– Садиться будем ночью, после прилива.
Гидроплан начал плавно подниматься и окунулся в обычное белое облако.
Вздымая ввысь, наш аппарат воздушный,
преодолев пространство и простор…
…Заодно радар проверим, – оборвал собственную песню Кутельский и заново запустил диагностику приборов.
Возвращавшиеся дроны стучали по борту, как будто кто-то невидимый кидался в флаер камнями. Сейчас роботы напоминали не стрелы, а пауков, раздувшихся от съеденной ими породы. Впившись в борт, они, дробно перебирая лапками, сами забирались в грузовой контейнер. Флаер при этом вздрагивал, как от щекотки. Кутельский вел гидроплан у самой воды.
– Хорошая машинка!
Он принял вправо, в открытое море, и взглянул на радар. Прибор показывал, что перед флаером невесть откуда возникло препятствие.
– Что это?
Пилоту никто не успел ответить, потому что едва флаер выскочил из ядовитого тумана, все увидели гигантскую стену воды, несущуюся навстречу.
Чарли выругался, а Лев Саныч потупил взгляд:
– Я же предупреждал. Прилив.
Правую руку пилота вдруг скрутила судорога. Он, удерживая штурвал левой, затряс травмированной ладонью:
– Черт-черт-черт!
Тысячи иголок пробежали от руки к позвоночнику, в глазах у Чарли потемнело, он выпустил штурвал.
– Я сейчас, – его голос слабел, нос гидроплана опасно опустился, – Это от стресса. Сейчас пройдет.
Тут он закрыл глаза и начал сползать с кресла.
– Стоять! – Абуладзе не растерялся, дернул пилота левой рукой за волосы и отвесил правой несколько пощечин.
– Мо! Штурвал!
Эти слова Кутельский услышал сквозь плотный кокон обморока и встрепенулся.
– Не надо, я в порядке, – Чарли дернул штурвал на себя так, словно собирался его вырвать из панели управления, – Давай-давай-давай!
Моника вскрикнула и закрыла глаза руками, а мужчины, не отрываясь, смотрели на растущую перед флаером волну. Неба над волной не было – лишь светло-серая громада второй Салактионы. Пилоту показалось, что ситуация под контролем.
– Ну же, братишка, не подведи! – обратился он к флаеру.
Гидроплан приподнялся над гребнем, но зацепился за него днищем, подняв тучу брызг. На лобовое стекло не попало ни капли, но вода обдала оба двигателя.
Кутельский не шевелился, все также цепко держал штурвал. Гидроплан продолжал набирать высоту. По миллиметру, не допуская крена, пилот положил флаер на обратный курс.
– Вода сильно соленая? – тревожась о двигателях, спросил Чарли геолога, но того вдруг прорвало на «хи-хи».
– Перед вами белый карлик Гиза, который служит солнцем для нашей планеты…
Местная звезда ярко сияла между горизонтами загадочных Салактион.
– Эй там, на палубе! – прервал Кутельский экскурсовода, – Крылья… Намокли…
Пилот вывел моторы из форсажного режима, и тут левый двигатель астматично чихнул.
– Опаньки, – тихо сказал Абуладзе, и прильнул к окну. – Кажись, приплыли…
Флаер поднимался уже не так стремительно, и океан, притягиваемый Салактионой-2, уверенно догонял их, собираясь прижать к планете-соседке, напиравшей навстречу из-за горизонта. Обрезало правый двигатель, через секунду отказал и левый. Тонко свистели вращавшиеся вхолостую винты.
– Оба встали за креслами! Симметрично относительно оси флаера. Быстро!
Моника выполнила команду Кутельского первой, Абуладзе пристроился к ней сзади, брюхом прижался к девичьей пояснице, а спиной к стенке грузового отсека.
– Я очень асимметричный, – шепотом пошутил он.
Корпус флаера перестал вибрировать.
Осторожными движениями штурвала Чарли поворачивал флаер к пятнышку платформы, светящейся в безбрежном океане посадочными огнями.
– Брякнемся? – шепнул Лев Саныч в ушко Монике.
Та лишь дернула плечиком.
– Не трепыхаться мне! – рявкнул Кутельский. – Планируем!
Спиной он ощущал руки Абуладзе и Моники на спинке своего кресла и слегка подался вперед.
– Постараемся расслабиться! – геолог зажмурился. – И получить удовольствие!
– Лев Саныч! – гневно вскрикнула девушка.
– Прошу прощения – природа… Но клянусь, сейчас вам ничего не угрожает.
Чарли заставил себя не реагировать на разговор за спиной и собрал волю в кулак. Ничто больше не напоминало о вспыльчивости и возбудимости. Теперь пилот стал частью машины. Каждой клеткой своего тела слился с флаером.
– Давай, родненький, – прошептал он гидроплану и громко, чтобы заглушить свист в крыльях, обратился к геологу, – Можно сбросить дроны? Тогда… Больше шансов…
– Нет! – отрезал Абуладзе.
– В таком случае на полшага правее.
Кутельский выровнял флаер, во всех окошках стала видна приближающаяся черная вода, а вот из-за задранного носа никто не видел станции, потому казалось, что падение неизбежно. Моника взвизгнула. Чарли крепче стиснул штурвал. Слева мелькнул край спасительной платформы, днище флаера ударилось о воду, подняв тучу брызг.
– Все на правый борт!
Абуладзе упал в угол, Моника шлепнулась на него сверху, флаер накренился вправо. Кутельский распахнул пилотскую дверцу и, бросив штурвал, высунулся наружу.
До того, как левый двигатель коснется платформы, бравый пилот ловко ухватился левой рукой за лесенку, а правой удержал за стойку флаер. Тот ударился носом о платформу, вздрогнул всем корпусом и остановился.
– Выбираемся! По мне!
Моника первой прыгнула на лестницу.
Кутельский крякнул под весом геолога, потому что Абуладзе рекомендацию пилота понял буквально и прыгать не стал. Казалось, что Лев Саныч боится намочить ноги.
К тому времени, как флаер пришвартовали, наступила ночь. Абуладзе вернулся на борт и, ругаясь в темноте, выгружал свои ненаглядные сейсмодроны. Обессиленный Чарли Кутельский сидел, свесив ноги с платформы, и контролировал швартовочный конец. Натруженные штурвалом руки отдыхали у него на коленях. Иногда он растирал немеющие пальцы.
Переодевшаяся в майку-балахон Моника с прищепкой в зубах вышла на платформу, отыскала на перилах среди сохнущего мужского белья свободное место для своих единственных трусиков. Оглянулась на Чарли, села рядом, бедро к бедру, отчего пилот сразу засиял улыбкой. От возлюбленной пахло свежестью с легким цветочным оттенком.
– Напугал вас?
Она не ответила.
– У меня иногда такое бывает, судорога и отключка. Врачи говорят: со временем пройдет.
Девушка взяла его руку в обе свои и благодарно поцеловала в ладонь.
– Ты спас нас сегодня!
– Ты спас нас сегодня! – эхом ответил Абуладзе, появляясь на платформе.
– Рад стараться! Глаза боятся – руки делают! – скромно отозвался счастливый Кутельский.
Затем шепнул Монике:
– Постой!
Он с многозначительным видом сунул руку в карман, дождался, пока геолог скроется в домике, вытащил что-то.
– Смотри!
Чарли разжал кулак. На ладони лежало небольшое плетеное из проволоки колечко.
Моника покраснела, отпрянула, стала как будто выше. Глаза у девушки загорелись, она всплеснула руками:
– Какая прелесть! Это мне?
– Да! Примерь!
Она мгновенно натянула кольцо на безымянный палец и завертела рукой, любуясь подарком под разными углами. Кутельский обеими руками за плечи притянул девушку к себе и выдохнул ей в ушко счастливое:
– Моя!
* * *
– И как успехи? – Моника снова в фартуке как бы случайно тронула клавиатуру, но вместо схемы планеты на экране возникла фотография обнаженной красотки в натуральную величину. – Ого!
Пока покрасневший Абуладзе пролетел несколько шагов с кухни, Моника успела пролистать еще несколько изображений, все откровенней и откровенней.
– Это мне… Для вдохновения, – Лев Саныч отобрал у девушки клавиатуру, вернул на экран изображение планеты, – И потом… Я – человек одинокий, чего мне оправдываться?
Кутельский хотел было спросить, почему изображения, а не видео? Но не успел. Моника снова ткнула в клавиатуру в руках геолога и вывела крупным планом на экран формулу Скруджа-Григорьевой.
– Вы подобрали новую пару для пси и газовой погрешности?
Лев Саныч Абуладзе промокнул плешь на голове носовым платком:
– Не подбор, это – функция! Остальные две константы я трогать не стал, они справедливы и для этого типа планет. Вот смотрите!
Он нажал комбинацию клавиш на клавиатуре, и на экране возникла пара планет. Первую Салактиону, в отличие от второй, можно было узнать по мелкой сетке геологических маркеров. Внутри планеты переливалась голубая масса – ради наглядности Лев Саныч добавил третий цвет.
– Да ладно, ваш гибсоний вот так прямо и клубится? – Моника обернулась к Чарли, ища поддержки.
Уставший после полета пилот не слушал товарищей и тупо смотрел в стакан:
– Почему у вас пиво в бутылке из-под красного?
– Конечно, вы правы, Моника, – Лев Саныч кокетливо опустил глаза, – Но обязательно некая масса участвует в круговороте Салактион, и мне очень хочется считать, что это именно гибсоний.
Моника выжидающе молчала.
– Ну, конечно, работа еще не окончена, все же я не астрофизик, а геолог, – с каждым словом Лев Саныч смущался все больше.
– Функция профессора Абуладзе для двойных планет согласно теореме Скруджа-Григорьевой! – торжественным голосом объявила Моника.
– Профессора Абуладзе? – Чарли приподнял брови.
– Вы знаете? – Лев Саныч иронии в голосе пилота не заметил, на мгновение смутился, и твердо ответил: – Да! Когда-то я был профессором.
Геолог выпрямился, прошелся по лаборатории, как по сцене, галантно обошел мусорную корзину с рыбьими костями, и расправил несуществующую бабочку на застиранной армейской майке-велосипедке.
Кутельский прыснул в стакан, но ни девушка, ни ученый не шутили.
– А если серьезно, – Лев Саныч остановился перед севшей в его кресло Моникой, – включение в модель Гизы означает, что на Салактионе должна быть зима!
Профессор указал пальцем в пол:
– Зима вот здесь, на этой самой станции. А зимы нет!
Моника вскочила с кресла, ничуть не смущаясь присутствия Кутельского, обняла профессора за талию и чмокнула в небритую щеку.
– Вы – гений, Лев Саныч! Самые выдающиеся открытия всегда происходят на стыке наук! В вашем случае на стыке астрофизики и геологии!
Девушка отстранилась от лица профессора, но продолжала обнимать его за то, что когда-то было талией.
– Главное – не останавливайтесь! Только вперед!
Кутельский тихо плюнул в пустой стакан – на него не обратили внимания.
– Мы и не будем останавливаться! Коллега!
Абуладзе взял девушку за руку и, задумавшись, подвел ее к креслу, словно кавалер даму после танца.
– Мы! – подчеркнула Моника и звонко засмеялась.
От ревности Чарли едва не задохнулся. Рывком вскочил со стула. В глазах сразу потемнело.
«Брякнуться в обморок прямо сейчас?!»
Во рту пересохло. Стиснув зубы, Кутельский нащупал кухонный стол и мелкими шажками двинулся в сторону кулера. Ни Моника, ни Лев Саныч не заметили его состояния – ученые вернулись к экрану и возбужденно поочередно тыкали в него пальцами. Их слов пилот уже не слышал – в ушах барабанил пульс.
«Да что с тобой, герой-любовник?»
Не дойдя до кулера с питьевой водой, Кутельский увидел трехлитровую пластиковую бутылку с пивом, наполнил стакан, пригубил и…увидел на столе свой подарок – Моника сняла колечко, когда мыла руки, и забыла. Чарли посмотрел на кольцо сквозь пиво в стакане. Оно показалось ему чудесным, а легкомысленная Моника просто недостойной такого подарка.
«И меня тоже! – Кутельский залпом допил пиво. – Закатить ей сцену? Сейчас? Мальчишество! Они же просто разговаривают. Только все испорчу. Упиваться жалостью к себе?»
Он снова посмотрел на девушку, ее требующий поцелуя беззащитный затылок, линию плеч, талию.
«Ну, уж нет, я так просто этому хмырю Монику не отдам!» – твердо решив бороться за свою любовь, Чарли бесшумно прошел в спальню.
* * *
В крошечном грязном иллюминаторе розовела салактионская темнота. Чарли Кутельский взглянул на часы, он проспал, как и планировал, шесть часов. Вспомнил предыдущий рассвет и потянулся за саксофоном, кончик которого свешивался с полки над головой.
Стараясь не шуметь, пробрался в темноте мимо выключенного экрана.
Чарли занял прежнее место на платформе и постарался не думать о следующем полете. Сейчас ему не хотелось играться с отступающим розовым туманом, вместо этого он прослушал записи, чтобы безжалостно искромсать симфонию в поисках уникальных гармоник саксофона.
Над горизонтом со стороны, противоположной той, куда ушла «вторая», вставала Гиза. Черные скалы, обрамлявшие озеро, стали видны целиком. Но озеро и пляж все еще скрывались под тонким покрывалом тумана. Солнечные лучи коснулись скал и окрасили их в фиолетовый цвет. Кутельский перестал слушать записи.
Гиза приподнялась чуть выше, скалы стали синими, на них заиграли зеленые тени. Чарли зажмурился.
«Мираж?»
Нет – теперь скалы были ярко-зелеными.
«Вот это номер!»
Он коснулся клапанов сакса.
Камни пожелтели. Чарли начал импровизацию.
Камни налились оранжевым оттенком.
Кутельский включил запись. Закрывать глаза не хотелось.
Волшебные рассветы Салактионы – вот что имел в виду путеводитель! Значит, сейчас я увижу все девять цветов салактионской радуги?
На минуту скалы стали кроваво-красными, чтобы тут же порозоветь, размягчиться и стать одного оттенка с туманом над озером. Это было мгновение, когда и небо, и скалы, и туман были одного цвета – розового.
Кутельский сморгнул увиденное им чудо. Скалы побелели, туман растворился, небо стало голубым.
Чарли заиграл и… Вот оно!
Скалы Салактионы стали прозрачными. Кристально прозрачными. В течение дня они мутнели, мозолили глаз обыденностью, напоминали старое стекло. Но вот сейчас на рассвете они казались древними скульптурами. Чудеса, да и только!
Кутельский прослушал запись.
«О, черт! Я написал хорошую вещь! Короткую, как и намекала Моника. Им бы пора вставать!»
Чарли по карнизу, опоясывающему домик геостанции, добрался до окна спальни девушки, прижался спиной к стене и включил звук на саксофоне.
Прекрасной мелодией он приветствовал рассвет на Салактионе и свою возлюбленную.
За окном не раздалось ни звука. Никакой реакции. Раздосадованный Кутельский снова обошел домик, заглянул в дверь.
Посреди лаборатории на узкой кушетке, обнявшись, безмятежно спали Абуладзе и Моника…
О проекте
О подписке