волновался и то и дело подходил к дверям. Поэтому он услыхал звук экипажа и, не дождавшись стука, отворил двери. Увидел, как епископ оседает на крыльцо и темную фигуру рядом – отец Кронан хватался за нее, не то отбиваясь, не то просто пытаясь устоять на ногах.

Бросился на помощь, но убийца подставил ногу, и Гай полетел кувырком. Упал, ободрав лицо о камень – следы остались до сих пор. Сразу вскочил и кинулся обратно.

В передней горели две большие масляные лампы, их свет падал сквозь открытые двери на крыльцо. В этом свете Гай увидел, как убийца выдергивает клинок из спины упавшего на колени отца Кронана и вонзает его тому в грудь.

Взбежав по ступеням, Гай бросился на убийцу и снова упал, получив сильный удар в подбородок. Приподнялся на колени, но следующий удар, тяжелой рукоятью по темени, надолго отправил его во тьму.

Очнулся он возле мертвого тела своего хозяина. Убийцы нигде не было.

– Ты не разглядел его, Гай? Как он выглядел?

Новая пантомима: «Высокий, худой, в плаще».

– А лицо? Волосы?

Гай виновато изобразил, как натягивает на голову капюшон.

– Ну хоть что-нибудь, вспомни! Была же у него хоть какая-то примета!

Немой слуга задумался. Медленно приблизил к своему подбородку сжатый кулак, скосил на него глаза. Подумал еще. Поднял на Рольвана неуверенный взгляд.

– Что-то вспомнил?