Ничего не добавилось. Но и не пропало – слова «мешок золота» приятно грели душу возможностью легко (как он себе это представлял) подзаработать!

Зато вот парнишка рядом с ним, еле протолкавшийся через толпу угрюмо насупившихся, задумчивых, сжимавших кулаки и хмурящих брови, или наоборот – радующихся предстоящему действу, претендентов, и просто – свидетелей, вздрагивал, и хватался за грудь именно при упоминании государственным глашатаем имени принцессы.

Не иначе – воздыхатель.

Конан усмехнулся про себя: а что? Ему такой повредить не сможет, а вот помочь в случае чего…

А почему бы и не попробовать, в самом деле? Ведь никто не запрещает договариваться и заключать союзы: вон, пятеро заговорчески перешёптывающихся в тени соседней (с посудой) лавки молодых парней в костюмах знати, и с дорогим оружием у пояса, явно решили объединить усилия. С тем, чтоб уж сделать дело, а потом между собой как-нибудь всё поделить.

Ага, смешно: поделить, как же!..

Восток! Тут делёж прост: тому, кто коварней всех, и умело всадит по самую рукоятку нож в спину излишне доверчивого, или не вовремя отвернувшегося «союзничка», всё и достанется. Ну, если и правда – удастся принцессу «вывести» из проклятого дворца…

Конан подошёл к парнишке, кусавшему губы и переминавшемуся с ноги на ногу явно в сомнениях: что же делать дальше, и как достойным образом подготовиться для сложной задачи! На тонкое костлявое плечо варвар положил огромную лапу:

– Что, паренёк? Небось, спать не можешь из-за мечтаний о Малике?

– Что?! Кто ты? Чего тебе надо?! – на обернувшемся чересчур порывисто лице вспыхнул огонь румянца, и парнишка, поняв, что его «вычислили», покраснел ещё гуще.

Конан, которого ситуация несколько забавляла, сказал:

– Я – Конан-киммериец. Проездом в вашем Биркенте. Но уже успел наслушаться ваших местных… Хм-м… Легенд. А надо мне – мешок с золотом, который тут обещали за пустяковую работёнку. А поскольку ваша принцесса (Воздадим хвалы её прелестям и красоте!) – при всём моем безмерном к ней и её отцу уважении! – мне без надобности, как и половина этого вшивенького падишахства, я подыскиваю напарника для завтрашнего дельца. Если у нас получится – он заберёт эти самые полпадишахства и принцессу…

А я – мешок с золотом. Справедливый делёж?

– С…Справедливый. А… Почему ты говоришь это – мне?

– Потому что, как мне кажется, ты тут – единственный человек, действительно беспокоящийся о судьбе этой самой Малики, – при упоминании этого имени мальчишка снова дёрнул плечом и вспыхнул, лишний раз подтвердив подозрения Конана, – А не мешка с золотом и дармового титула придворного лизоблюда!

Паренёк опустил голову вниз, к стоптанным и выгоревшим туфлям, искоса глянув в сторону дворца, и опять закусил губу. Но когда поднял взгляд, Конан поразился: тот пылал такой страстью, что если б у варвара и имелись сомнения, то тут же исчезли бы:

– Твоя правда, чужеземец из Киммерии! Я… Я жизнь готов отдать за спасение Малики из лап этого… Этого… Не знаю, кого! Но в прошлый раз не смог участвовать: не хватило денег на госпошлину!

– Ну-ка, ну-ка, поподробней: что ещё за госпошлина?

– Ну, как, что за… – паренёк, казалось, опешил. Но быстро сообразил, – А, ты же чужеземец! И условий всех предыдущих попыток в день Марпита, нашего священного праздника, не знаешь! Так вот: после первого раза, три года назад, падишах решил, что незачем попросту пропадать деньгам богатых претендентов на звание наследного Принца. И определил сумму налога, который и завтра с утра будут взимать чиновники, отвечающие за сбор претендентского налога. Ну, то есть – с каждого желающего войти в отпертые ворота дворца!

– Так значит, ты…

– Да, я, наконец, набрал денег достаточно, чтоб заплатить. Ну, и оружие кой-какое прикупить…

– Ага. Отлично. Что ж, парень… Кстати, как твоё имя?

– Садриддин.

– Что ж, Садриддин, согласен ли ты объединить наши усилия на условиях, которые я предложил?

Паренёк замялся было, но тут же криво усмехнулся: похоже, над самим собой:

– Конечно, согласен, Конан-киммериец. Ты ведь с самого начала ко мне приглядывался, и понял, что мне плевать на золото и падишахство! Мне нужна только сама!..

– Знаю. Значит, договорились: завтра в полдень, здесь, у ворот.

– А… Почему – в полдень?

– Ну, как же! Я не люблю толкаться, занимать очередь, и препираться с ретивыми конкурентами, храбро, или нагло лезущими вперёд. Пусть все нетерпеливые и самоуверенные претенденты на должность зятя, уже войдут! Да и нам, – Конан хитро подмигнул, – спокойней будет, зная, что вперёд уже кто-то пошёл.

– Ага, понял. То есть, ты…

– Ш-ш! – Конан приложил палец к губам, – Не забывай: мы – на базаре. Здесь даже у стен растут уши. Так что, что бы я там не предполагал, высказывать вслух этого не надо.

– Всё понял. Ты предусмотрителен и осторожен, чужеземец. Кроме того твои… э-э… мускулы позволяют надеяться на то, что наши шансы…

– Скажем так: неплохи! – Конан поиграл налитыми буграми бицепсов, грудными и прочими мышцами, рельефно выделявшимися на его загорелом и как всегда обнажённом по пояс, на котором привычно висел огромный по местным меркам меч, торсе, – А сейчас нам лучше просто разойтись. До встречи, Садриддин!

– До встречи, Конан!

После того, как столь несхожие личности, и правда, разошлись, из узкого проёма между лавками высунулась чьё-то, похожее на лисье, загорелое почти дочерна, лицо. Взгляд внимательно прищуренных карих глаз испытующе упёрся вначале в спину киммерийца, а затем – и Садриддина. После чего, завернувшись в лохмотья-обноски поплотнее, неприметный тощий человечек убрался в свою нору.

В обеденном зале караван-сарая к вечеру оказалось не просто людно, а чертовски людно. Конану пришлось разделить стол с какими-то не то – скотоводами, (не иначе как пригонявшими баранов на продажу) не то – дехканами. Правда, эти измождённые и дочерна загоревшие бедолаги на неприятности не нарывались, и безропотно освободили по его требованию ставший привычным для него за последнюю неделю торец стола.

– Эй, Вахид! – Конан кивнул повару, которого видел прямо через широкий проём кухни. Когда усатый плотный зингарец обернулся на громовой голос, варвар закончил:

– Мне – как всегда.

Кивнув в ответ, мужчина с красным от пышущих жаром казанов, лицом, отвернулся к плите, что-то буркнув поварёнку постарше. Не прошло и минуты, как перед киммерийцем красовалось огромное блюдо с чуть не половиной барашка, зажаренного на вертеле. И, разумеется, добрая кружка вина – ёмкостью не меньше полбурдюка.

К этому времени все, кто тоже обернулся на зычный голос северного гиганта, напялившись вдоволь, повернулись обратно к своим мискам и сотрапезникам. Конан приметил, кстати, и ту пятёрку, что шушукалась о чём-то на базаре, и ещё три-четыре группки – явно претендентов. Они, кто – вдвоём, а кто – втроём, ужинали здесь же. Ну и правильно: еда у Вахид-ака всегда славилась отменным вкусом. И порции он накладывал без обмана!

Конан, отрывая куски от туши прямо руками, принялся за дело. Соседи-скотоводы, попереглядывавшись, да повздыхав, продолжили свою трапезу. Правда, отнюдь не с таким аппетитом – у них на ужин были только лепёшки да фасоль. Запивать которые приходилось жиденьким чаем. Варвар, хоть и делал вид, что всецело поглощён приёмом пищи, и не забывая чавкать и довольно крякать, тем не менее чутко вслушивался в царящий вокруг, и для нетренированного уха вроде бы абсолютно неразборчивый, гомон-ропот.

– …три барана! А я ему говорю: за мою Гюзель три барана – это курам на смех! Такая умница, красавица, с пяти лет готовит – пальчики оближешь! А сейчас, когда ей сравнялось тринадцать – вообще может приготовить хоть на роту сардоров! Нет, говорю, давай пять – и не меньше!..

– …вовсе не такие тонкие и прозрачные, как китайские. Нет, в кольцо, конечно, не проходят, но зато – какое шитьё! Уж на золотые нити я не скуплюсь! Наши платки и чадры – самые узорчато-расписные во всём Хурассане, а здесь их и за два брать не хотят!..

– Нет! Вначале стигийцы захватили только порты на юго-востоке! А король Вездигдет их оттуда!..

– …сами пошли, никто на аркане не тянул! И когда к закату не вернулись, всё стало понятно! Сожрала их – Да упокоятся их души с миром! – чёртова тварь! – ага! А вот это – то, что стоит, пожалуй, послушать дальше. Конан отпил солидный – в полкружки! – глоток, и продолжил якобы кусать и жевать, водя глазами по залу, где уже плавала мгла от трубок курильщиков опиума, а на самом деле вслушиваясь в разговор за столом справа:

– А какие были мастера! М-м!.. С одних только сабель могли позволить себе купить по загородному дому! Да вот не поделили, понимаешь, отцовскую мастерскую. Разъехались на разные стороны площади, и стали конкурентами… – Конан понял из дальнейшего разговора, что речь идёт о братьях-близнецах, искусных кузнецах, слава о которых далеко вышла за пределы Биркента, и которым элитное оружие, изготовленное в их наследной лавке-кузне, позволяло неплохо сводить концы с концами. Если сказать мягко.

Однако тут рассказчик – пожилой мужчина с потным и раскрасневшимся от горячей пищи лицом, и заплатами на явно видавшем лучшие времена халате – пустился в воспоминания о качествах кольчуг и сабель, и довольно долго об интересующем Конана предмете речь не шла. Но вот опять:

– …в самом расцвете лет! Каждому – по двадцать пять! Пора, вроде, и женой обзаводиться. Ну и одолела их тут гордыня: захотелось одним махом добиться всего! И дворянства, и золота, и принцессы! А уж ненавидели друг друга к этому времени – и не говорите! Я сам – сам! – видел, как входили не далее как в прошлом году прямо в ворота. Первый – с обнажённой саблей в руке, и в кольчуге полированной: чисто – зеркальный карп! Ослепнуть можно было! А второй – Ринат! – наоборот: выкрасил всё в чёрный. Наверное, думал, что так он станет незаметным там, в тёмных переходах и комнатах… Саблю и два кинжала, само-собой, и он не забыл. Только…

Только после заката, когда закрыли уже и заперли ворота, да наложили снова заклятий защитных с печатями наши-то придворные дармоеды-то, ну, то есть – чародеи…

Перелетели в числе других через стену и головы Рашида с Ринатом!

А я уж так хорошо приспособился продавать в Зингару через двоюродного брата их кольчуги и кинжалы!..

– Но погоди-ка… Бэл с ними, кинжалами… Так, получается, за день эта тварь может убить более двухсот человек?! – это прорезался недоверчиво-удивлённый и чуть подрагивающий (От удивления, разумеется!) голос собеседника справа, гибкие холёные пальцы которого автоматически, без участия глаз, крошили на стол белую лепёшку – патыр.

– Хо!.. Убить-то она может и побольше, я думаю… В самый первый раз, когда вход был ещё бесплатный – многие ломанулись попробовать. И даже сардоры самого Мохаммада. Только погибли они. Все погибли. (Тогда-то падишах и запретил воинам гвардии участвовать!)

Дело-то в том, что она, тварь эта, там, внутри, живёт по своему, собственному времени. Да и все, кто попадает внутрь – живут так же. Словно бы – вне времени!

– Это как так? Что за чушь?! – это влез собеседник слева, юнец с ещё блёкло-белёсыми усами, почти непрестанно чешущий затылок. Конан подумал, что, в-принципе, ребята-претенденты работают грамотно: расспрашивают, щедро угощая, бывшего младшего виночерпия, уволенного с должности не столько по возрасту, сколько в связи с тем, что в неё вступил его старший сын – передача поста, так сказать, по наследству.

И вот теперь пожилой профессиональный сплетник и интриган, чтоб совсем уж не заскучать дома, не потерять квалификацию, да и покушать задарма, с умным видом пересказывает дворцовые закулисные пересуды и сплетни трёхлетней давности.

Дней пять назад, пока ещё не начался наплыв прибывающих из других стран претендентов, и караван-сарай стоял полупустой, Конан и сам расспросил старца. Однако быстро понял, что тот – не слишком надёжный свидетель. И все его сведения получены из третьих-пятых рук. А то и побольше.

– Не чушь, уважаемый Дониер-бек. А вот послушайте. Знавал я и одного парня, который у нас был младшим конюшим. Он тоже в первый раз – того. Решил попробовать. Только когда зашёл внутрь, да услыхал жуткие вопли этих… Ну, тех, кто вошёл раньше… Сел на пол прямо у входа, и так и сидел, сжавшись в комок, и боясь даже шевельнуться. Как он рассказывает – парализовало его. Мышцы, говорит, словно скрючило судорогой!

Так и просидел, говорит, пока не почуял, что если не выберется из дворца, умрёт от жажды. Да оно и верно. Когда его, еле ползущего по плитам, у самых ворот подобрали, да стали поить, выпил добрый бурдюк… Но это – к слову. А главное – так это то, что по его словам, сидел он вот так, скрючившись, возле самого входа, не меньше трёх-четырёх суток. И – вот уж не поспоришь! – щетина на его подбородке!

– А что – щетина на его подбородке?

– Ну – как, что?! Отросла она! Так, словно, и правда – не брился он пять или шесть дней! А выполз он, кстати, за час до заката – то есть здесь, в нашем мире, прошло всего-то шесть-семь часов… Вот и думайте сами – брать или не брать туда бурдюки и лепёшки!..

Конан понял, что больше ничего нового он от старика, рассказывавшего, словно затверженный урок, одними и теми же словами вызубренную легенду-полуправду, не узнает, переключил внимание на других ужинавших.

Однако больше никто, кажется, не рвался делиться знаниями о том, как, и от чего погибло более шестисот храбрых, крепких, и самоуверенных парней и мужчин. Головы которых, за неимением остального тела, упокоились, согласно местным обычаям, на местном же погосте. И, похоже, тактика странной твари, таким странным способом дающей понять, что она вновь оказалась сильней, начинает приносить плоды: в этот праздник Марпита число претендентов не превышает ста…

А в прошлом году, как утверждают старожилы, как раз и составляло – двести.

Но за себя киммериец был спокоен.

Его-то голова здесь, в пропылено-выгоревшем, захолустном Биркенте, с жителями, кажущимися невозмутимыми и равнодушными к любым происшествиям, не останется.

Поэтому доев, и допив, он просто пошёл спать.

Сума за плечами напарника вызвала удивлённый возглас у Садриддина:

– Конан! Ты что – собираешься там жить?!

– Да, примерно.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты что, дорогой напарник, не слышал, что поговаривают о времени, существующим – а вернее – не существующим! – там, за порогом? – они как раз и стояли у этого самого порога, провожаемые наигранно-лицемерными напутственно-сочувствующими взорами толстеньких чиновников скучно-казённого вида, и двумя взводами падишахской стражи, с пиками наперевес окружавшими ворота снаружи. Правда, острия пик были обращены к открытым сейчас воротам, и брови не переставали хмуриться: похоже, бравое воинство всё-таки больше опасалось того, что может из тёмного проёма выйти, чем тех, кто может захотеть прорваться туда снаружи, не заплатив налога.

– Ну… Да, слышал. Но ты же, надеюсь, не веришь всем этим бабским сплетням о том, что кто-то блуждал там неделю, и потом вышел наружу совсем спятившим седым стариком?

– Нет. Сказочкам про Бахром-ака я не верю. Зато другой истории, где у мужчины за шесть часов отросла недельная борода, верю. А вот то, что ты не догадался захватить еды – плохо. Ну, ничего: на неделю-то моих запасов на двоих хватит. – Конан пренебрежительно похлопал рукой по тощенькой котомке, что оказалась за плечами у напарника.

– Хм-м… Я благодарен тебе, конечно… Но ведь мы, надеюсь, не будем рыскать там неделю? Дворец – небольшой! (Поскольку у наших падишахов Мохаммадов просто не было денег на возведение большого!) Надеюсь, часа за три мы обойдём его весь!

– Ну-ну. – Конан криво ухмыльнулся на замечание юноши, и суму с плеча снял, – Похоже, кое-кто из предыдущих шестиста-с-чем-то-там претендентов тоже так и рассуждали. Ладно. Надеюсь, ты не будешь возражать нести свою долю еды и воды на эти самые «три часа»? Развязывай-ка свою котомочку…

Перераспределение продуктов много времени не заняло: киммериец захватил с собой только белых лепёшек патыр, которые славились в Биркенте и окрестностях тем, что не черствели побольше недели, ломтиков вяленного мяса, и сухофруктов. А вот второй бурдюк с водой, что размером был поменьше Конановского, еле влез в котомочку Садриддина. Юноша закинул её за спину, поприседал. Конан хмыкнул:

– Да, так хорошо: ничего не звенит. Теперь можно и идти. Только не торопись. И, главное – не забывай следить за нашим тылом. – видя вскинувшиеся недоумённо брови, Конан поправился, переведя на местный диалект зингарского, – Прикрывай, короче, наши спины, пока я буду «бдить» вперёд.

– А… А почему это вперёд будешь «бдить» ты?

– А потому, мой милый и надеющийся на своё юное зрение, напарник, что в темноте я всё-таки вижу получше даже тебя. Можешь отсюда, например, сказать, сколько досок в двери, которая вон там, впереди?

– В какой двери?!

– Вопрос исчерпан. – Конан, медленно идущий чуть впереди, вздохнул, – Сейчас мы к ней подойдём.

– О, верно! Тут есть дверь! Как же ты её с такого…

– Очень просто. Говорю же – вижу в темноте получше многих.

– Всё, понял. Ты прав. Но… Как же тогда я смогу смотреть за нашими спинами, если даже дверь с десяти шагов не заметил?

– Э-э, не бери в голову. Сейчас глаза привыкнут, и будешь видеть лучше. – Конан не стал говорить, что сам шёл через базарную площадь с полуприкрытыми глазами, чтоб ослепительное солнце Востока не помешало его кошачьему зрению заработать сейчас, в полумраке, в полную силу. И плевать ему было, что бравые стражники могут посчитать его прищуренные глаза за презрительное к ним отношение: главное сейчас – именно зрение!

– Да, верно. Вон: коридор вижу.

Коридор, оказавшийся за бесшумно открытой могучей рукой варвара дверью, уходил, казалось, в бесконечность. Которая для Конана заканчивалась в примерно сорока шагах – новой дверью. Вынув из ножен верный меч, киммериец пружинящим шагом бесплотной тенью двинулся вперёд, бросив через плечо полушёпотом:

– Хочешь пожить подольше – не шуми. А если что подозрительное…

– Понял. – ответный шёпот звучал несколько неуверенно. Хотя заподозрить парня в банальной трусости было невозможно: это же его возлюбленную они идут спасать! А влюблённых во все времена можно обвинить, скорее, в излишней порывистости и неосторожности, чем в трусости!