ЧАСТЬ 3 ТРАНСФУЗИОЛОГИ ГЛАВА 13.
ВОРЧУН И МИЛАНА

Милана Роганцева – медсестра. Женщина молодая, симпатичная, не глупая, одинокая мама. Заинтересовавшись ее фамилией Жора раскопал странную информацию, что Роганцевы обрусевшие выходцы из Французской Бретани и потомки рода Роганов или Роханов, древнего герцогского рода известного еще со времен первых крестовых походов. Кто-то из Роганов во время царствования Павла-первого приехал в Россию и оставил потомство Рогановых и Роганцевых.

Гарин выбрал ее за умение попадать в любые вены иглами любого диаметра и прекрасный почерк. Старшая сестра гинекологического отделения не хотела ее отдавать. Проблему решили два букета роз: старшей сестре, заведующей отделением и только-только появившиеся конфеты фабрики Коркунова. В конце концов, она же не в другую клинику ушла, просто на другой этаж. Захочет, вернется.

Милана слушала Гарина, пока он посвящал ее в должностные обязанности, молча осмысливая, что ей нужно будет делать. Он сказал, что кроме обычной зарплаты процедурной медсестры ей будет еще надбавка за работу с кровью, и она, не сводя глаз с лица Гарина, сказала «да». Как если бы тот предложил ей выйти за него замуж.

Гарин давно заметил, что если он смотрит женщине в глаза и говорит уверенно, то те соглашаются с ним, что бы он ни говорил. Он старался не злоупотреблять этим своим талантом, но для дела иногда использовал.

Например, когда договаривался насчет рекламы. Прием это срабатывал не на всех женщин, но с большинством – удавался.

И вот теперь, когда он искал сотрудницу, то выбор оказался не прост. Пришлось опять, как говорил отец «включить эффект Казановы». Убедить хорошую медсестру перейти в свое отделение это нужное дело.

Главными талантами Миланы, кроме умения попадать в вену, которое Гарин в ее исполнении сравнивал с искусством, были еще исключительная аккуратность и точность. Если бы она не стала медиком, то могла бы стать бухгалтером. Ее не отвращала работа с большим количеством цифр и записями. Кроме этого она имела прямо таки патологическое пристрастие к уборке. Она не переносила складки на постелях и пятна, если их быть не должно.

Пока Милана занималась созданием «бухгалтерии» нового отделения, Гарин пошел к Марку и заручился его согласием, насчет приема на работу еще одного врача. И вполне конкретного, знакомого им обоим – ординатора из БИТ кардиологии, с которым Марк проработал около трех лет – Федора Михайловича Ворчуна.

Ворчун, по его личному утверждению, «сбежал» с кафедры профессора Отверткина, где прослужил чуть больше двух лет ассистентом после окончания института.

Фамилия у Феди Ворчуна оказалась необычная из-за бестолкового паспортиста, который выдавая паспорт деду Федору Епифановичу Воргуну, перепутал буквы Г и Ч из метрики, заменив одну на другую, написание в прописном виде очень похоже.

Дед же, получив такой паспорт, к началу двадцатых годов решил не исправлять ошибку, особенно, когда метла репрессий, захватившая древний купеческий род Воргунов, пролетела мимо его головы.

во всех анкетах он указывал происхождение «рабочий», которым и был в действительности, потому что по молодости лет в шестнадцать вдрызг разругался со своим отцом, ушел из дома сперва на фабрику, а оттуда на фронт в Красную армию. Демобилизовавшись по ранению, в двадцать первом году он поступил в институт геодезии и картографии. Когда окончил учебу, с двадцать шестого по тридцатый служил землемером в Поволжье, затем устроился в организацию с названием Центрморпроект, и улетел с партией в Сибирь на рекогносцировку будущей линии электропередач между Хабаровском и Владивостоком. Некоторые электростанции по плану ГОЭЛРО³⁰ еще только строились, но линии от них уже были спроектированы и требовали прокладки сперва на картах, затем и на земле. Так дед Федор Евграфович Ворчун уходил от бдительного ока ЧК, ОГПУ и НКВД. Никаких диверсий или вредительств он не замышлял, но, как говорят: «Береженого Бог бережет», чем меньше на глазах, тем меньше внимания компетентных органов.

В сороковом году, оставив семью в Москве, он в последний раз уехал на Дальний восток, где весной сорок первого года, приняв баньку, покурил на солнышке, обдуваясь ветерком.

Он в тот день крепко простудился, и с воспалением среднего уха, был отправлен во Владивосток, где после трех операций скончался от абсцесса мозга, похоронен на Морском кладбище.

Отец же будущего сотрудника ОПК медцентра ЭСХИЛЛ, Михаил Федорович в то время пребывал в четырехлетнем возрасте, отца своего практически не помнил. Семья сводила концы с концами, жила бедно. После войны, окончив семь классов средней школы, Михаил Ворчун подтянув единственные штаны, поехал и подал документы в первое МАПУ³¹. Вступительные экзамены он сдал, а на медкомиссии председатель, прочитав диагноз «Дистрофия 2 степени», врач опытный, ощупав костлявые конечности Миши Ворчуна, сказал: «Кость крепкая, а мясо нарастет. Кормежка все исправит»!

Обритый на лысо, одетый в форму с погонами МАПУ-1, Миша впервые в жизни получил тарелку борща с мясом, котлету с картошкой и большой ломоть ржаного хлеба.

Спортивную форму он набрал довольно быстро. А оттопыренные уши как то сами собой прижались на фоне округлившихся щек и больше не выпирали из-под фуражки.

Окончив МАПУ с серебряной медалью, Михаил Федорович был распределен в академию им Фрунзе, окончив которую, получил назначение в казахскую степь, строить одну из площадок полигона №10 на побережье озера Балхаш близ полустанка Сары-Шаган. А затем его перевели в Байконур, где в это время шло грандиозное строительство первого космодрома и проводились испытания баллистических межконтинентальных ракет. Ввиду особой секретности никто из родных не знал ни профессии его, ни места службы.

Как и отец, он не таскал с собой молодую жену, оставив ее в Москве по требованию руководства. В шестидесятом у них родился будущий врач. А спустя два месяца капитан Михаил Федорович Ворчун погиб вместе с маршалом М.И. Неделиным на испытаниях при взрыве ракеты Р-16 на Байконуре³².

Молодая вдова не скоро оправилась от горя. Когда Федору исполнилось семнадцать, она познакомила его с неплохим человеком, ей тогда было тридцать шесть. Сын Федор пожал плечами, буркнув:

– Вам жить, я-то чего?

И поступил в медицинское училище. Потом отслужил в армии, по квоте дембеля поступил в институт, а проявив себя весьма талантливым исследователем в СНО³³, был приглашен ассистентом на кафедру Аскольда Эдуардовича Отверткина, где честно пытался доказать в научной работе несомненную пользу ихтиенового масла, а по настоящему, ненавистного всеми детьми СССР – известного рыбьего жира, в профилактике атеросклероза.

Запах рыбьего жира у Ворчуна вызывал тошноту, кое как отслужив два года ассистентом, он сбежал в БИТ к Марку Бардину, испытывая невыразимое удовольствие от конкретной помощи кардиологическим больным.

Еще в институте, студентом он женился на однокурснице, а как женился, переехал жить к жене.

Нового мужа матери он отчимом не считал, отчасти потому, что был к моменту его появления в семье уже достаточно взрослым и никакого отношения этого человека к своему воспитанию не признавал. Он любил мать, уважал ее выбор, но чтил память об отце, которого знал только по ее воспоминаниям, как большого, красивого и очень доброго. Потому что никаких фотографий со службы отца в доме не было, кроме нескольких официальных снимков в форме, с однокашниками из МАПУ и Академии.

Новый муж матери работал шофером на «скорой», в друзья к Федору не набивался, но и не конфликтовал с ним. Именно его рассказы направили мысли Федорра в поиске работы на медицину. Жили они без ссор. Однако, Федор не мог не понимать, что своим присутствием и независимостью несколько стесняет мать и ее нового мужа, потому переезд на жительство к жене после свадьбы, счел единственно верным решением.

К моменту, когда за ним в БИТ приехал Гарин, Федор Михайлович «родил» второго сына и думал, где бы заработать денег, потому что два врача в семье с трудом сводили концы с концами, работая в государственных больницах. Тесть с тещей с советских времен нажили кое-какой капитал, но вложили его в дачный участок и, к приходу в семью Федора, оба были на пенсии, растили урожай.

Марк же, не зная о планах Гарина, сам хотел пригласить Ворчуна на место в нарождающейся кардиологии ЭСХИЛЛа, но мучился тем, что это же место ждал и Гарин, поэтому, когда тот сам предложил забрать Федора к себе в ОПК, не зная о вакансии кардиолога – искренне обрадовался. Проблема решилась сама собой.

Так даже лучше. Никто не будет обижен. А захотят его друзья перебраться в кардиологию оба – там будет видно, как это устроить. Теперь все проще. Однако, они оба взялись за кровь, вот и пусть осваивают новое для себя направление.

Как и обещал, Марк потихоньку докупал необходимое оборудование в отделение переливания крови из представленного Гариным списка.

Жора собрал своих сотрудников и поставил перед ними задачу.

– Дело в том, – сказал он, – что если мы будем заниматься исключительно переливанием компонентов крови, то не будем ничем, по сути, отличаться от обычной аптеки. А нас два врача, один с опытом, второй – не дурак, и опыт этот наработает быстро. Я говорю о себе. Мы не можем заниматься заготовкой компонентов, как это делают ОПК и СПК, но все остальные методики, касающиеся лечебной работы, нам не запрещены. Потому на повестку дня выношу два главных вопроса: первый, мы будем заниматься лечебной работой, и если да, то какой? Второй, если кроме переливания и контроля использования компонентов крови мы будем заниматься лечебной работой, то отделение наше должно называться не ОПК, а как-то иначе. Я видел название удивившее меня своей громоздкостью – «гравитационная хирургия крови», где главная мысль – использование процедуры разделения крови больных на компоненты в центрифуге. Вроде, как гравитация используется, и жидкая ткань как бы «режется» на части. Но, – он сделал небольшую паузу, – я предполагаю сконцентрировать в нашем отделении разные методики воздействия на кровь, ультрафиолетом, лазером, очищать с помощью сорбентов и специальных гемофильтров, а тут уже гравитация не при чем. Поэтому нам нужно выбрать название максимально правильно отражающее суть отделения.

Милана молчала, поглядывая то на Федора, то на Георгия. Ворчун подумал и ответил:

– Жора, ты частично сам ответил на первый вопрос. Да, мы будем заниматься лечебной работой. Потому что зарплаты, которую нам определил Марк, мне не хватит на семью, и наши потребности. Значит, нам нужна халтура и лучше, если она будет официальная.

– В каком смысле – халтура? – не понял Гарин.

Ворчун усмехнулся.

– Слово «халтура» имеет церковное происхождение, – объяснил он и заодно, откуда ему это известно, – моя бабка, мама моей мамы, после гибели отца стала сильно религиозной и последние годы работает экономом при храме недалеко от дома. Эконом, это типа бухгалтера. Так вот в церкви, как в общественной организации есть, два основных источника дохода: епархиальные – то, торговля утварью, производство икон и прочего, что проходит через кассу и может быть как-то просчитано и спланировано, и халтуриальные – которые священник и его причт³⁴ получают налом, минуя кассу, а при этом и не учитываемые никем. Я, конечно, не предлагаю брать мимо кассы, но у нас получается, что должны быть тоже два источника зарплаты, один – фиксированная ставка за кровь, второй не предсказуемый от числа и видов различных больных и процедур, которые мы им будем делать. Согласен? Вот фиксированный доход – это для нас троих епархиальный, а то, что получим за лечение пациентов – халтуриальный.

Милана негромко сказала:

– Я предлагаю это слово не применять, нас не поймут. Я так красиво, как вы, Федор Михайлович, объяснить не сумею, а слухи, что мы тут халтурим – пойдут. Не надо.

– Да, – согласился Гарин, – давайте поосторожнее со словами. Итак, мы разрабатываем лечебные программы, берем за основу уже отработанные другими специалистами методики, набираем свой лечебный опыт. Я поезжу в библиотеку, поищу там, что публиковалось ранее по лечению с помощью крови, кроме изестной аутогемотерапии. Мне тут, куратор набросал список разных авторов, так что копаться на годы хватит, заодно и в англоязычной литературе пороюсь. Осталось решить, как мы будем называться?