«Пятёрочка» снова распахнула двери, теперь уже на выход. Ребята сошли по ступенькам. Прокатила коляску женщина, выстукивая палочкой по асфальту, просеменил старичок.

– Так что, до ларька? – повторил вопрос Женька.

Лёшка задумчиво кивнул.

– Если меня дурачат, то очень натурально, – сказал он.

– Бывает. Значит, за куш можно и подурачиться.

– Понимаешь, есть такие вещи, про которые нельзя сказать, что это дурачество.

– Ну, какие, например?

Ожидая ответа, Жижа повернул голову. Лёшка вдруг показался ему резко повзрослевшим, посерьёзневшим, очертились губы, скулы. В глазах появилась странная озабоченность.

– Эй, – осторожно позвал Женька.

– Что? – Лёшка моргнул и стал прежним. – За пивом?

– Ну!

Ларёк притулился к автобусной остановке и больше всего напоминал обитую вагонкой конуру, увенчанную прямоугольной вывеской с надписью «Колосок». Лёшка не удивился, когда обнаружил, что и пожилая продавщица внутри похожа на бульдога. Как она на них не гавкнула, не понятно. Чудо. Когда Жижа – он все-таки повыше, попрезентабельнее, с тонкими усиками над губой – спросил пива и сунул в окошко сто рублей, лицо её приобрело оскорблённое выражение, несколько секунд она сверлила глазами сначала Жижу, а потом и Лёшку, но все же, поджав губы, как великое одолжение протянула баночную «балтику».

Жижа дурашливо поклонился. Женщина махнула на него кулаком.

– Ещё попросите у меня!

– На десятку обсчитала, – сказал Жижа, ссыпав мелочь в Лёшкину ладонь.

Они уже порядком отошли от ларька и возвращаться не стали. Потопали через дворы к Жижиному дому. Порывами, шелестя листвой, налетал ветер. На заасфальтированной площадке малышня пыталась играть в футбол.

Пиво было холодное.

– Слушай, – сказал Жижа, – хочешь, я с тобой к ним схожу?

– Зачем? – спросил Лёшка.

– Ну, у меня глаз на фуфло намётан.

– Лучше тебе вообще там не появляться. Ещё меня подставишь.

Они помолчали.

– Меня тут механиком зовут, – глотнув пива, сказал Жижа. – Ну, наладчиком игровых автоматов. До осени.

– А платят сколько?

Женька вздохнул.

– Чисто символически. Зато играй, сколько хочешь.

– Так без выигрыша же.

– То-то и оно.

Они с торца обогнули «Комету», перешли улицу у стройплощадки и остановились у Жижиного дома – длинной панельной пятиэтажки древних семидесятых годов постройки. Вид у неё был обшарпанный и пятнистый.

– Ну, что, – подал руку Женька, – пойду я.

– Ага, давай.

Лёшка посмотрел, как Жижа, продернув ручки пакета к локтю, скрывается в подъезде, и достал мобильник. По часам на экранчике было около шести.

– Алло, мам, – произнес он в трубку, набрав вызов, – ты когда будешь?

Сначала ему показалось, что маманя даже разговаривать с ним не хочет, но затем усталый голос ее прорвался сквозь хрип помех:

– …ёша, тебя плохо …но.

– Когда будешь, говорю.

– …наю. После восьми…

– Ну, я уже уйду. Я тебе там две тысячи в тумбочке оставил. С аванса.

– Спасибо.

От этого простого слова, такого, как оказалось, нужного, даже необходимого, ком вдруг вспух у Лёшке в горле.

– Ты это… прости меня, – сказал он.

На том конце помолчали.

– …лушай, Лёш, возьми мои …тарые перчатки, отне… …те Вере. Она обещала их…

Лёшка сморщился, пытаясь понять смысл.

– Перчатки? А где они?

Он медленно пошёл в сторону дома.

– Наверху, где шапки. Толь… с краю.

– Ясно. А я суп доел.

– Тебе и ос… …чуешь там?

– Да, так нужно. Ты не беспокойся. А перчатки я завтра отнесу. Сегодня не получится.

– Ну, ладно. Пока, Лё…

Квартира была закрыта, и Лёшка, отпирая дверь, подумал, что Динка, наверное, опять убежала с подружкой изводить морскую свинку. Они её, бедную, закормят, и она, разумеется, помрёт. Не, на месте Гошана он начал бы поститься. С другой стороны, может быть они растят из него пони?

Лёшка поржал над собственной шуткой.

Перчаток на полке с шапками не оказалось, но он сообразил про антресоли и там, среди меховых чудищ, присыпанных нафталином и ждущих новой зимы, выловил-таки искомое. Одна перчатка была как новенькая, зато у второй кожа лопнула в двух местах на ладони, у а большого пальца разошлась по шву. Как тут можно починить, Лёшка не представлял. Ладно. Он убрал перчатки в карман куртки. Если Мёленбек завтра на час-другой отпустит, он днем занесёт их тете Вере. Или же вечером.

Жрать не хотелось. Играть не хотелось. Минуты ползли как дохлые ишаки. Зажмурившись, Лёшка попробовал выйти в ойме, но и тьма была какая-то не такая, цветная, вспыхивающая зелёными и фиолетовыми пятнами, и тело все время ощущалось: то чесалось, то щёлкало, то подёргивалось, самостоятельное, блин.

Одноклассники в интернете хвастались приключениями, родительскими машинами, девчонки навыкладывали фоток («Я в Праге», «Я в Москве», «Я в лесу», «Мой котик», «Мой пёсик»), и Лёшка заценил те, где девчонки были в купальниках. Наташка Колесникова – это, блин, было что-то! Хочешь изойти на слюну, спроси меня, как. Повздыхав, он поискал страничку Ленки Линёвой и не нашёл. Возможно, она вообще не была зарегистрирована в сетях. Подумав, Лёшка оставил сообщение на форуме её класса, попросив народ поделиться номером телефона. Вдруг повезёт.

Ближе к семи он вытянул из-под кровати спортивную сумку. В шкафу обнаружилось отделённое от остального, приготовленное маманей бельё – двое трусов, две футболки, рубашка, светлые брюки. Лёшка добавил к ним шорты-бермуды. А что? Пожалуй, классно будут смотреться на фоне камзолов и панталон.

Он постоял ещё, жалея, что не может взять компьютер. Н-да, на ноутбук надо копить. Ноутбук взял, и пофиг.

Вернувшаяся Динка сразу ускакала на кухню, чтобы через минуту с гигантским бутербродом выйти в прихожую.

– А ты что, поел? – поинтересовалась она ехидно.

– Поел, – Лёшка застегнул куртку.

Карман с перчатками вздулся, как беременный.

– А миску тоже съел?

– Вымыл.

– Ты же не моешь! – округлила глаза Динка.

– Кто сказал? – Лёшка попытался щёлкнуть сестру по лбу, но она отдёрнула голову. Шустрая, блин!

– Сам сказал, – она показала ему язык.

– Ну, значит, я лошара, – сказал Лёшка.

Динка захохотала как ненормальная.

– Хе-хе-хе, – передразнил её Лёшка. – Закрывайся, давай.

Солнце спряталось за облачной пеной, поджаривая ее снизу. Воздух казался белесым, словно в него накурили.

Интересно, подумалось Лёшке, что там у них происходит по ночам, если обязательно моё присутствие? Не оргии же. Мёленбек ещё, конечно, представлялся в роли любителя сладкой ночной жизни, но Штессан… Штессан в воображении Лёшки рисовался исключительно с прямоугольным щитом римского легионера и коротким мечом… как, блин, его! Гладиусом. Проверочное слово – гладиолус, ага. В какой-то другой ипостаси, вроде постоянно валяющегося на диване пьяного, как Женькин родитель, главы семьи или смешивающего коктейли в клубе беспечного мажора Валерки Тымчука, Лёшка, хоть убейте, Иахима не видел.

А Штессан, кстати, убить ещё как мог!

К особняку на Шевцова Лёшка пришёл на десять минут раньше, но ждать не стал: сначала дернул дверь за ручку (оказалось, заперто), затем пробарабанил костяшками пальцев.

Открыл дверь Мёленбек. На нём был красный бархатный камзол с серебряным узорным шитьем и темно-красными обшлагами. Лицо его было торжественно, борода расчёсана, глаза смотрели строго и слегка сквозь.

– Проходи.

Лёшка вдруг оробел.

– Я, блин, вот… чуть раньше.

Мёленбек нахмурился.

– Блинов не надо. Секретарю не престало.

Он посторонился. Лёшка прошёл, расстегнул и повесил под внимательным взглядом свою куртку. Маманина перчатка выпала, и он, краснея, утолкал её обратно в карман.

– Извините.

– Проходи в обеденную, – жестом показал Мёленбек.

Лёшка посмотрел на влажно блестящий линолеум и скинул кроссовки.

– У вас тапок-то нет? А то дальше натопчу.

Мёленбек посопел.

– Штессан! – крикнул он зычно. – На черта ты вымыл полы? У нашего молодого секретаря случился приступ совестливости.

Лёшка даже обиделся.

Вот нифига себе! – подумалось ему. Ну и бородач! Только попроси меня о хельманне ещё, только попроси!

– Штессан!

– Что? – появился в дверях обеденного зала Иахим.

Куртку он сменил на белую рубашку с рукавами-воланами, а ремень – на алый пояс. Кинжал, впрочем, так и остался висеть в ножнах, зацепившихся за пояс медным кольцом.

– Наш секретарь заметил твою работу, – сказал Мёленбек.

– И поэтому дуется и прячет глаза? – хмыкнул Штессан.

– Я вообще не по этому, – буркнул Лёшка.

– Он обижается на меня, – наклонившись, словно по секрету, сказал Мёленбек.

– Почему?

– Он думает, я его позорю.

– А ты не позоришь?

– Нет, – сказал Мёленбек. – Это называется – провокация. Должен ли секретарь вестись на провокации – вот вопрос.

– А что вы сразу! – взвился Лёшка.

– В первую очередь, Алексей, секретарь должен думать, – сказал ему Мёленбек, уставившись на него своими черными, навыкате глазами. – Некто Солье Мёленбек сказал тебе нечто обидное. Но почему он это сказал? В чём состояла его цель? Руководствовался он эмоциями или расчётом? Вот что должно тебя занимать. Понятно?

Пристыженный Лёшка кивнул.

– Прекрасно, – Мёленбек причмокнул губами. – Тогда подумай и скажи мне, так в чём был мой расчёт?

Лёшка посмотрел на Штессана.

Штессан был как скала, пойми там, что на лице у камня. Камню пофиг. Ну, ладно, подумал Лёшка. Если Мёленбек говорит о расчёте, значит, был расчёт. То есть, он знал, что я обижусь. В прошлый раз Иахим сам сказал, мол, не снимай обувь. А тут полы… Я же вижу, что чистые.

Мёленбек вздохнул.

– Алексей, ты долго?

Лёшка усиленно почесал лоб.

– Погодите.

Если Мёленбек знал, как я среагирую, значит, он хотел, чтобы я по другому относился к его словам, чтобы я научился…

– Это урок, – сказал Лёшка. – Наглядный урок лучше запоминается. Особенно, если он связан с обидой или виной.

– Хорошо, – сказал Мёленбек. – Ты прав. Это именно урок. Но секретарь не должен ограничиваться одной, пусть и самой вероятной версией. Говорящий с тобой человек может иметь не один, а несколько мотивов. От разных мотивов и дальнейшие его действия будут разными. Так что с тебя ещё один вывод. Мы ждём.

– Да бли… – Лёшка вовремя стиснул зубы. – Дайте подумать-то!

– Всё остынет, – сказал Штессан.

Лёшка опустил голову.

Ещё один вывод ему, блин, заметались мысли. Не престало, видите ли, блинкать. Перейти, что ли, на оладушки? Я на что обиделся? На то, что будто бы слепой. Что, типа, не вижу, что Штессан полы помыл. Приступ у меня чего-то там. А чего следить кроссовками по чистому-то? Кому после этого – тряпку в руки…

Лёшка замер.

– Так это намёк, что мне теперь ещё и полы мыть? – обречённо выдавил он.

– Хо! – воскликнул Штессан. – Парень соображает!

– Он именно этого и боялся, – сказал Мёленбек.

– Ага, – сказал Лёшка, – я теперь секретарь-поломой.

– Вот ты вянгэ, – улыбнулся Штессан. – Рано я тебя в сквиры записал. Кому ещё полы мыть, как не самому младшему и самому неопытному?

– Воспитываете…

– В какой-то мере, – приобнял Лёшку Мёленбек. – Знаешь, сколько я в свое время за уважаемым Гохолом Петернаком кристаллов перечистил? Думаю, не одну сотню. Он их коптит, а я чищу. Он коптит, а я снова чищу. Думаю так исподтишка: да закоптись ты совсем! – он басовито хохотнул. – Но с возрастом понял такую штуку, Алексей. Любые препятствия надо воспринимать как вызов твоим возможностям их преодолеть.

– И как мне преодолеть мытьё полов?

– Я, честно говоря, тоже не понял, – сказал Штессан.

– Оба дурни, – вздохнул Мёленбек.

Они незаметно перебрались в обеденную. На столе стояла все та же глубокая чаша с цветочным рисунком, накрытая полотенцем. Но теперь к ней прибавился длинный поднос с крышкой, из-под которой одуряюще пахло жареным мясом.

– Вот как у нас было, – ликурт Третьего кнафура снял полотенце с чаши, и Лёшкиным глазам предстала гора парящего, рассыпчатого, золотистого риса. – Младшие, пока толком ничего не умеют, занимаются хозяйственными работами. Во-первых, при деле. Во-вторых, освобождают панциров от всякой такой ерунды. В-третьих, учатся терпению и смирению характера. Правильно? Правильно.

Он ложкой набрал риса в тарелку.

– А если нападение? – спросил Лёшка, отодвигая стул, чтобы сесть.

– Если нападение, сквиры встают вторым рядом. И это тоже правильно. Солье?

– Мне много не надо, – Мёленбек подал свою тарелку.

– Я знаю, сколько, – сказал Иахим и насыпал Мёленбеку вдвое больше, чем себе. – Алексей…

Всего две ложки риса упало в тарелку Лёшке.

Затем Штессан также распределил мясо. Мёленбеку достался самый большой кусок. Лёшке – два маленьких. В общем, почувствуй себя Золушкой, бл… оладушек.

Ели молча, скребя по фарфору ножами и вилками. Пили соки из пакетов.

Мёленбек, несмотря на то, что принимал от Штессана тарелку с явным неудовольствием, справился со своей порцией даже быстрее Лёшки.

– Славный ужин, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Помнишь, Иахим, мясо на углях в «Тёмном господине»? Вряд ли он цел сейчас.

– Я больше скучаю по «Мокрому Риверо», – сказал Штессан.

– Я не ходил в такие заведения, уж извини.

– Тебя бы и не пустили.

– Меня? Цайс-советника?

– Ну, пустили бы, – неохотно признал Штессан. – Но, честное слово, ты испортил бы там весь праздник народу.

– А это вы сейчас нарочно, да? – спросил, вмешиваясь в разговор, Лёшка. – Вы так с темы съезжаете?

– Умный парень, Солье, – Иахим смущённо потыкал вилкой в остатки мяса.

– Алексей, я помню своё обещание, – уставился на Лёшку Мёленбек. – Только, боюсь, ты нам не поверишь.

– Ну, я знаю, что вы бежали.

– Бежали… – грустно повторил Мёленбек. – Мы из другого мира, Алексей.

От обыденности тона, которым это было сказано, Лёшку пробил озноб.

– Вы шутите, да?

– Алексей, ты же сам, наверное, пришёл к такому же выводу.

Лёшка привстал и сел снова.

– Вы, блин!.. – у него стиснуло горло, и он полез через стол за соком. Штессан подал. – Ага, спасибо! Из другого… Конечно! Их тут под кх-хаждым веником!

Не договорив, Лёшка на несколько секунд присосался к пакету и даже вкуса сока, что пьёт, не почувствовал.

– Вы бы это… – он кулаком вытер губы. – Ну, что-нибудь поправдоподобнее придумали бы.

Мёленбек улыбнулся.

– Алексей, не надо ничего придумывать. Наш мир называется Ке-Омм.

– И где он? – спросил Лёшка, щурясь.

– Везде. Рядом, – сказал Мёленбек. – Представь, Алексей, ты стоишь у зеркала. В зеркале отражается та же комната, тот же стол, те же тарелки. Такой же мир. Вообрази бесчисленное множество таких отражений.

– Отражений меня?

– Мира.

– Так моего же мира.

– А теперь представь, – сказал Мёленбек, – что твоё отражение также смотрит на тебя. И также думает о тебе в зеркале.

Лёшка попробовал нарисовать себе другого Лёшку, который вглядывается ему в глаза, кривит губы, расчёсывает намечающийся прыщик на подбородке, и вздрогнул, когда этот воображаемый, второй Лёшка показал ему язык.

Бр-р-р!

Это было жутко. Повеяло детскими страшилками, которые Лёшка вроде как благополучно перерос лет семь назад. Однажды в темном-темном зеркале…

...

8 9 10

Стандарт

4.25

(4 оценки)