Во многом помогал пример других. Командир второго отделения Виталик Остапенко имел наивысший авторитет среди трёх сержантов группы, и как-то получалось, что всегда был рядом и в готовности поддержать. Ощущение, что у тебя за спиной есть кто-то свой, создавалось всегда. Рассудительностью и идеальным сочетанием личных взаимоотношений и требовательности Виталик уравновешивал двоих холериков, командующих первым и третьим отделениями. С Витькой же Макагоновым – командиром третьего отделения – Андрюха был ещё и в одной команде, работая над перспективными научными темами. Да и дружба вне училища, особенно на последних курсах, давала большую поддержку.

Проблема сержантства оставалась на протяжении всех пяти курсов, пока существовала ответственность за всё, что творило отделение, и как эффективно оно выполняло поставленные задачи. На всё это накладывалось обстоятельство полной Андрюхиной бездомности за пределами забора училища и открытой готовности родителей подчинённых помочь во временном приюте, хотя бы для переодевания в гражданку и просто подкормки. Уезжая после выпуска из Краснодара, по разгильдяйству Андрюха потерял кучу бумаг, включая водительские права, выпускной альбом и записи личных контактов. Через много лет, вспоминая об этом, он сильно сожалел, что не предпринял достаточных усилий, чтобы поднять координаты, как минимум, родителей Олега Немирова, благодушно предоставлявших ему приют и терпевших его хоть не очень частое, но присутствие в своём доме. А именно этих людей, равно как и мать Серёги Фёдорова, проявлявшую к нему искреннюю доброту и всегда державшую открытой дверь, он, при наличии хоть в малом количестве добропорядочности, должен был не забывать и минимум поздравлять с Новым Годом.

Наука нахождения компромиссов давалась нелегко, но в должности командира отделения его утвердили, и скоро на чистых курсантских погонах зажелтело по две полоски младшего сержанта. Первые три года дежурными по курсу ходили только сержанты. Только начиная с четвёртого эту практику положено было пройти всему личному составу. И это было испытание и стресс, научиться проходить которые было одной из важных задач.

Получив штык-ножи и приведши внешний вид в порядок, заступающий наряд во главе с Андрюхой был готов выдвигаться на развод. Бегло проверив знание обязанностей дневального и внешний вид, он построил команду, и колонной по одному выдвинулись на плац. Построение наряда всего училища, представление дежурного по училищу, проверка готовности всех подразделений и развод под оркестр. Казарму приняли с умеренной степенью скрупулёзности. Ночь прошла без эксцессов.

Андрюха никогда не спал по ночам в наряде, даже прислонившись головой к стене с видом бдения. В молодости бессонные ночи не являлись сильной проблемой, но состояние «ловления лёгких глюков» каждый раз наступало. Мозг отключался даже в стоячем или идущем положении. То и дело померещится всякая пролетающая меж кроватей нечисть, и инстинктивно хватаешься за штык-нож. Но это всё абсолютно терпимо по сравнению с масштабами дурдома, который ожидает наряд, и особенно дежурного по курсу, наутро.

Пять минут до подъёма. Часы сверены. Не дай Бог они будут отставать на несколько минут или спешить. В первом случае дежурный будет разорван проверяющими, а во втором – личным составом. Поднять курс на пару минут раньше положенного – проклятий не оберёшься долгое время.

Пока все действуют по распорядку и Бабков не пришёл, время работает на тебя. За полчаса до завтрака надо прибыть в столовую и убедиться, что к приёму пищи курсом всё готово. В случае неустранения всяческих возможных проблем риск большого негатива со стороны личного состава также обеспечен. У всех должны быть столовые приборы, кастрюли с едой, хлеб, масло, и всё должно быть идеально чисто. Какие-то недочёты сразу улаживаются путём привлечения дежурного по залу.

В тот день Саныч не припёрся с утра и не стал пить кровь на завтрак. Этот факт очень успокаивал. Но никто не мог знать, что день грядущий принесёт. Размявшийся на зарядке, умытый и накормленный курс убыл на занятия. Настала пора нелёгкого труда наряда по приведению казармы в образцовый вид и в короткое время. Кровати, подушки на них и табуретки были выровнены по нитке, кантики на кроватях доведены до совершенства, как и сама заправка. Не допускались всяческие провалы или неровности. Окна должны быть чистейшими. Мусор выметен, полы натёрты, паутина убрана, всё остальное, что присутствовало в казарме, должно было быть параллельным и перпендикулярным. Пыль не допускалась нигде, включая те места, куда добраться было невозможно. В туалете и умывальнике всё должно сиять. Также и во всех холлах. Погоны и шевроны на шинелях в шкафах должны быть выровнены по нитке. Закреплённая за курсом территория должна быть в идеальном состоянии, фундамент казармы сиять, а трава – зеленеть.

Было немного объектов, которые находились вне зоны ответственности дежурного по курсу. К ним относились солнце, дождь и ветер. Но порой казалось, что не все из командования всегда об этом помнили. Только после контроля выполнения всех мероприятий на должном уровне дежурный по курсу чисто теоретически имел пару законных часов для сна. Была ещё и масса указаний наряду от курсовых офицеров, старшины и начальника курса, но не всегда. В удовольствии попинать дежурного по курсу в его часы отдыха Саныч редко себе отказывал, и уж точно никто из проверяющих не упустил бы такой возможности никогда.

Приближался полдень, солнце сияло, казарма сияла сильнее солнца, Бабков не пришёл – всё, что нужно для счастья дежурному по курсу. Мысли об оставшихся каких-то семи часах начинали греть душу. Двое курсовых поочерёдно нарисовывались в поле зрения, но старались не топтать и не отвлекать дежурного от мечты о скором возможном спасении. Курсовые вообще редко проявляли признаки потребности в тирании, но, когда им это приходилось делать, в свете таланта Бабкова испепелять взглядом и выносить приговоры выглядело всё понарошку. Ещё будучи старлеями, Балаконенко и Храпов вполне уютно чувствовали себя в тени любителя метать молнии за всех.

Немедленно переименованный в Балконского Балаконенко, казалось, и старался следовать тому образу, которым веяло из великого произведения Льва Толстова. Что касается Храпова, типаж был абсолютно другим. Попытки Храпова выглядеть образцом строгости не могли не приводить к срыву в смех иногда даже тех, на кого он обрушивал свой гнев. На неподготовленного зрителя грозные выпученные глаза и руки за спиной могли произвести ужасающее впечатление, но пока он не начинал выдавать свои известные тирады, цитируемые потом повсеместно. Все были убеждены, что именно Храпову принадлежит авторство в классике, самой безобидной из которой было: «Эй вы, трое! Оба ко мне!» Да и попытки изображения расправы могли сорвать в смех и самого же Храпова. В целом никто из курсантов не мог вспомнить о своих курсовых что-то плохое, ну а юмора вокруг их проделок хватало.

В тот день оба курсовых, также явно получая кайф от погоды и отсутствия Бабкова, занимались своими тайными важными делами и периодически появлялись в районе то канцелярии, то туалета. Всё шло мирно, и ничего плохого не предвещало даже и близко. Пока на входе в казарму не появился Заварин. По одному его виду и резкой обеспокоенности движений Андрюха понял о приближении скорого конца.

С выражением инстинктивного ужаса старшина торопился в канцелярию предупредить тех, кто ещё имел теоретически шанс спастись с корабля, прямо в который неминуемо направлялся самолёт камикадзе. Заодно надо было и обсудить, кто в этот раз будет обязан принять удар на себя. Наличие в расположении двух курсовых вселяло в Заварина надежду на то, что это будет не он. Проходя мимо дежурного по курсу, который в его понимании уже являлся стопроцентным и без шансов покойником, старшина, даже не глянув на него, нехотя произнёс слово приговора: «Придатко!»

Ужас обречённости подкосил ноги Андрюхи. Со слабой надеждой на ошибку, опираясь на кровати, он подошёл к большому окну, которое выходило на широкую дорогу от казармы к главному учебному корпусу. Небо падало на голову. Символизируя самую медленную в мире и самую разрушительную во Вселенной торпеду, прямо на казарму по этой дороге, традиционно заложив руки за спину и молчаливо озирая окрестности, планировал “Боинг”.

«Пи… Капут!» – произнёс Андрюха и, казалось, всем нутром почувствовал, как через несколько минут на него будут сыпаться кирпичи и перекрытия, и жизнь в глазу померкнет. Переговоры старшины и курсовых не дали нужного результата. Проявив чудеса дипломатии, Заварин испарился в неизвестном направлении. Из канцелярии слышалась возня и голоса перепалки, которые вскоре стихли. Балконский с Храповым поочерёдно выталкивали друг друга из-за угла, потеряв от ужаса дар речи. Фуражки падали с их голов, а время удара торпеды неумолимо приближалось. В конце концов возня сменилась скрипом открывающихся окон и шорохами сползания по стене высокого цоколя. Шлепки туфель об асфальт, щебетание птиц, запахи солнечного дня, в который все так не хотели умирать.

Каптёрщик из каптёрки испарился каким-то ему одному ведомым способом, но это точно, что его никто в процессе исчезновения не видел. В каптёрке всегда действовали какие-то свои законы физики. Дневальные вне тумбочки последовали его примеру. На корабле остались только те, кому было некуда отступать: дежурный по курсу и дневальный на тумбочке.

Скрип входной двери, неспешные шаги грузного тела, из-за угла сначала появился живот, потом генеральские лампасы, а уже затем запрокинутая вверх голова генерала Придатко.

– Смирно! – истошно заорал дневальный. – Дежурный по курсу, на выход!

Дежурный по курсу был уже рядом, иначе выходить могло не получиться, а от страха, скорее всего, его пришлось бы выносить. Какой-то робот-автомат в мозгу Андрюхи отчеканил доклад:

– Товарищ генерал-майор! За время моего дежурства происшествий не случилось! Курс находится на занятиях. Дежурный по курсу младший сержант…

Придатко, казалось, не замечал ни дежурного, ни казармы, ни тумбочки с дневальным, который даже забыл дышать. Казалось, ещё немного – и он рухнет прямо под ноги генералу, так и не имея шансов быть замеченным.

– Вольно-о-о! – нехотя и не отрывая глаз от потолка, изрёк Придатко. – Дежурный!.. Что это?

За пару секунд в мозгу дежурного промелькнуло с тысячу вариантов, что может скрываться с той стороны белоснежной балки перекрытия, которая была не видна с позиции дежурного и дневального. Варианты варьировали от самых безобидных, типа растяжки с гранатой, до дыры в параллельную Вселенную. Балансируя на грани потери сознания от ужаса, но ещё в состоянии двигаться, дежурный переместился в нужную для обзора позицию. В углу белоснежной балки чернел огромный паук. Подлая тварь коварно пряталась где-то, пока демонтировалась вся возведённая им паутина, а потом в отместку, чётко рассчитав момент, вылезла встретить генерала раньше наряда.

– Паук! Товарищ генерал-майор! – отрапортовал дежурный.

Небольшая пауза однозначно продекларировала значимость происходящего.

– Нет! – объявил Придатко, и с расстановками: – Это не паук! Это паучиха!

Челюсть дежурного отвисла в непонимании, является ли это началом приговора, и мозг лихорадочно начал выдавать варианты, какими будут эти приговоры дежурному, паучихе, курсу и его начальнику.

Придатко медленно опустил голову и стал не спеша сканировать объекты в казарме. Он явно намеревался растянуть удовольствие и продлить начинающееся мероприятие по выявлению фактов подрыва боеготовности Ракетных Войск Стратегического Назначения.

Ошарашенный демонстрацией генералом знаний в зоологии дежурный нервно сглотнул воздух и прикрыл рот. Долбаный паук также не шевелился. Андрюха потом служил в дивизии, которой некоторое время командовал генерал-майор Придатко, и слышал хорошие отзывы о нём, по крайней мере от офицеров дивизии. Сейчас же боевой генерал, казалось, занимался делом, которое ему нравилось от всей души. Устраивать шмон по тумбочкам и на основании этого разносить всех – от начальников курсов до факультетов – было делом, определённо достойным генеральского звания.

Медленно продвигаясь меж рядов кроватей, суперпрофессиональный сканер в глазу генерала не останавливался на идеальных вещах. Если бы неидеальные присутствовали внешне, кирпичи и перекрытия уже бы падали на голову дежурного. Но тот уже задним и также профессиональным чутьём уловил факт внутреннего беспокойства генерала по поводу того, что придётся потрудиться, выискивая криминал. Это вызвало некий азарт в душе Андрюхи и удовлетворение от оценки качества работы наряда. Прошло пять минут, а они ещё живы!

На секунду Андрюхе представилось, как незримый лазер бьёт из глаза генерала, быстро и на молекулярном уровне сканирует равнение по линейке кроватей, подушек, табуреток и всего, что можно поровнять, наличие пыли под тумбочками и углы отбитых кантиков. Достигнув ровно центра казармы, программа сканирования в голове генерала переключилась на выборочный детальный осмотр тумбочек. Со стороны казалось, что Придатко играет с кем-то в напёрстки. Быстро открывались выбранные наугад тумбочки, мимика лица генерала сменялась от явного рулеточного азарта до разочарования. Всё было однотипно, и нигде не было не то, что намёка на спрятанные носки, а даже одеколон лежал из одной партии. Явно опечаленный и опасаясь получить эффект «дежавю», генерал, казалось, плюнул в душе, и на лице отразилось что-то типа: «Да он реально долбанутый, этот Бабков!»

Впав ненадолго в раздумье и проследовав вдоль шкафов с линейкой шевронов, которые, казалось, ещё были сориентированы по уровню горизонта, генерал наметил следующие объекты казармы, где, по его убеждению, должен затаиться враг. Андрюха в ужасе подумал об оружейке. Оружейная комната была зоной ответственности дежурного по курсу, превышающей в десятки раз все остальные. Более сотни калашей должны быть за надёжной красивой решёткой под сигнализацией, содержаться в идеально чистом состоянии в шкафах, а внутри оружейки степень чистоты допускалась не ниже, чем в операционной.

Но генерал остался безразличным к автоматам и привязанной к ним голове дежурного. Также не у дел остались Ленинская комната с подшивками материалов съездов КПСС, проглаженными утюгом и сориентированными на столах по линейке в направлении стены с бюстом Ленина. Через блестящий пол холла и дверь в каптёрку путь генерала лежал напрямую к умывальникам и туалету. Застыв на секунду на входе в умывальник, Придатко, казалось, призадумался, как бы не грохнуться на этом сияющем надраенном кафеле новой казармы. Всё было вылизано и начищено. Краны блестели, раковины сияли. «Ну-ну! – казалось, подумал генерал, – всё ещё надеется меня переиграть этот Бабков. Не получится! Я в своей стихии. И тут мне нет конкурентов».

Проследовав через умывальник в туалет и обнаружив ту же картину, генерал не отчаивался. Приоткрыв для порядка двери в кабины и ожидаемо обнаружив идеальную чистоту, генерал с явной решительностью подошёл к шкафу с инвентарём и, не церемонясь, открыл его. «Вот оно! – отразилось на лице Придатко. – Теперь мне ответит этот Бабков за всё! Факт диверсии налицо! Ракетные Войска Стратегического Назначения уязвимы!» Если бы не страх за показатели училища перед вышестоящим командованием, Придатко, наверно, без раздумья позвонил бы главкому и настоял бы на переводе Ракетных Войск Стратегического Назначения в одну из высших степеней боевой готовности. Но всегда приходится проявлять эту долбаную сдержанность. Медленно и торжествующе генерал извлёк из шкафа длинную палку с намотанной на конце тряпкой и огрызок веника.

– Дежурный!.. Что это? – продекларировал, вопрошая, генерал.

– Это, товарищ генерал-майор, у нас вместо швабры, а это есть веник, – отрапортовал дежурный по курсу и приготовился провалиться сквозь землю.

Генерал помедлил с полминуты, разглядывая добытые в бою трофеи, и начал выдавать резюме:

– Значит, так, товарищ младший сержант! Ровно в 15:00 вы лично берёте эти предметы и прибываете с ними в штаб на собрание офицеров училища!

– Есть! – ответил Андрюха, а в голове промелькнуло недосказанное генералом: «где вас будут четвертовать».

Как выкатился генерал из казармы, Андрюха не помнил. Присев в исступлении на скамейке в полузабытьи, он краем глаза наблюдал, как из разных сторон, как из других измерений, начинали проявляться курсовые, безмолвно вопрошая о случившемся, а потом из какой-то тайной дыры вылез и Заварин. Услышав приказ генерала, курсовые в раздумье пошли прикидывать, чем это всё им может грозить. Заварин постоял с минуту с сочувствующим видом и выдал убийственный прогноз: «Ну всё! Пи… тебе! Исключение из училища минимум. Но радуйся, если так. Года полтора в войсках рядовым послужишь – и домой на свободу. А вот если дисбат припаяют – тогда вешайся!»

Не в состоянии думать о еде, Андрюха послал на обеспечение приёма пищи курсом в столовую дневального, а сам продолжал морально готовиться к последним часам жизни. В 14:40, почистив сапоги и взяв добытые генералом трофеи, Андрюха, как последний придурок, попёрся с ними через всё училище и плац в штаб, где собирались почти все офицеры. Встречные реагировали по-разному. Кто-то шарахался, не вовремя увидев это явление. Кто-то останавливался, открыв рот, но кто был в ситуации позволить эмоции – давились от смеха.

Актовый зал был набит офицерами. На сцену поднялся генерал Придатко, и по его команде в центр этой сцены вышел дежурный с тряпкой на палке и огрызком веника. Все присутствующие еле сдерживали смех. Не смешно было только троим: генералу Придатко, дежурному по курсу и обнаруженному им в зале ужасу – майору Бабкову. Генерал традиционно стал декларировать информацию о произошедшей катастрофе.

– Новое училище! Новая казарма! И что я обнаруживаю внутри? За это мне кто-то ответит! – объявил генерал и сделал огромную многозначительную паузу. Потом вдруг, повернувшись к Андрюхе, который уже и не надеялся на хоть какой-то близкий к тому поворот, генерал скомандовал: – Товарищ дежурный! Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей!

– Есть! – после секунды задержки от ошаления прохрипел Андрюха, повернулся и промаршировал со сцены, провожаемый испепеляющим взглядом Бабкова.

Представление от мастера Придатко только должно было начинаться, но Бог отвёл Андрюху от участия в нём.

Явно разочарованный исходом, вернее, полуисходом дела, Заварин потерял интерес к дежурному и почувствовал, что по прибытии Бабкова «прилетит», наверно, и ему. Потянулся час тягостного ожидания. Саныч появился изрядно потрёпанным, но не побеждённым. И, к облегчению для всех, не стал отрываться ни на курсе, ни на старшине, ни даже на дежурном. Всё его поведение говорило о давних личных счётах с Придатко, и внешне это выглядело типа: «Это мои проблемы, он – мой, и разберусь с ним без сопливых».

Остаток наряда проходил в тотальном сочувствии однокурсников, проявляющемся различными способами. Уцелевший дневальный изложил, как было дело, через призму больших глаз страха, и, казалось, ещё немного – и Андрюха начнёт ходить по воде. Но Саныч быстро вернулся к одержимости идеями решения грандиозных задач, которые можно было придумать для более чем сотни пар сапог, и всем стало не до недавнего визита генерала.

Нелёгкие курсантские будни продолжались, дни в расписании заштриховывались предательски медленно. Андрюха не забывал про Татьяну, но написать не решался. Прошло уже несколько недель. Какие шансы, что она вообще помнит о его существовании? Но и выбросить из головы было не то, чтобы жалко, а равносильно оторвать и выбросить часть души. И одна мысль об этом приводила в ужас. Но вот наконец решился, написал и отправил. И попытался забыть. Кто его знает, что она ответит? Если ответит. Ох как не хотелось, чтоб пнули в очередной раз. «Да и если ответит – что потом? Где я, а где она?»