Крупная правильной формы грудь, смуглая кожа, длинные черные волосы. Изящные руки и ступни ног, тонкие лодыжки, и в то же время налитые женственностью упругие бедра.

«Она одного со мной роста, – определил Абуладзе, – И если смуглая Моника – символ изящности, то белокожая Роверто – воплощение материнства».

Уверенный, что все делает правильно, профессор намыленной губкой тщательно вымыл тело девушки. И вдруг смутился: «Она уже чистая, а я нет!» Вымылся сам, стоя рядом, этой же губкой, и поморщился от осознания собственной тупости.

Лев Саныч снова сел на дно душевой, положил Элизабет спиной на свои колени и тщательно вымыл ей голову. Почувствовал, что делает это с удовольствием. Натуральная брюнетка без единого седого волоса, лет тридцати. Знойная. Льву Санычу захотелось, чтобы она оказалась чуть старше, он запустил пальцы ей в волосы и помассировал голову.

Прежде чем выключить воду, Абуладзе, все-так же оставаясь на коленях, прижал ладони к лицу – лицо горело. «Я маньяк какой-то, а не ученый!»

Успокоился, вытер девушку двумя полотенцами и отнес ее на сканер.

Кутельский еще не вернулся.

Надел на Элизабет свои чистые майку и шорты. Снова включил сканер – на этот раз диоды успешно нашли, куда подключиться. Профессор разглядел, как по трубке из вены заструилась кровь для анализа, отвернулся и поднес ладонь к носу.

Ладонь пахла чистотой девушки.

«Такое чувство, что я прожил с ней всю жизнь, – подумал Абуладзе, – Я уже знаю, как она за собой ухаживает, какое белье носит, на что надеется и на что не надеется. Ну, пожалуй, этого я не могу знать наверняка».

Лев Саныч вспомнил, что забыл чип Роверто в душевой, и вернулся за ним.

– Обезвоживание, крайняя степень переутомления, многочисленные ушибы внутренних органов, – Кутельский читал ленту с диагнозами Роверто, – По крайней мере, она точно не робот! Документы есть?

– Теперь у нас две девушки на руках.

– Обе поломанные, – Чарли принял из рук Абуладзе жетон-чип с электронным удостоверением личности Элизабет и направился к компьютеру в поисках разъема.

– А циферки то четырехзначные, маэстро, – бросил ему вслед Лев Саныч.

– Элизабет Роверто, студентка первого курса факультета психологии и антропологии, – прочел пилот вслух, – 36 лет, не замужем. Чего? 36 лет и первый курс?!

– А выглядит совсем, как юная девушка, – удивился профессор, – Родители?

– Воспитатель – Маргарет Роверто. Ничего не понимаю. Родители не упоминаются.

– У нее четырехзначный личный номер, маэстро.

– Вы хотите сказать, что…

– То самое. Она настоящая землянка. Искусственно зачатая из замороженных клеток. Потому и выглядит так хорошо. А погибшая Маргарет Роверто – ее пробирочная сестра, выращенная на поколение раньше. Мы ее приняли за мать.

– Это может стать проблемой, профессор!

– Почему?

– Вы встречали когда-нибудь настоящих землян? Зачатых от древних? Я – нет.

– И я нет.

– Вы понимаете, насколько они превосходили нас? Технологически, умственно? – спросил пилот.

– Глупости! – возразил Абуладзе.

– А технологии? Их корабли за несколько тысячелетий преодолели неимоверное расстояние от Земли сюда. А мы, наша цивилизация, что? Так и топчемся на месте. Стоим неподвижно на интеллектуальном фундаменте, заложенным древними. Вот вы ученый, Лев Саныч, объясните, почему так?

Абуладзе задумчиво посмотрел в потолок.

– Не верю, что они нас превосходят или чем-то превосходили. Да, взрывной рост технологий прекратился. Но сейчас эпоха другая. Вызовы другие. Землянам, чтобы покинуть умирающую планету, требовался качественный рывок. А у нас, их потомков, стоят иные, количественные задачи. Вон в системе Гизы почти все планеты земного типа, не на всех можно жить, но освоить их необходимо все! Даже вашу ледышку Эгаро. Существующих технологий нам достаточно, нет причин для качественного скачка.

– А я думаю, мы просто стали глупее предков! – запальчиво воскликнул Кутельский.

– Вы их романтизируете, маэстро, это – свойство юности.

Чарли поморщился и снова с тревогой взглянул на спящую Элизабет. Профессор примирительно добавил:

– Деградация, о которой вы говорите…

– О ней не только я говорю! – перебил пилот.

– Понимаю, но можно я выскажу свое личное мнение?

– Давайте! – разрешил Чарли.

– Это – не дефект нашего разума, а результат деградации языка.

Кутельский внимательно смотрел на профессора, ждал разъяснений.

– Понимаете, человечество, на тысячелетия заключенное в корабли, несущиеся в бесконечном пустом космосе, банально скучало. Одному мозгу для развития нужны образы, это – одно направление эволюции языков, другому для роста аналитических способностей необходимы объекты и предметы для изучения. Это второе направление эволюции, аналитические языки. А когда нечему восхищаться, нечего анализировать? Причин прерывать анабиоз просто не было. Конечно, многовековая спячка ослабила коммуникационные способности человечества. Стал язык беднее, понятий и слов стало меньше. Вспомнить технологии древних землян понадобилось время. Но глупее мы не стали! Сейчас происходит ренессанс языка, понятийный аппарат снова растет! И через пару-тройку веков прогресс снова понесется вперед и вверх!

Чарли Кутельский не выразил ни малейшего восторга речи профессора:

– Чем эта тетечка занималась первые 35 лет своей жизни? Училась в школе?

Профессор пожал плечами и посмотрел на экран компьютера:

– Информации нет. Может для вас она и тетечка, а для кого-то в самый раз!

– А куда девался «Норгекараван»? Они должны были хватиться шаттла и «мэй-дэй» принять.

– Хватились, но сигнал так и не приняли. С нами уже связались, – Абуладзе указал на станцию связи, – Прослушайте их сообщение.

* * *

Элизабет Роверто села на сканере и несколькими движениями оторвала диоды от запястий и лодыжек, огляделась. Грузный геолог сидел в кресле, стройный загорелый пилот – на кухонном столе – оба с бокалами. На кухне и на рабочем столе перед гигантским погашенным экраном царил невообразимый беспорядок.

– Я что-то проспала? – спросила Элизабет.

Геолог поднялся из кресла и кивнул:

– Лев Саныч Абуладзе.

Элизабет вспомнила его детский взгляд и озорную улыбку, с которой геолог пичкал туристов собственной стряпней. Улыбнулась в ответ.

– Чарли Кутельский – пилот, – Кутельский поставил на стол бокал.

Высокий, симпатичный, почему-то по совместному полету Элизабет его не помнила.

«Ага, он же не разлучался с подружкой».

– Элизабет Роверто, – в свою очередь представилась она, замешкалась на секунду и твердо добавила, обернувшись к Кутельскому, – Спасибо, без вашей поддержки я бы не справилась.

– Да вы – супер! – воодушевился Кутельский.

Элизабет рассматривала емкости на рабочем столе Абуладзе, затем взгляд ее сфокусировался на кулере. Абуладзе отыскал чистую чашку и налил Роверто воды:

– Мы собираемся похоронить погибших.

Роверто шмыгнула носом:

– А за мной и за телами разве не прилетят?

Абуладзе покачал головой и нахмурился. Его жест не ускользнул от Элизабет:

– Что-то случилось?

– Вчерашняя гроза отключила на планете всю электронику, – геолог обвел руками кухню, – И ваш шаттл вышел из строя из-за нее. «Норгекараван» сообщил, что не может выслать спасателей. Ваш сигнал бедствия они не получили. Атмосфера планеты стала непроницаемой. Какое-то неизвестное поле.

Все на мгновение задумались, и Абуладзе продолжил:

– Гробов у нас нет. Так что поторопимся.

– А ваша девушка, Чарли? Вы же с ней остались здесь, – вспомнила Роверто.

Кутельский зло взглянул на геолога, Элизабет заметила:

– У вас тут любовный треугольник?

– Она не девушка, – пояснил Абуладзе.

– Девушка! – возразил Кутельский.

– Хорошо-хорошо. Девушка – андроид. Во время грозы она тоже сломалась, – уточнил геолог.

– Моника сейчас в спальне, на зарядке, – сказал пилот.

– Мне нужно умыться, – заявила Роверто и направилась в сторону душевой, промахнулась мимо двери, врезалась плечом в косяк.

– С вами все в порядке? – спросил Абуладзе.

– Осторожней! – призвал Чарли.

Элизабет лишь махнула рукой, не оборачиваясь, и со второй попытки попала в дверь.

* * *

Для могилы выбрали место в дальнем углу рощи кипарисов. Мужчины копали яму вдвоем, а Роверто, не отрываясь, смотрела на пакет с телом сестры.

– И стоило ссориться, Марго? – еле слышно пробормотала и заплакала.

«Марго, этот островок – рай, тебе здесь понравилось. Покойся с миром», – мысли Элизабет путались, перед глазами чередой проходили картины ее детства. Маленькая она и взрослая, еще не растолстевшая, Марго с добрыми глазами. Напоследок Элизабет коснулась Маргарет рукой, громко всхлипнула. Абуладзе протянул ей не слишком свежий платок.

Тела в пакетах опустили на дно могилы. Лев Саныч спросил:

– Она вам была кем? Из досье мы поняли, что сестрой.

– Больше. Мы с ней клоны…

– Прямые потомки землян, – перебил Чарли.

– …с планеты Клиффшен. Она родилась на тридцать лет раньше, воспитала меня, как мать. – Элизабет промокнула слезы уголком платка, глубоко вздохнула и продолжила, – У нее были проблемы со здоровьем, и я ухаживала за ней много лет.

– Но вы совсем не похожи, – удивился Лев Саныч.

– Потому и не были похожи, – Элизабет подчеркнула слово «были» и всхлипнула, – Из-за генетического сбоя у Марго.

Мужчины многозначительно переглянулись.

«Ах да, они, наверняка, меня обсуждали», – подумала девушка.

Пилот спросил:

– Вы посвятили жизнь ей?

– Не совсем, – Роверто отвела взгляд и умолкла.

«Моя болезненная привязанность к Марго очевидна всем даже сейчас?»

Чарли Кутельский вдруг встрепенулся, извинился и убежал. Роверто взяла лопату пилота и помогла Абуладзе закопать могилу.

– Физический труд помогает развеяться, – буркнул геолог.

Через несколько минут Лев Саныч в изнеможении оперся о лопату.

Чарли вернулся в белом парадном кителе и фуражке, что контрастировали с шортами повседневной формы. В руках он нес саксофон.

Пилот произнес заупокойную речь, оказывается, он заранее переписал фамилии погибших. Потом выступила Элизабет.

– Маргарет была мне матерью. Я всегда буду помнить тебя, Ма! Спасибо тебе за все. Да будет земля тебе пухом.

Чарли прочел старинную молитву, Роверто встала рядом с геологом по стойке смирно. А когда Кутельский сыграл мессу, девушка в отчаянии уткнулась в плечо Абуладзе.

– Ну, полно, полно. Возьмите себя в руки, Лизонька.

Услышав такое обращение, Роверто улыбнулась сквозь слезы. Лев Саныч спохватился:

– Можно, я буду вас так называть?

– Можно…

– Ведь все мы там будем. Правда? А надо жить дальше. Вы с нами пробудете какое-то время.

– Угу, – согласилась Элизабет, – Приведу могилу в порядок. У вас тут растут цветы?

– Цветы? Не встречал.

– Возьму себя в руки. И дождусь корабля.

– Вы изучаете психологию? – внезапно и не к месту спросил Чарли.

Он протер саксофон и поглядывал на платформу, видневшуюся среди крон деревьев.

– Я хочу писать диссертацию по этнопсихологии, – ответила Роверто, – Потомки землян так причудливо расселились по планетам системы Гизы, есть что исследовать. Вы стараетесь отвлечь меня?

Пилот пожал плечами и взглянул на Абуладзе:

– Лев Саныч – тоже ученый. Профессор геологии.

– Как? – удивилась Элизабет.

– Бывший, – хмыкнул Абуладзе и утер лоб, стараясь скрыть смущение, – Чарли меня просто дразнит.

Они направились через рощу к лестнице.

– Ничего подобного, – возмутился Кутельски, – А как же ваша теория двойных планет?

– Какая там теория? – профессор скромничал при Элизабет. – Так, формула, и не доведена до конца!

– Расскажете потом? – Роверто оживилась.

Профессор кивнул, в его глазах мелькнула благодарность.

По вертикальной лестнице на платформу Кутельский полез первым. Роверто замешкалась. Лев Саныч уже взялся руками за поручни, но обернулся к ней и понимающе хмыкнул. Вернулся и подсадил Элизабет. Почувствовать его большие ладони на бедрах оказалось приятно.

* * *

Элизабет Роверто поднесла руку к решетке мангала, проверяя температуру. «Достаточно!»

Она выложила на решетку размороженную черепаху, убавила огонь и прикрыла крышку. «Пусть томится подольше».

Осмотрелась.

Уставший за день профессор сидел, свесив ноги с платформы, и рассматривал снятый с камней шаттл. Пришвартованный к ангару с противоположной от платформы стороны шаттл стоял на киле ровно.

– Не знала, что он может плавать, – заметила девушка.

– Шаттл предназначен для челночных рейсов с корабля на орбиту и обратно. А планеты бывают разные. Посадка на воду предусмотрена конструкцией, – пояснил Лев Саныч и обернулся.

Глаза у профессора были голубые.

– Сейчас он на мели, киль лег на песок, посмотрим, как он поведет себя во время прилива?

– Выдержат ли канаты? – спросила Элизабет.

– Угу.

Абуладзе шмыгнул носом. Аромат печеной черепахи достиг края платформы.

Кутельский выбрался на крышу ангара, увидел Роверто и по-мальчишески спрыгнул на платформу, проигнорировав лестницу. Прыгающей походкой смуглый пилот подошел к ним и подвел итог дня:

– Шаттл не взлетит.

Усталый профессор молчал, потому Кутельский продолжил доклад:

– Двигателям каюк, вода… Но корпус не пострадал. Если заменить кормовой люк, то внутри можно жить или…

– Чем его заменить? – перебил Абуладзе.

– …Или использовать шаттл, как баржу, – закончил фразу Чарли и пожал плечами.

Пилот, как гончая, повел носом, смешно раздувая ноздри.

– А пахнет вкусно!

– Идемте обедать, – согласилась Роверто и направилась к мангалу.

Земноводное можно было назвать черепахой только с большой натяжкой. Оно скорее напоминало моллюска с тремя ножками, одна из которых служила головой. Но панцирь на брюхе от температуры стал тонким и поддавался обычному ножу. Слегка пахло подгоревшими креветками.

Мужчины заняли столик у перил, потягивали пиво. Элизабет на соседнем столике орудовала ножом. Мясо черепахи резала вместе с панцирем.

Чарли Кутельский неспеша осушил очередной бокал и спросил:

– Лев Саныч, а вам не кажется подозрительным зашифрованный сигнал, который мы приняли перед грозой?

– Кажется. А что именно?

– Может, он предназначался не нам? Элизабет, вы на шаттле не принимали никаких странных сообщений?

– Мы с Марго были в туалете. Она как раз вышла, а я зашла, когда это случилось.

Пилот замер с вилкой у рта:

– Может, сигнал отправила Моника?

– Исходящий сигнал не может вырваться из атмосферы Салактионы, и Моника об этом знала, – возразил Абуладзе.

– А если она отправила сообщение не в космос, а вашему компьютеру?

Лев Саныч вскочил на ноги.

– Отличная идея, – заметила Роверто, – Компьютер должен расшифровать файл?

– Или хотя бы посмотрим в справочнике, что означает этот код? – добавил Абуладзе.

Он с уважением посмотрел на собеседников, но не успел сделать ни шагу. Скрипнула дверь. Они обернулись на звук и застыли в немом удивлении.