Первый Новый год курс встретил в кроватях без вариантов и без надежд на послабление. Только Заварин включил телик в Ленинской комнате, и бой курантов еле слышно возвестил о наступлении 85-го. Произнеся с традиционной издёвкой поздравления в стиле «если хочешь быть здоров, ешь один и в темноте», старшина Заварин с приближёнными закрылся в Ленинской комнате для, официально, совещания, а реально – тайного просмотра «Огонька». Но ненадолго. Дополнительных событий встреча Нового года не принесла.

Первая подготовка к экзаменам и первая сессия. В чём-то она, как и все остальные сессии, принесла послабления. Как во времена водяного перемирия в Африке, солдафонщина в армии в период сессии стихала, и кровожадность хищников, имеющих власть наказать курсанта, была под неявным запретом. После объявления приказа о том, что «мозг должен думать», всё свободное и лишнее время выделялось на самоподготовку. Главный стимул был для всех один – не сдавший сессию в отпуск не едет. Как минимум до пересдачи. А зимний отпуск был короток – меньше двух недель. Но требуемые общие показатели училища, теперь уже по успеваемости, играли в помощь курсантам.

Сессию сдавали даже немногие нацмены, у которых и с русским языком были большие проблемы. Существовали реальные возможности возместить неспособность отдать долг родине хорошими показателями в учёбе другим способом. Работы в училище хватало, и всем находилась по способностям. Нужно было быть откровенным маргиналом, чтобы умудриться не сдать первую сессию. С другой стороны, для тех, кто ощущал стремление к знаниям, для получения этих знаний в КВВКИУРВ были созданы все условия.

В новое училище собирался неординарный преподавательский состав. Нет, профессоров туда не ссылали, но Андрюха не мог вспомнить ни одного преподавателя, кто бы не был экспертом в своей области и знал бы предмет только поверхностно. Некоторые гражданские проявляли равнодушие к тому, как внимательно и упорно аудитория пытается воспринимать очень сложный излагаемый материал, но тем не менее давали его очень подробно и ответственно.

В первую сессию личный состав только сортировался по способностям и усердию в учёбе. Далее было всё по-другому. Для тех, с кого было бесполезно требовать огромной мозговой активности, находились и закреплялись сферы деятельности по отработке задолженностей согласно имеющимся талантам. Ефим, например, умел не только круто петь. Он также умел и шикарно рисовать, писать, оформлять. Андрюха не был уверен, что добрый малый Ефим освоил хотя бы операции с дробями, но никто особо не сомневался в том, что ему это и не понадобится. Здравый смысл говорил, что нет необходимости требовать отличные знания математики или физики, если есть возможность принести гораздо больше пользы в других областях. Но потом тот же здравый смысл «курил в сторонке», когда выяснилось, что Ефим после увольнения преподавал на компьютерных курсах, а Серёга Фёдоров перманентно обосновался в старшем преподавательском составе местного Политеха, в то время как истинные научные умы, в лёгкости осваивавшие матанализ и сложные прикладные дисциплины, тупо ушли в коммерцию.

Тем же, кто зарекомендовал себя как будущий профессионал-инженер-системотехник, в последующие годы и в неимоверно трудных нагрузках предстояло вырабатывать очень полезную способность мозга осваивать огромнейший и неимоверно сложный материал в кратчайшие сроки, даже если он потом быстро забывался по ненадобности. И это была именно та тренировка мозга, которая позволила Андрюхе добиться того, чего он добился в своей профессиональной деятельности. Пока же «буйными» или просто упёртыми самоподготовка воспринималась как хорошая возможность подготовиться к сессии, а остальными – как возможность выспаться.

И вот, этот знаменательный и столь долгожданный день настал. Самые длинные и самые сложные полгода жизни прошли. Сессия сдана. Крупных залётов нет. Впереди реальная возможность первого короткого отпуска. Давно похороненная надежда на глоток свободы на гражданке замаячила за углом, а вместе с ней и тревога – как это будет? Официальными инструкциями было выдано: не расслабляться! А для этого – ходить везде и всегда в форме и считать это просто коротким сном и неправдой. И приходилось-таки эту форму минимум дважды в отпуске надевать для постановки на учёт в местной комендатуре и снятия с него. Первые особо отличившиеся получали отпускные документы и покидали казарму. Дошла очередь и до Андрюхи.

Невозможно описать впечатления курсанта непосредственно перед убытием в первый отпуск. Никакой полёт на Мальдивы или покупка Бентли с этим и рядом не стоит. И случался «эффект засветки», когда яркость картинки превышает чувствительность фотоприёмника и получается сплошное белое пятно. Ровно таким пятном в памяти Андрюхи и остался выход через КПП на свободу и путь до вокзала.

Ехать пришлось через Орёл. Прямых поездов до Брянска зимой не ходило. Ехали вдвоём из группы. Добрый малый Андрюха Кобелев, получивший за некоторую демонстративную флегматичность кличку Козырь, был из Орла. Приехали к полуночи. Снег, мороз, настоящая зима —круто! Единственным способом достичь Брянска являлась электричка в полшестого утра. Оставшись один и не особо комплексуя по поводу этого, Андрюха погулял по зимнему ночному городу. Шинель не позволяла замёрзнуть, и он благополучно дождался электрички. Ещё три часа, и вот он – Брянск – город из снов о прошлой жизни. Такой же зимне-бело-морозный и притихший в раздумье, как встретить получившегося вместо можайца бабковца. Всё было в кайф. Замёрзшее окно тралека на задней площадке, горка, по которой взбирались классом в походе в цирк, набережная, мост через Десну, Т-34 на постаменте, ж/д мост, родная остановка, дом, родители, комната… Невероятно!

Короткие дни летели быстро. Первый ушёл на поездку в комендатуру, чкание в форме по знакомым и благополучное снятие этой формы. Пройдясь по всем друзьям-товарищам и обнаружив, что у всех давно свои заботы в виде учёбы, работы, у некоторых и семьи, Андрюха предался расслаблению и отхождению от полугодовалого стресса в казарме. Зашёл к Вове, и его мать объявила, что тот скоро прибудет на каникулы, и это совпадёт с его днём рождения.

Отмечание дня рождения Вовы было очень давним и особым ритуалом. Всё обязательно должно было пройти через застолье и вечер в компании подруг. Компания получалась небольшая – 4–6 человек, а вечер – вполне безобидным. И получалось так, что подруги каждый раз были новые. И «подбор персонала» был исключительно в ведении Вовы. Как-то не особо умел находить язык с противоположным полом Андрюха.

Оставалась пара дней отпуска, и предчувствие, что скоро придётся проснуться, уже сказывалось. Длинные вечера заполнялись мероприятиями максимально. Не испытывая особого душевного подъёма от догадки, кого из Вовиных старых подруг, вероятно, придётся увидеть, Андрюха прибыл в назначенный час на торжество. Вовина мать, как всегда, постаралась и, как всегда, проявляла природную интеллигентность учителя с многодесятилетним стажем. Это потом горе-учителя превратятся в холуёв и инструмент подтасовки бюллетеней на голосованиях в угоду омерзевшей власти, а в те времена у них ещё была возможность посвящать жизнь любимому делу.

Вова приехал за день до этого, но с поразительным талантом успел обо всём позаботиться. И, к приятному удивлению, в банке подруг Вовы нашлись не те, кого Андрюха опасался увидеть, а абсолютно незнакомые. Уже морально придавленное грядущим обстоятельством скорого отъезда восприятие окружающей действительности не позволяло особо загораться перспективами длительного общения и каких-то взаимных зацепок, но что-то неожиданное и необычное в душе возникло сразу. Андрюха сначала не понял, что да как, и как к этому всему относиться.

«Итак, она звалась Татьяна». Не было сомнений, – раньше не встречались ни разу. Но уже через несколько минут у Андрюхи появилось ощущение, что они знают друг друга давно. Ни намёка на выпендрёж, болтливость или заносчивость. И это так гармонично сочеталось с неподдельной открытостью и резонировало с Андрюхиными представлениями о нормальных отношениях между людьми, что опасение возможных моральных травм для обоих, в связи с неминуемым скорым отъездом, притупилось полностью.

Это через много лет ему стало понятно, насколько далека была Татьяна от сложности ситуации, в которую её втянул обормот Вова и познакомил со своим другом-придурком. Даже будучи предупреждённой о его скором убытии, какие были у неё шансы получить хоть малейшее представление о времени и расстоянии, которые должны были их разлучать? В отсутствие мобильной связи и возможности всё бросить и приехать. Откуда ей было знать о “белом расписании”? Что фактически казарма – это та же тюрьма, откуда нет выхода, по крайней мере короче, чем в годы. О том, под каким прессингом приходится быть эти месяцы как в училище, так и вырываясь из него в редкие дни по разным поводам.

Это уже через десятки лет, после сложных жизненных заморочек и взросления дочерей, стали доходить простые истины, элементы женской логики и прочие нюансы абсолютно иного видения мира, жизни, планов на эту жизнь, стремлений и потребностей. Пока же они, как давно близкие люди, посвятили вечер изложению последней информации друг о друге и прочей безобидной болтовне. Не совпадала эта встреча с представлениями Андрюхи из опыта предыдущей жизни в роли гадкого утёнка о том, что женщин когда-нибудь придётся завоёвывать и терпеть всю жизнь их заморочки.

Явление Татьяны было настолько естественным и обезоруживающим, что отодвинуло в тень все опасения и размышления о том, что дальше. Два человека просто наслаждались обществом друг друга. Она, наверно, была такой естественной по жизни, а он обомлел от единственных выдавшихся за отпуск нескольких часов пребывания в мире без войны и столь редких и ценных минут иного умиротворяющего бытия. Когда кажется, что всё, что тебе нужно по жизни, – вот оно, рядом. «Тут потом явно будет над чем поработать доктору Бабкову».

Часы классного вечера утекли сквозь пальцы. Морозный город, путь до Татьяниного дома, несколько минут прощаний. Он попросил адрес, она, не раздумывая, продиктовала. Вот и всё, казалось. Нужно забыть. Не мучить ни себя, ни её. Только вот не поймёт. «Останусь очередным промелькнувшим придурком в её жизни». Но ощущение, что теперь что-то будет по-другому, уже не выкинуть из головы. По крайней мере ему будет кому написать, не только родителям. Нужно будет только решиться. Как ни привыкай, неприятно быть очередной раз посланным.

Замёрзший поезд оттаивал, уже подходя к Воронежу. Последние часы псевдосвободы. И вот она опять – казарма. Доклад по форме о возвращении и отсутствии залётов, парадка на ПШа. Народ стекается в прострации. Поначалу натянутое общение с братьями по участи начинает растапливать ступор в голове от осознания предстоящего неизбежного и длинного полугодия. Ещё вчера была не казарменная кровать, и не Заварин являлся ему на ночь. Ещё вчера была Татьяна. Но в программе сегодняшнего вечера, как и почти пары сотен следующих, сказки уже не будет. Завтра всё закрутится заново. Злющая предательская тоска будет пытать несколько вечеров, пока не отляжет через неделю.

Государство в лице преподавательского состава КВВКИУРВ продолжало давать качественное и достойное образование слушателям, которые были в состоянии воспринять и оценить. Оценить, правда, получалось позже и с ощущением угрызений совести за собственную неблагодарность и выплеснутый в адрес тех лет негатив. Оценить, очутившись в последующей позорной эпохе, многими десятилетиями пожиравшей созданные в те времена материальные блага и остаток достойных людей, которые не проявили способностей или желания перестроиться под принципы и понятия меркантильного благопожирания и немыслимого уровня лицемерия и скотства. В стаде, отвергнувшем всяческие принципы и общечеловеческие ценности, заменив это всё враньём и лицемерием, как в воде: всё достойное не способно удержаться на плаву и имело единственную участь – уступить место нетонущим ценностям современной эпохи.

Василий Андреевич Бухтояров был не из тех, кому наплевать, как воспринимают излагаемый им материал. А излагал он наиболее сложные вещи из общеобразовательных дисциплин – матанализ. Талантливо сочетая суть и методику решения дифференциальных уравнений с лирическими отступлениями на тему важности и почётности миссии, выпавшей на долю слушателей, а именно стать Грозой Американского Империализма, Василий Андреевич не оставлял вариантов для полного вылетания всего влетевшего в одно ухо из другого. Что-то, если не матанализ, то эмоции в голове должны были оставаться.

Воодушевляющие лирические отступления так прямо с дифурами не пересекались. Как правило, существовало несколько условий переключения алгоритма изложения на них, и часто без обратного возврата к матанализу.

Первым вариантом было обнаружение в аудитории спящего курсанта. Нет, к вынесению приговора и к расстрелу это не приводило. Василий Андреевич никогда не опускался до уничтожающих репрессий. На карандаш он, конечно, мог взять особо отъявленных, но только чтобы проявить немного больше объективности на экзамене.

Тирада по поводу спанья на лекции всегда была однотипна, продолжительна, но воодушевлённость её со временем не снижалась. Плавно переходя от вводной части о ценности отведённого человеку времени к важности выпавшей миссии, Василий Андреевич декларировал традиционные постулаты о том, что: «Ты миллион лет спал! Миллион лет будешь спать! И ты проявляешь сейчас такую глупую расточительность, погружаясь в сон в важные моменты дарованной тебе жизни! Ты! Гроза Американского Империализма! …»

Второй вариант часто провоцировался слушателями умышленно. Когда мозги начинали кипеть, а до конца пары ещё оставалось полчаса или более, кто-то из курсантов, иногда выбранный другими, тихонько и невзначай, как бы комментируя что-то соседу, но так, чтобы услышал Василий Андреевич, упоминал слово «Пугачёва». У Василия Андреевича безвариантно срабатывал рефлекс, на который все рассчитывали. Остаток лекции был посвящён пламенным речам о том, какой вред государству, обществу, планете и Вселенной в целом приносит эта политическая п… Пугачёва. Народ расслаблялся в упоении до конца пары.

Ожидание же экзамена по матанализу для большинства приравнивалось к ожиданию залёта, который неминуемо поставит под угрозу отъезд в очередной отпуск. Но, к чести Василия Андреевича, какими бы явно выраженными не были его идейные принципы, он всё понимал. Ведь он был и реально классным преподавателем матанализа, что не сочеталось со скудоумием. Ни на секунду Бухтояров не забывал о сути курсантского бытия, о том, насколько это не так просто, что есть отпуск, ну и всё такое. И как бы ни была грозна создаваемая им видимость возможных расправ за неуважение к матанализу, так никого он и не загрыз. Потому, наверно, и не было никого из курсантов без оставшегося в душе уважения к этой, несомненно, яркой личности.

Андрюху окончательно утвердили на должности командира первого отделения третьей группы, и началась ещё одна нелёгкая школа получения навыков сержантства. И это было одной из труднейших задач в жизни. Это не про офицеров и солдат. Это совсем другая категория задач. В войсках при проведении воспитательной работы с солдатами и решении прочих задач рамки взаимоотношений были выстроены чётко: командир – подчинённый. И никаких вариантов и неоднозначностей. С сержантством в училище всё гораздо сложнее.

(От автора: “Следующие тройка абзацев добавлены по просьбе Саныча, сокрушающегося по поводу того, что я не написал о самом главном”)

Саныч считал дело воспитания сержантов самым важным и подходил к нему фанатично. Он готовил их по ночам, уезжая домой после часа ночи на такси, а в шесть уже был на службе. На третьем курсе старше командира отделения и старшины начальников не будет. По крайней мере, так заявлял Саныч. Но и реально, если командир отделения сказал: «НЕТ», то никакие погоны не могли этого курсанта вырвать в увольнение. Как это было с Шурой Шевченко, когда за ним пришел грозный замначальника училища полковник Гольтяев, а командир отделения сказал «нет». Гольтяев попытался приказать Санычу, но тот протянул ему увольнительную записку и сказал: «Пожалуйста! Увольняйте! И сами подпишите». Тот повернулся и ушел, и больше никогда не приходил.

Уже на третьем курсе и до выпуска заправляли всем младшие командиры. А в отсутствие Саныча увольнял старшина Сопов. Когда кого-то задерживал патруль, и обнаруживалось, что увольнительная подписана Соповым, замполит пытался орать на Саныча на совещании, что у него на курсе бардак. Саныч невозмутимо предлагал замполиту почитать устав и обязанности старшины роты в нём, где последний пункт гласил: «В отсутствие командира роты старшина выполняет его обязанности». И начальник факультета Рубцов замполита затыкал!

Получив достаточный уровень уверенности в сержантском составе, Саныч иногда пользовался этим для некоторых вольностей. Через тройку лет пришёл новый начальник училища и начал «наводить порядок», устно приказав начальникам курсов перейти на казарменное положение. Саныч повесил на стул в канцелярии китель, на стол положил фуражку и позвал старшину Сопова. Тот доложил о прибытии, а Саныч спросил у него: «Где начальник курса?» «Не понял?» – сразу не сообразил старшина. Саныч встал, отошел к двери и повторил вопрос. Сопов сообразил и ответил: «Где-то здесь». «Молодец! Соображаешь», – удовлетворился Саныч и стал приходить только к подъему, причём, когда курс уже стоял на улице.

Правомерно считается, что именно на сержантском составе держится вся армия. Но редко кто вдаётся в подробности, что за этим стоит. А стоит за этим гибкость подходов и компромиссов, возведённая в степень искусства. Парадокс заключается в том, что ты должен требовать, принуждать и наказывать тех, с кем ты живёшь и по-своему зависишь от них. Любой срыв в беспредел или другая крайность – проявление беспринципности, уничтожают твой статус и карьеру сержанта в ноль и сразу. Конечно, возможность реабилитироваться потом многим даётся, но это происходит неимоверным трудом и усилиями. Так и живёт сержант, умело лавируя между интересами личного состава и требованиями офицеров, и каждый промах стоит ему полной или частичной потери авторитета или доверия командования.

С другой стороны, более жёсткой и эффективной школы воспитания «человечности» в отдельно взятой личности придумать трудно. Сержанту легче, если он местный или женат и живёт больше дома, а не с личным составом. Андрюхе же, будучи абсолютным изгоем за пределами училища в чужом Краснодаре, находить компромисс с подчинёнными было задачей выживания. А сочетание долбаных излишней категоричности и мнительности часто ставило на грань срыва в беспредел или излишнюю жёсткость, а потом терзало душу картинками глаз курсантов своего отделения, выслушивающих его наезд или взыскание. И им приходилось его терпеть!