– Я про мужа ничего не знаю. Да и как узнать? Она с Верой не общалась, все хозяйственные разговоры вел Алексей Дмитриевич. Ох, Господи, я чего жду-то? Не только чтобы убраться. Хочу еще раз поговорить с этими следователями, чтобы они отпустили Хованского. Ну не мог он ее убить. Он любил ее, боготворил. И если она ударилась, то только сама, он ни при чем! А кто на кухне-то с ним разговаривает? – спросила Охромеева. – Не знаете?

– Кажется, адвокат.

– А… Ну, понятно. Подсунули своего, бесплатного адвоката, чтобы он окончательно утопил хорошего человека… Так вы, значит, пришли, потому что Валентина назначила вам? Чтобы вместе поехать на маникюр?

Версия хромала, и Женя испугалась. Эта Людмила Петровна была неглупая женщина. Еще немного, и она разоблачит ее! Где находится любовное гнездо, а где маникюрная мастерская? Зачем, спрашивается, клиентке, пусть даже она и хорошая знакомая, приезжать на проспект Мира, чтобы потом оттуда вдвоем ехать через всю Москву на Осенний бульвар, в Крылатское?

– Скажите, а камеры здесь есть? – Вот это уже был хороший вопрос, который к тому же и отвлек хозяйку от самой Жени и ее легенды появления здесь.

– Они были, но давно… – Людмила Петровна как-то странно посмотрела на Женю, словно решая, признаться ей или нет. – Понимаете, многие наши жильцы, так уж сложилось, не проживают здесь, а сдают свои квартиры. И квартиранты не желают, чтобы были камеры. Здесь разные люди живут. Вот и Хованский тоже первым делом спросил, есть ли камеры, и я ответила, что нет… Нет, конечно, они есть, но бутафорские, понимаете? Люди берегут от посторонних глаз свою частную жизнь. Поэтому кто здесь был, кто приезжал-уезжал и с кем – все это личная жизнь наших квартирантов, понимаете? Поверьте мне, не все жильцы заинтересованы в том, чтобы были камеры. А те, кто считает, что камеры необходимы для безопасности, вот для них и установили эту бутафорию. Вернее, камеры-то настоящие, но они не работают, не подключены… Вот так.

– Я понимаю вас и не выдам, конечно. Но согласитесь, что в данной ситуации, если бы камеры работали, то полиция быстро вычислила бы убийцу, если это, конечно, не несчастный случай.

Итак, Женя узнала главное – нет камер. Но что в этом ценного? Ребров наверняка уже об этом знает, достаточно поговорить со старшей по подъезду. И та скажет, что камеры временно не работают, соврет, потому что ей наверняка приплачивают хозяева сдаваемых квартир. Так что посмотреть, кто находился рядом с квартирой Охромеевой в момент убийства, что за мужчина, здесь ли живет или был в гостях, не удастся.

Результатом разговора с хозяйкой, равно как и демонстрирования слабых артистических способностей Жени, был ноль. Все усилия оказались напрасными. Она ничего ценного не узнала. Да и на что она рассчитывала, когда расспрашивала всего лишь квартирную хозяйку? Что такого нового, необычного, интересного она могла рассказать о любовниках, снимающих ее квартиру?

Соседка, прибирающая эту квартиру, могла знать гораздо больше. Но никакой фантазии Жени не хватило бы, чтобы хотя бы предположить, какого рода подробности могли бы приоткрыть тайну смерти Валентины Троицкой, намекнуть на мотив убийства, не говоря уже об имени самого убийцы. Ну, встречались люди и встречались.

Пора было закругляться, заканчивать разговор, пока не поздно, пока не приперли к стенке и не спросили в лоб, а кто ты, собственно, такая. Но разве могла Женя предположить, что произойдет в следующую минуту, когда она приняла такое решение?

Дверь в квартиру была распахнута, и Женя из спальни видела, что Ребров с Журавлевым все то время, что она беседовала с хозяйкой, курят и разговаривают на лестничной площадке.

И вдруг в квартиру спокойно, минуя двух увлеченных разговором следователей, вошла женщина. Глубоко беременная. В белом платье, украшенном вышивкой, красивая и нежная, как и подобает выглядеть женщине в ее положении. На плече ее висела розовая сумка, свободными руками она придерживала живот, словно он уже и не мог держаться без помощи, настолько был большой и сильно выпирал.

«Там мальчик», – подумала Женя.

Женщина беспрепятственно подошла к двери спальни, заглянула туда, увидела Женю с Охромеевой, оглянулась, словно боясь, что ее кто-то увидит, и решительно шагнула в комнату. Несколько секунд смотрела на кровать, потом тихо так заскулила, отпустила свой живот и платочком, зажатым в правой руке, промокнула выступившие слезы.

– Где он? – наконец, всхлипнув, спросила она, обратившись к женщинам. – Ну где? Мне скажет кто-нибудь?

– А вы кто? – строго спросила Людмила Петровна.

– Здесь где-то должен быть мой муж, Алексей Хованский. – Женщина уже плакала в голос.

Людмила Петровна смотрела на нее почти с таким же выражением лица, как если бы это она была жертва, а не Троицкая. Покачав сочувственно головой, даже пальцами рот зажала, как если бы боялась сказать что-то лишнее.

Женя предположила, что в эту минуту Охромеева, как хозяйка, сдающая квартиру любовникам, почувствовала вину перед беременной женой квартиранта.

И точно в этот же момент, как нарочно, дверь кухни отворилась, и первым вышел как раз Хованский, огромный, нескладный, уныло волочащий свои длинные ноги. Голова его была опущена, одной рукой он даже прикрывал свое лицо, словно на него были нацелены камеры. За ним – Борис.

Жена Хованского, а Женя была уверена, что это она, увидев мужа, набросилась на него, осыпая его мелкими и мягкими ударами своих кулачков. По лицу, правда, не била.

– Как, как ты мог, Леша? Ну скажи мне почему? Почему? Что было с нами не так? И что теперь с нами будет? Леша? Куда тебя уводят? А что мне делать?

Алексей Хованский, пусть даже и чувствующий свою вину, несомненно, стыдился такого поведения жены. Сначала уворачивался от ударов, потом поймал руки ее и крепко сжал:

– Эмма, прекрати! Возьми себя в руки. Потом поговорим. Не усугубляй…

– Эмма, здравствуйте. – Это был уже Борис.

Он, к величайшему удивлению Жени, обнял за плечи женщину и оторвал от мужа, увел в гостиную.

Женя стояла под дверью и подслушивала их разговор прямо на глазах Охромеевой. Пусть думает, что она просто такая любопытная.

Хованский трусливо сбежал обратно на кухню.

«Вот интересно, его арестуют, наденут на руки наручники или же отпустят под подписку о невыезде благодаря Борису?» – думала Женя.

Судя по тому, как они общались, Женя поняла, что они знакомы, возможно, даже дружили какое-то время, потому что Эмма вела себя с ним запросто.

– Боря, ну скажи мне, чего ему не хватало? Я родила ему троих детей, скоро родится четвертый ребенок. Что вам всем, мужикам, не хватает? Каких-то острых ощущений? Кем была эта баба? Она что, устроена каким-то особым образом, у нее что, поперек…

– Эмма, успокойся… – тихо убеждал ее Борис. – Это место преступления. Все очень серьезно, и, если ты не хочешь, чтобы Алексея обвинили в убийстве, постарайся, повторяю, взять себя в руки и замолчать. Ты готова? Я предупредил, что тебя будут допрашивать. Успокойся, подумай, что ты будешь говорить. Не топи Лешку. Он никого не убивал. Возможно, это несчастный случай, но, когда все это произошло, его здесь не было. Его заманили сюда, понимаешь? Подставили.

– Это что, кино? Заманили, подставили! Боря, я понимаю, ты его адвокат и должен его защищать, но не от меня же!

– Ты мне скажи, ты любишь его?

– Да какая теперь разница? И если ты хочешь, чтобы я обеспечила ему алиби, то это невозможно! – Она сбавила тон и говорила теперь тихо, почти шептала. – Я вчера весь день провела у своей подруги, потом туда пришла еще одна наша знакомая, косметолог, она делала нам массаж лица, маски, потом мы втроем пили чай с тортом… Ты понимаешь? И вариант с алиби, что Леша был с нами, не пройдет. Одна из них вообще мужененавистница, она недавно рассталась с мужем и теперь ненавидит мужиков. Она не станет помогать ему с алиби, это я точно знаю, тем более когда узнает, где и при каких условиях его здесь застала полиция! Убили его любовницу!

– Да не надо никакого алиби, просто не топи его, не говори о нем плохо… Скажи, что он хороший семьянин, тем более что это правда. Он вчера заезжал домой после работы?

– Да откуда мне знать? Меня же дома не было, дети оставались с няней…

– Боюсь, что и тебе тоже понадобится алиби.

– Что-о-о? Боря, что ты такое говоришь?

– Хорошо, если твои подруги подтвердят, что ты была целый день с ними.

– Постой, а когда ее убили-то? Эту женщину, и как?

– Ночью. Шарахнули головой о выступ мраморного стола.

– Но это точно не Леша… Постой, ты сказал, что мне тоже понадобится алиби. Но я ночью-то была дома. И няня может это подтвердить.

– А где был Леша?

– Ты же с ним уже разговаривал! Хочешь сравнить наши показания?

Женя разглядывала Эмму. Невысокая, приятной наружности, волосы едва доходят до плеч, каштановые и блестящие, как шелк. Что она сейчас испытывает? Шок? Или беременность придала ей сил, и она взяла себя в руки и способна здраво рассуждать? Скорее второе.

– Не было его дома, вот что я тебе скажу, понятно? Он сказал, что задержится на работе. Он всегда так говорит.

– Понимаешь, ты, Эмма, обманутая жена, – Бориса было почти не слышно, – и у тебя был мотив.

– Борис, я тебя сейчас убью! – вскипела Эмма. – Ты спятил, что ли? Да кто будет меня подозревать? Это же бред! Я вообще о ней ничего не знала. Вернее, подозревала, что у него кто-то есть, но кто конкретно, не знала. И меня вообще все устраивало. Он хорошо зарабатывал, мы с детьми ни в чем не нуждались, и дома было спокойно. Да вся моя жизнь в детях! И когда я думала о том, что у Леши кто-то есть, вот поверь, мое самолюбие нисколько не страдало. Мы с ним давно уже жили как друзья, как родные люди. Но не как супруги, ты понимаешь, что я имею в виду. Повторяю, меня все устраивало!

– Так многие говорят, – вздохнул Борис. – Но об алиби позаботься.

– Говорю же, я ночью была дома, это няня может подтвердить!

Борис так посмотрел на нее, что она не выдержала, отвела взгляд. Женя поняла – Борис ей не поверил. А вот своему другу Хованскому, судя по всему, поверил.

Они вышли из комнаты, Ребров представился Эмме и сказал, что ей надо проехать с ним в Следственный комитет. Эмма взглянула на Бориса, как на врага, но тот только развел руками: надо так надо, ничего не поделаешь.

– А здесь что, нельзя меня допросить?

– Эмма, поезжай. Все будет нормально.

– Борис, а разве ты не поедешь со мной? Ты не мой адвокат?

– Я адвокат твоего мужа. Но если хочешь, пришлю тебе кого-нибудь из своих коллег.

– Ты свинья, Боря, – сказала, как сплюнула, Эмма Хованская и вышла из квартиры в сопровождении Реброва и Журавлева.

Женю от этого оскорбления покоробило. Что она себе позволяет? Это что у них за отношения такие, что она может вот так запросто, причем в присутствии жены, назвать его свиньей? И вообще, почему они на «ты»? А что, если они были любовниками? Женя поняла бы еще такое панибратство, если бы чета Хованских бывала в их доме, если бы они были друзьями. Но ведь даже Наташа, никогда не отличавшаяся хорошими манерами и по природе своей хамоватая и даже местами вульгарная, проживая в одном доме с братьями Бронниковыми и являясь женой одного из них, никогда не позволяла себе обращаться к Борису иначе как на «вы».

Они точно любовники. Если бы она была женой просто приятеля Бориса, именно приятеля, знакомого, а не друга, то Борис мог бы ее и осадить. Но он вообще никак не отреагировал на это оскорбление, проглотил, провожая ее взглядом.

Следом, погруженная в свои мысли, вышла на лестницу и Охромеева, где заговорила с местным участковым.

В какой-то момент в квартире остались только Женя и Борис.

– На людях ты был с ней на «вы», а когда зашли в гостиную, сразу перешел на «ты». Ну а потом она и вовсе обозвала тебя свиньей, а ты никак не отреагировал. И давно вы с ней в отношениях? Ребенок ее, тот, что еще в животе, может, от тебя? Так, может, это ты и замочил Троицкую, чтобы подставить Хованского?

Борис от непритворного удивления не нашелся что и сказать первые несколько секунд после выдвинутого ему нелепейшего обвинения. Но потом просто закрыл лицо руками, сдерживая хохот.

– Не понимаю, что это тебя так развеселило! – разозлилась Женя.

– Она просто жена моего друга.

– Так друга или приятеля?

– Это так важно? Он мой хороший знакомый. Мы вместе ездили в командировку, я его сопровождал, вместе бывали в мужских компаниях, когда я был еще не женат…

– И ты ухаживал за его женой Эммой?

– Эмма, Гектор… Прямо как какая-то оперетта! Смешно, Женя.

– Но как ты мог позволить ей так разговаривать с тобой? Я понимаю, ее муж был с тобой в мужских компаниях, а она там что делала? Любовников себе выбирала?

– Женя, уймись, а то я отправлю тебя сейчас домой, – зашипел Борис и вызвал этой оголтелой фразой у Жени новый приступ ярости.

Она выбежала из квартиры, унося в себе огромный, просто-таки колоссальный козырь: возможность теперь при каждом удобном случае шпынять Бориса своей придуманной (!) ревностью. Она затерроризирует его этой беременной Эммой. И тогда посмотрит, как он будет себя вести, как реагировать, как чувствовать себя в такие минуты. Будет оправдываться или смеяться, злиться или найдет какой-нибудь свой способ, как ее успокоить.

В дверях она столкнулась с хозяйкой, возвращавшейся в квартиру, чтобы, вероятно, прибраться. Реброва с Журавлевым на лестнице уже не было. Они поехали допрашивать Хованскую. А куда же подевался сам подозреваемый? Скорее всего, его повезли в Следственный комитет, тоже на допрос. Что же Борис-то, его адвокат, медлит?

Он должен был выйти из квартиры с минуты на минуту, и он в силу своего характера не сможет пройти мимо нее, как чужой, посторонний, потянет за собой на допрос или прикажет возвращаться домой. Поэтому Женя ринулась по лестнице вниз и, уже оказавшись на улице и не обнаружив, конечно же, ни одной знакомой машины, завернула за угол дома. Спряталась от мужа.