– Запомни, объяснял дед, – чем больше ты будешь достигать чего-то публично, тем больше у тебя будет появляться завистников и врагов, которые непременно станут пытаться тебя победить или как-то навредить, хочешь ты этого или нет… Не выпендривайся, Жора и не будешь выпендрен.

Дед сам придумал это выражение, как и другую «мудрость»: «Не спеши, не на войне, и на войне – не спеши», то есть не принимай не обдуманных, поспешных решений.

Впрочем, не выпендриваться у Жоры получалось не всегда.

Дед, имевший личное оружие, научил внука стрелять, когда они ездили в поволжских степях. Позже, в Москве подполковник запаса Беккер регулярно возил внука к другу – командиру воинской части в Подмосковье, где Жору научили стрелять уже из СКС, СВД и только что принятого на вооружение АК-74.

Когда в старших классах у Гарина по четвергам появились занятия в УПК¹², то именно дед посоветовал ему попроситься на «вождение» или «автослессарное дело». Досталось вождение, и Жора к окончанию десятого класса получил водительские права легковой и грузовой категорий. Кроме «Победы» он уже водил отцовскую «Волгу», а трехосный ЗИЛ-131 освоил в УПК. Правами Жора смог бы пользоваться не раньше восемнадцати лет или в присутствии опытного водителя.

В десятом классе, уже, когда он выбрал себе профессию, Гарин понял, почему дед так настойчив был в требовании не выпячивать свои знания и умения.

В класс заглянула «рука судьбы» в виде секретаря комсомольской организации и, выискав взглядом Гарина, подозвала:

– Жора, иди сюда!

Гарин подошел.

– Тебя вызывают в райком, завтра к пяти вечера.

Гарин хотел отбрыкаться, сославшись, что в пять у него секция, но в последний момент сказал:

– Я на музыку еду к пяти. Это что-то очень важное?

– Очень, – ответила секретарь.– Даже очень-очень! Музыка может подождать.

– Ладно, – нехотя согласился Гарин, – я схожу.

– Уж, пожалуйста! – не удержалась от ехидства «комсомольская богиня».

В райкоме ему откровенно предложили подать документы в спецшколу КГБ сразу после окончания десятилетки.

Гарин вспомнил, что дед ему внушал: «Научись говорить «нет»! Гарин тогда не понимал его. И вдруг именно сейчас понял, как нужно и важно научиться отказывать». Но так отказать, чтобы это не прозвучало оскорбительно для собеседников.

– Я уже выбрал профессию, – твердо сказал он, – я не считаю себя достойным и способным для такой работы.

И вербовщик совершил роковую ошибку, позволив вмешаться присутствующему при беседе второму секретарю райкома.

– Да, кто ты такой? Не считает он! – фыркнул секретарь, – Есть и без тебя кому, чтобы считать, достоин ты или нет? Ты должен гордиться, что выбор пал на тебя. Родина нуждается в твоих способностях! Комсомол рекомендует, ты что, против мнения нашей организации, против выбора партии? Мы тебя рекомендовали. Мы не можем ошибаться!

Вербовщик понял провал. Он даже не стал спорить с Гариным, который опустив голову, произнес:

– В любой организации работают люди. Мне очень лестно, что выбор пал на меня, но я повторяю: я выбрал для себя медицину и не считаю возможным подводить ни вас, ни Комсомол, ни Родину. Я уверен, что вы найдете на это место более достойного человека, который будет лучше соответствовать всем параметрам, в отличие от меня. Я же надеюсь послужить Родине в качестве врача.

Второй секретарь хотел уже наорать на строптивого комсомольца и пригрозить ему разными карами, от выговора до изгнания из ВЛКСМ, но вербовщик встал, протянул руку Гарину и сказал:

– Спасибо, Георгий Александрович, за честность и прямоту. Я не буду настаивать, раз ваше сердце лежит к другому делу, но советую еще раз подумать. Вот телефон, если вдруг передумаете, позвоните. Мне кажется, что вы все-таки ошибаетесь в самооценке. О нашей беседе прошу никому не рассказывать. Никому. Если же вас будут спрашивать, зачем вызывали в райком, придумайте, что сказать. Тут ваша фантазия не ограничена. Пообещайте сейчас, что вы сохраните эту встречу в тайне.

Скрепя сердце, что его вынуждают врать, он произнес:

– Обещаю.

Закрыв за собой дверь кабинета, Гарин услышал резкий голос:

– Я прошу вас никогда не вмешиваться в беседу! Вы только что запороли, сорвали вербовку очень ценного вероятного сотрудника. Я вынужден буду подать рапорт вашему руководству!

Самооценка несостоявшегося «сотрудника» взлетела до небес, и он помчался к дому, чтобы схватив сумку с кимоно, успеть на тренировку.

Единственный человек, которому Гарин решился рассказать о разговоре в райкоме – дед.

Рудольф покачал головой.

– Ты нарушил обещание.

– Но, это же ты, дед, – сказал Гарин.– Тебе можно.

– Никому, значит, никому. Даже мне. Запомни это. Откровенность может дорого стоить, Жорик. Понимаешь? Репутация долго зарабатывается, но обрушиться может в один момент из-за недооценки важности своих слов и поступков. Ты помнишь, что сказал Атос Д′Артаньяну, когда тот гордо рассказал, как он отказал кардиналу Ришелье перейти к нему на службу?

Гарин, читавший «Три мушкетера» еще в пятом классе, конечно не мог сразу вспомнить, адед процитировал по памяти на английском:

«Когда друзья вернулись в квартиру Атоса, Арамис и Портос спросили о причинах этого странного свидания, но д′Артаньян сказал им только, что Ришелье предложил ему вступить в его гвардию в чине лейтенанта и, что он отказался.

– И правильно сделали! – в один голос вскричали Портос и Арамис.

Атос глубоко задумался и ничего не ответил. Однако, когда они остались вдвоем, он сказал другу:

– Вы сделали то, что должны были сделать, д′Артаньян, но, быть может, вы совершили ошибку».

– Дед, ты считаешь, я должен был согласиться? – удивился Гарин.

– Я не знаю, – задумчиво ответил Рудольф, – меня трижды вербовали, до войны два раза и после войны один раз. Но, то было другое, и я сумел их убедить в ошибочности такого выбора. К тому моменту я был уже слишком известен в профессии, для перехода на нелегальную работу, понимаешь? А в просьбах, выполнить то или иноепоручение для них, я никогда не отказывал. Ты – школьник. Тебе исчезнуть для своего круга общения проще чем кому бы то ни было. Но скажу честно, мне было бы жаль потерять тебя на годы. А это было бы неизбежно. Мне и так осталось недолго коптить небо.

Гарин обнял деда.

– Я прошу тебя, не надо себя хоронить.

– И не думал, – усмехнулся в рыжие усы Рудольф, – просто мне восемьдесят два уже, а вечно никто не живет. Нужно трезво оценивать ситуацию. Но я не спешу бросить тебя. Потому и веду себя, как эгоистичный старик. Я рад, что ты им отказал. Я рад, что ты выбрал медицину. Кстати, родители знают?

Гарин мотнул головой «Нет».

– Я им еще не говорил.

– Думаю, сейчас самое время.

Разговор этот состоялся. Мама к выбору сына отнеслась весьма благосклонно, но отец, мечтавший о продолжении династии адвокатов Гариных, коим был уже в четвертом поколении, расстроился.

– Папа, я решил стать врачом. И, как говорили в старину, благословите и не препятствуйте, – закончил разговор Жора.

Дед, в это время живший на даче, ничего не знал, но когда встретил Жору, то по его счастливым глазам понял – все получилось, как хотелось.

Жора не получил золотую медаль, потому что одну четверку ему все-таки влепили. Он был уверен, что несправедливо. За что?

Это второй секретарь не простил строптивого школьника.

То была мелочная вредность чиновника-неудачника. Так мстительные негодяи поджигают газеты в почтовых ящиках или мажут дверные ручки дерьмом, тем, кому хотят навредить. Странно, что в школе тоже нашлись подонки, исполнившие его требование, а не пославшие по известному адресу.

В сочинении Гарина оказались две лишние запятые, а по правилам это минус один балл. Да, поступать в институт с одним экзаменом не получалось. Он, потративший почти год на химию, вынужден был теперь подтянуть и биологию с физикой, которые, тоже придется сдавать.

Нужно было выбрать, в какой из трех Московских институтов подавать документы? Рейтинг их так и располагался: первый – имени И.М. Сеченова, второй – имени Н.П. Пирогова и стоматологический имени Н.А. Семашко – третий. У тех, кто не проходил по конкурсу в первый, оставался шанс отнести документы во второй или третий, где проходной балл был на четверть ниже или даже на балл. Гарин так и поступил. Без конкурса шли ребята с медицинским стажем, золотые медалисты и демобилизованные солдаты. В восемьдесят втором их число составило больше половины абитуриентов. Пятнадцать человек на место. Гарину не хватило три четверти балла, он отнес документы в стоматологический на лечебный факультет, но и там, отказали, средний балл вдруг приподнялся и Гарину засветил осенний призыв. Отец, желавший наладить добрые отношения с сыном, подсказал:

– В Калинине¹³ есть мединститут. На электричке час сорок. Съезди.

Там приняли с радостью.

Гарин хотел временно занять комнату в общежитии, полагая, что как только ему исполнится восемнадцать, он станет из Москвы ездить на учебу на «Победе», если дед разрешит. А то что, разрешит, Жора не сомневался. Он перегнал свой мотоцикл в Калинин, нашел сарай, где спрятал двухколесного друга. Но уже к окончанию первого семестра решил, что идея гонять каждый день из Москвы и обратно – глупая и опасная. Пустая трата топлива и времени.

Он навещал родных по выходным. Отец предложил перевестись после первого или второго курса по результатам сессии в московский вуз. Ведь уже после первого семестра происходит значительный отсев и места появляются, Гарин так и поступил после третьего курса. Документы его приняли только в «третьем» – стоматологическом, но с условием заново отучиться на третьем курсе. Так Жора потерял один год, но сдавая сессии экстерном, перезачитывая экзамены, он весь год ходил на лекции и усиленно занимался спортом. Как говорила Наташа: каждый, достигнувший первого дана¹⁴, не должен замыкаться только на одной школе боя, а стараться расширить объем навыков, это и есть путь мастера.

Гарин учился азартно и с интересом. Среди однокурсников считался ботано́м, потому что в молодежных тусовках время не тратил. А студентки, изредка получавшие доступ к телу Гарина, жаловались подругам, что он даже больше думает об учебе, а на их обнаженных прелестях повторяет анатомию.

В восемьдесят девятом году жесткого распределения уже не было, как раньше. Когда выпускников раскидывали по больницам всего Советского союза. Ломались отработанные десятилетиями правила, потому что на смену демократическому централизму приходила либеральная демократия и свобода выбора.

КПСС, под руководством М.С. Горбачева, не без фатальных ошибок пережив аварию в Чернобыле и признав поражение в борьбе с пьянством¹⁵, приступила к перестройке, фактически объявив еще раз «новую экономическую политику». В СССР разрешили частное предпринимательство. И сразу появились многочисленные ОПГ, кооператоры столкнулись с рэкетом. Бывшие спортсмены разделись на два фронта: бандитов и ментов. В обиход вошли слова «крыша, крышевать, рэкет, братки, смотрящие и быки». Защитить новых бизнесменов силовики не могли, а иногда и не хотели.

Окончив субординатуру в НИИ «Скорой» им. Склифосовского, Гарин из института вышел с красным дипломом и направлением в городскую интернатуру Москвы по специальности «анестезиология-реанимация».

После десятилетия Брежневского застоя, долгожданные перемены в стране казались свежим ветром, о чем чуть позже напишут песни Scorpions и Олег Газманов.

Весна восемьдесят девятого готовила сюрпризы. Страна бурлила. Стало вдруг не хватать лекарств, шовного материала, инструментов, а «скорая» и милиция порой стояли без бензина. В Элисте обнаружилась вспышка ВИЧ из-за нарушения правил антисептики и дезинфекции инструментов.

Завреанимацией Склифа профессор Жилис требовал от Гарина освоить в совершенстве эфирный наркоз, и это была по мнению студента полная дичь. В арсенале современной анестезиологии числились более современные и менее токсичные препараты. Числились, да, но не всегда были на складе.

Времена Пирогова остались в девятнадцатом веке! Нет, Борис Губертович все-таки был прав. Могло так случиться, что ничего кроме эфира под рукой не окажется, а значит владеть этим, весьма капризным, наркозом очень важно.

Эфир и хлороформ, и другие газы для наркоза у Гарина вызвали стойкое отвращение к анестезиологии, тогда как реанимация и сам процесс оживления, возвращения с того света, ему нравились.

В день получения диплома родные Жоры накрыли стол. Отмечали окончание учебы и рождение нового врача, как сказал дед, подняв стопку с водкой:

– Может быть, это рождение новой династии в семье Гариных. Во всяком случае, в семье Беккер с восемнадцатого века, века ее переселения в Америку, врачей не было. Я очень надеюсь, что решение моего внука не каприз, а провидение и теперь наши потомки будут гордиться этим событием. За твое здоровье, внук! Пусть жизнь твоя будет полна радости и успехов в профессии и семейной жизни.

Дед открыл потертый кожаный портфель, с которым ездил на спецпоезде, достал бумаги с гербовыми печатями.

– Вот, дарственная на машину, на гараж и … – дед Руди вдруг побледнел, широко открыл рот, словно рыба, вытащенная на берег, глаза его закатились и он с размаху ударился лицом об стол, опрокидывая бокалы и салатники.

Гарин кинулся к нему, завизжала мама, отец отскочил к креслу, не зная, что делать.

– Скорую вызывайте! – крикнул Гарин и, вытащив тело деда на открытое место, разорвал ворот рубашки. За фонендоскопом бежать было некогда. Он поискал пульс на шее, не нашел, прижался ухом к груди – тишина. Принялся качать сердце, попутно выдыхая деду в рот воздух. Он реанимировал правильно, но зрачки упрямо расползались и никак не хотели сужаться. Сколько времени он качал?

У него кружилась голова и горело в груди от интенсивного дыхания.

В комнате появились медики, он разогнулся, вытирая пот и слезы. Прерывающимся и осипшим голосом спросил:

– Дефибриллятор есть?

– Откуда, – ответил доктор, устанавливая кардиограф рядом с телом деда.– Сколько ему?

– Восемьдесят девять.

– Нам бы столько прожить…

На ЭКГ Гарин увидел жирную прямую с редкими всплесками сердечных импульсов.

– Увы, тут нечего ловить, – сказал доктор.

– Адреналин есть?

– Хотите поиграться в реаниматолога?

– Я – реаниматолог, – хрипло ответил Гарин. – Дайте адреналин.

Доктор дал команду фельдшеру набрать адреналин. Тот выполнил, передал шприц с длинной иглой Гарину.

Жора вспомнил, в четвертом межреберье, на сантиметр слева от грудины с уклоном внутрь – проекция левого желудочка. Ему еще ни разу не приходилось колоть в сердце, похоже, что бригаде «скорой» – тоже. Доктор заинтересованно следил за действиями Гарина. В шприц выплеснулась черная кровь. Жора выдавил адреналин, принялся снова качать… на ЭКГ перо выписывало синусоиды, фельдшер, приложив к лицу деда маску – «дышал» в такт качкам сердца.

Через пятнадцать минут врач сказал:

– Ну, достаточно. Вы сделали все, что могли. Мы – тоже. Если вы не против, я оформлю «смерть до скорой». Хорошо?

– А в чем смысл?

– Смысл в обычной констатации, и в том, что меня не потащат на КИЛИ¹⁶. – объяснил доктор.– Это вы понимаете?

– Да.

Гарин понимал. Врач действительно приехал уже к трупу, и все, что делалось – было лишь оправданием бесполезности любых трепыханий. Дед Рудольф умер.

– Тогда дайте его паспорт. Вот это номер наряда нашего вызова. Сейчас мы его перенесем в комнату, подвяжем челюсть. А вы с паспортом и нарядом завтра сходите в поликлинику и получите справку о смерти. Там же вам объяснят порядок дальнейших действий. Если хотите вскрывать, надо будет написать заявление. Мы никакого криминала в его смерти не усматриваем. А вы?

– Мы тоже, – быстро ответил отец Гарин. – Смерть от естественных причин. Он наблюдался в поликлинике МПС. Последние годы часто жаловался на сердце.

Врач заполнил карту. Мужчины перенесли труп в комнату деда на диван.

Врач добавил, прощаясь:

– Соболезную. Вы действительно сделали все, что могли. Окно не открывайте, труп накройте простыней.

Гарины старший и младший сели к столу. Мама убрала разбитую посуду. Отец налил четыре стопки, одну накрыл черной горбушкой.

– Помянем, сын. Дед был хороший человек и прожил достойную и интересную жизнь.

Впервые в жизни, в двадцать два года Жора выпил водку.

Комнату деда он восстановил по памяти, какой та была при его жизни.

На письменном столе Жора поставил большую фотографию Рудольфа Беккера в шляпе, с неизменной светлой улыбкой на лице, когда тому было еще лет шестьдесят-шестьдесят пять. На стенах развесил многочисленные фотографии их поездок по мостам с поездом-лабораторией.