– У вас редкий комический талант… Отчего только вы так мало работаете?
– Я мало работаю? – весь вспыхивая, враждебно спрашивает Мосолов. – Из чего же это вы заключаете?
– Во-первых, вы идете под суфлера…
– А вы все наизусть валяете?
– Представьте, все наизусть!.. Разбудите ночью, дайте любую реплику из Лира, Шейлока, из чего хотите… Я вам тотчас отвечу.
– Вам и книги в руки!
– Ну, вот… Уже и обиделся… Как мало вы любите искусство!
– Нет, не обиделся… Только вы не пробовали играть в провинции, где чуть не каждый день новая пьеса, и дают одну-две репетиции… Ваши роли – наперечет…
– Напрасно сердитесь… Вы очень талантливый человек, и ваше место в столице… Только если бы вы любили ваше дело, как Наденька, например.
– Какая Наденька? – так и вскипает Мосолов.
– Неронова Наденька… Что это вы вдруг запамятовали?..
– Она вам родственница?.. Невеста? Сестра? Жена?..
Садовников щурится на дерзкое лицо Мосолова. Потом весело смеется и поворачивается к нему спиной.
Что-то треснуло, крякнуло сзади.
– Александр Иванович, – вопит режиссер, подбегая к Мосолову, который изо всей силы хватил стулом об пол, так что ножки отлетели. – Помилосердуйте!.. За что же это вы казенное добро портите?.. «Александр Македонский был великий герой… но зачем же стулья ломать?»
Идут репетиции Тартюфа. Садовников играет заглавную роль. Неронова – Эльмиру. Затем назначен водевиль Волшебное зелье, где кокетливую вдовушку играет Неронова, а Мосолов – влюбленного в нее простачка-пастуха Жано Бижу.
Мосолов продолжает свою тактику.
Куда бы ни пошел Садовников, а Мосолов либо сзади идет, либо навстречу. На каждом шагу попадается словно случайно.
За кулисами, на репетициях, после спектакля вечером он тут как тут, между влюбленными. Вертится, как бес, не давая им разговаривать, паясничает, рассказывает анекдоты, заразительно хохочет, вызывая невольный смех в грустном лице Надежды Васильевны. Мосолов, как Фигаро, вездесущ. Только трагик дернет звонок у парадной двери Нероновой, а уж из-за угла показывается щегольская фигура комика. И он весело раскланивается с соперником, снимая модный цилиндр.
– Вы к Надежде Васильевне?.. Прекрасно… Я тоже к ней.
И с каждой такой встречей все темнее делается выражение лица у Садовникова, и все угрюмее становится его обращение. Мосолов невольно, сам того не зная, разжигает страсть Садовникова. И развязка наступает быстрее, чем думал сам пресыщенный успехами у женщин гастролер.
Надежде Васильевне и смешно, и жутко. Не говоря с Мосоловым, она понимает его игру… Но, Боже мой, до чего он ее бесит иногда, этот глупый Сашенька с его непрошеным волокитством! Как хотелось бы хоть на минутку быть вдвоем с Садовниковым, одно прикосновение которого сводит ее с ума!
Как-то вечером в гостях у Надежды Васильевны соперники стараются пересидеть друг друга.
Хозяйка еле удерживает смех, видя их косые взгляды.
– Господа, простите!.. Но ведь уже третий час… Завтра репетиция… И я очень устала.
Оба уходят вместе.
– Вы в сторожа определились? – на улице грубо спрашивает трагик. – Что вам за это платят?
Мосолов, улыбаясь, вертит свою трость, которая со свистом рассекает воздух.
– Прекрасная трость! – говорит он. – Мне ее в Казани поднесли. Она, знаете, из бамбука… Как будто и легка, а здорово бьет…
Трагик, круто повернувшись, сворачивает на Крещатик. Мосолов, посвистывая, идет по Фундуклеевской.
Под праздник спектакля нет. Мосолов «закатился» с компанией купцов. В трактире в общем зале он видит трагика, который пьет в угрюмом одиночестве за отдельным столиком.
– А!.. Глебу Михайловичу почтение! – кричит Мосолов, взмахивая цилиндром. Его увлекают в кабинет.
Через полчаса, «досидев» бутылку и прислушавшись к шуму в кабинете, трагик звонит и требует счет.
Он берет дрожки. Через десять минут он уже у Нероновой.
Поля отпирает ему, как всегда с льстивой ужимкой, с хитрецой в улыбочке и взгляде.
– Дома? – сурово спрашивает он.
– Пожалуйте…
Трагик входит и останавливается в изумлении.
Надежда Васильевна лежит на ковре, а рядом с нею белокурая прелестная малютка теребит куклу и что-то поет.
Артистка поднимается испуганная. Сердце тяжело бьется.
– Откуда эта девочка? – хрипло спрашивает Садовников.
От этого тона вся кровь кидается ей в лицо. Она берет девочку на руки. Инстинктивно прижимает ее к груди.
– Это моя дочка…
– Доч-ка?.. Вот оно что!..
И он хохочет злым, циничным смехом. Она, растерявшись, смотрит на него. За дверью мелькнула и скрылась лисья мордочка Поли.
– А я и не знал, что у тебя дочка… Что же это ты такую недотрогу-царевну из себя разыгрываешь?
– Вы пьяны? – побелевшими губами шепчет она.
– Мосолова дочка?.. То-то она с ним на одно лицо… ха!.. ха!.. Вот в чем дело… Так бы и сказала сразу… Зачем канитель тянуть?
– Вон! – кричит Надежда Васильевна, кидаясь к нему. – Вон сию минуту!
На этот крик вбегает нянька и уносит девочку. Надежда Васильевна бросается из комнаты. Истерические рыдания и крики доносятся к гостю. Он нахлобучивает шапку и уходит, тяжело ступая на пятку. Весь большой, грузный, сильный…
В десять утра на другой день он звонит опять. Отпирает Поля и прячет под ресницами прыгающие глаза. Из кухни пахнет пирогом.
– Барыня здорова? – спрашивает он, снимая пальто.
– Обождите, сударь… доложу… Может, они и не примут…
Серые глаза загораются.
– А это видела?
И огромный волосатый кулак поднимается перед острой мордочкой Поли. Она мгновенно скрывается.
Без доклада артист идет прямо в спальню. Подходит к ахнувшей Надежде Васильевне и опускается перед ней на колени.
– Встаньте… встаньте!.. Что вы делаете?.. Глеб Михайлович… голубчик…
– Не встану, пока не простишь… Скотина я перед тобой, Наденька… Пьян был…
Он крепко прижимает ее к себе. Она бледнеет и отодвигается.
– Прости меня, дурака. От ревности света не взвидел… Влюбился я в тебя позарез… пришибла ты меня, Наденька… Дай ручку!.. Не встану, пока не простишь…
Она и плачет, и смеется… Он берет ее голову в свои руки и целует все ее лицо.
– Отчего не созналась, что с Мосоловым живешь?
– Да и не думала я никогда с ним жить!.. Откуда вы взяли?.. Ну встаньте же!.. Сядьте вот тут… Поля войдет…
– Что за притча? – удивляется трагик, наклоняясь над девочкой, которая сладко спит на постели матери.
– Одно лицо с Мосоловым…
Пораженная, вся пронизанная каким-то внезапным жутким откровением, Надежда Васильевна вглядывается в маленькое личико… Какая странность!.. Действительно, сходство большое… И это потому, конечно, что Мосолов похож на Хованского. Тот же тип… «Как я этого не увидела сразу?» И сердце ее стучит.
Ревниво следит за нею трагик. Когда она выпрямляется и отходит от постели, он обнимает ее внезапно с силой и страстью, от которой старится и темнеет его лицо. Она чуть не падает от волнения, но не дает себя поцеловать.
– Зачем отталкиваешь? – грустно шепчет он. И обессиливающая жалость крадется ей в душу. – Ведь любишь меня, Надя?
– Люблю, да вы меня не любите…
– Влюблен… Честью клянусь… Сон потерял, покой…
– Ах, Глеб Михайлович!.. Такой любви мне не надо… Ни во грош я ее теперь не ценю!..
Она вырвалась из его рук и отходит с пылающим лицом.
– А что же тебе нужно? – вдруг обрывает он, закипая злобой.
– Муж нужен мне, а не любовник. Друг и товарищ, на которого опереться можно… Видите сами? У меня дитя…
Он презрительно свистит.
Молча глядит она на него. И сердце его сжимается от этого немого укора. Боже мой! Что за лицо!.. Все глазами рассказала…
– А Мосолов предлагал на тебе жениться?
– Пальцем поманю, прибежит и женится… Только не нужен мне Мосолов… Вас люблю, Глеб Михайлович!
Злоба опять закипает в нем.
– Черта с два!.. Толкуй!.. Кабы любила, не торговалась бы… Прощай, Надежда Васильевна! Поищи кого глупее… С меня будет…
Два дня встречаясь в театре, на репетициях, они не говорят. Вечером играют вместе в Бургграфах. И опять сладостный обман сближает их руки, зажигает их взгляды, кидает их в объятия друг другу. И опять опьяненная Надежда Васильевна слышит слова любви. Сон или явь?..
Она ждет его после спектакля. Ждет каждый вечер, но он не идет… А скоро конец его гастролям. Она плачет по ночам. Мечется без сна. Горячо молится… Ничто не помогает.
В субботу, после репетиции, трагик, злой, взвинченный, больной от тоски и страсти, мечется по своему номеру в гостинице, на Крещатике.
Легкий стук в дверь.
Он смотрит и глазам не верит. Входит Надежда Васильевна, слабая, больная, бледная. Глядит на него одну секунду покорными, скорбными глазами. Потом падает на стул у двери…
– Ты?.. ты?.. Наденька?
Он робко подходит, почти на цыпочках, все словно боясь проснуться. Берет ее за плечо. Потом с тем же изумлением, почти страхом, поднимает ее опущенную голову. Долго-долго смотрят они в зрачки друг другу…
– Пришла, – рыдающим шепотом говорит она. – Нет сил больше… измучилась…
– Наденька… Радость моя желанная…
Вечером он звонит у подъезда. Она знает его нетерпеливый звонок. С криком заглушенной радости кидается она в переднюю. Сама отбрасывает крючок. И плачет от счастья на его груди… Ведь она так мучительно ждала его… Если он поспешил к ней теперь, нынче же, добившись всего, чего хотел, – значит, он любит!.. И ей не стыдно, не страшно…
– Быть по-твоему! – говорит он, больно прижимая ее к груди. – Никогда жениться не думал. Люблю свободу… Но с судьбой не поспоришь. Жить без тебя не могу!.. Назначай сама день свадьбы… Меня в Казани ждут…
О, какое жгучее, опьяняющее счастье…
Надежда Васильевна сияет. Непосредственная, импульсивная, страстная, она совсем не умеет скрыть своих чувств. Лицо ее выдает ее тайну. Когда она говорит с Садовниковым, все ее жесты, вся ее фигура полны трогательной покорности. Ее жгучие глаза следят за ним, ловят каждое его движение.
Мосолов насторожился. Все эти три дня он кутил с купцами. Перед спектаклем его обливали холодной водой. Его нежное лицо распухло. Надежде Васильевне противно на него глядеть.
А тут, как нарочно, опять идет водевиль Ножка. Мосолов в роли сапожника Роде снимает мерку с ноги Нероновой, играющей его жену – Лизу. Он так сильно на этот раз жмет красивую, маленькую ножку артистки, что та, забывшись, чуть не вскрикивает… Потом кровь кидается ей в лицо. Он видит ее сверкающий, гневный взгляд.
За кулисами она оборачивается к нему враждебная, неприступная.
– Как вы смеете так забываться?! Кто я такая?.. Арфянка?.. Вы забыли, что сцена – не трактир?
– Прошу вашей руки, – мрачно и твердо говорит Мосолов.
Она на мгновение теряет способность говорить.
– Что?.. Что такое?
– Прошу вашей руки… потому что… не могу жить без вас…
– Это и видно! – враждебно перебивает она. – Три дня кутить с арфянками… Хороша любовь!
– Это с горя… Дайте мне надежду, и я стану другим человеком…
Есть что-то в его голосе, отчего смягчается ее сердце.
– Я люблю другого, Сашенька, – просто и искренне отвечает она. – А в вашу любовь не верю…
– Надя… Скоро ты? Я ухожу, – раздается позади повелительный голос.
Вздрогнув, она бежит к уборной.
Режиссер, проходя через сцену, где рабочие убирают декорации, видит какую-то мужскую фигуру. Упершись лбом в стену, закрыв лицо руками, фигура стоит неподвижно. По белокурым вьющимся волосам он узнает Мосолова.
Александр Иванович… Никак это вы?
Тот оборачивается. Режиссер видит воспаленный, мутный взгляд. Ему не по себе от этого взгляда. Можно ли было допустить, чтобы такой весельчак и сангвиник…
– Что мне теперь делать? – хриплым шепотом спрашивает Мосолов не то у него, не то у себя.
– Что такое? – Его убить?.. Себя убить?..
– Господи, помилуй!.. Александр Иванович… Вы до зеленого змия, миленький, допились…
– Вы их видели сейчас?..
– Кого??
– Вместе вышли… Он кликнул. А она, как собачка, за ним побежала…
– Ах, это вы вот о чем… Да ведь он женится на ней.
– Кто женится?.. Кто?..
– Ой, батюшки!.. Пустите руку-то… Вот сумасшедший!.. Я тут при чем?.. Сам Садовников мне нынче сказал: «Поздравьте меня… – говорит. – Женюсь на Наденьке… Скоро увезу ее от вас… Неустойку плачу…» Я, миленький мой, оторопел совсем… Подумайте, если…
Не дослушав его, Мосолов кидается к выходу.
Весь репертуар приходится изменить. Мосолов «закрутил».
Идет последняя репетиция Тартюфа.
Вдруг входит Мосолов, бледный; обрюзгший, но все-таки изящный, все-таки красивый. Все теперь знают о предстоящей свадьбе. Мосолова жалеют. Но никто не решается с ним заговорить. Он пьян. А во хмелю буен. Его боятся раздражать.
– Будете, что ли, играть в Любовном зелье? – спрашивает его режиссер самым мягким тоном.
– Не буду, – отвечает Мосолов, делая величественный жест. Он садится в сторонке, разваливается, заложив нога на ногу. Он громко говорит какие-то двусмысленности, мешая репетировать, паясничает, критикует вслух.
– Потише! – кидает ему Садовников, сверкнув глазами.
Но он не унимается. Все – словно на горячих угольях. Надежда Васильевна бледна, подавлена. В первый раз она догадывается, что за счастливым, легкомысленным смехом Мосолова скрывается кипучая, страстная натура. Она чувствует назревающий скандал, чувствует, нарастающую злобу Садовникова. Она рассеянна. Спала с тона. Все скомкала…
– Уберите вы его, или я отказываюсь играть! – злобно говорит Садовников антрепренеру.
Но Мосолов уже вскочил и выбежал за Надеждой Васильевной.
Он догоняет ее у двери уборной.
– Здравствуйте… Позвольте ручку!
– Сашенька, вы опять пьяны? – с кротким укором говорит она.
Раскачиваясь перед нею на каблуках, с мутным, воспаленным взглядом Мосолов цинично смеется.
– Эх, хороша Маша… да не наша…
Сзади шепчутся, хихикают рабочие. Шедшие мимо актеры останавливаются.
– Вы с ума сошли?
Она хватается за ручку двери, чтоб не упасть. Какие у него страшные глаза!
– Вы хоть кого с ума сведете… Зачем манили?.. Зачем обещали?..
– Что я вам обещала?.. Вы пьяны…
Она вся дрожит. Подбегает режиссер.
– Будет вам дурить, Александр Иванович, – осторожно обнимая Мосолова, просит он. – Уходите, Надежда Васильевна… Уходите скорей!
Но Мосолов с налившимися кровью глазами старается оттолкнуть режиссера.
– Я ему голову размозжу… Этому столичному прохвосту! – бешено на весь театр кричит Мосолов. И лицо его страшно.
Его окружили. Его уводят. Он вырывается… Его хватают опять за руки. Уговаривают… Увели, наконец.
– Что за шум? – спрашивает Садовников, выходя с антрепренером из его кабинета. – Кто здесь кричал?
Все смущенно переглядываются.
Надежда Васильевна заперлась на ключ в своей уборной. Она плачет. Не от обиды, нет… Разве может обидеть женщину такая страсть? Ей жаль Сашеньку. Она сама не знала, что ей будет так жаль его… Но разве думала она когда-нибудь, что он ее любит серьезно… что он способен любить?..
Режиссер увозит к себе Мосолова. Он боится скандала. Он поручает артиста жене. Это миленькая, добренькая, женственная блондинка. Целый день ухаживает она за Мосоловым, словно за больным. Реакция наступила. И Мосолов плачет, как дитя, на плече молодой женщины. Его укладывают в кабинет, на софу, дают ему лавровишневых капель. До рассвета он спит без просыпу.
На другое утро Надежда Васильевна пьет чай. В передней звякнул звонок. Так робко, так жалобно… Это не Глеб Михайлович. Он звонит всегда сильно, нетерпеливо, как власть имеющий.
Сердце ее екнуло. Неужели Сашенька?
Так и есть. Он… Но Боже, какой жалкий, робкий, несчастный!..
Она хочет встать с кресла ему навстречу. Но он рухнул перед ней на колени, схватил ее руки, припал к ним губами.
– Сашенька… встаньте!..
– Богиня моя… Царица моя… На всю жизнь ваш раб!.. Прикажите мне умереть… умру, исчезну… Никогда больше не оскорблю. Люблю вас без памяти…
Он рыдает, как дитя.
И в мужественной душе артистки дрогнули какие-то ответные струны на эти женственные рыданья, на прелесть этих покорных слов, этих ласкающих интонаций… Господи, да как же это случилось, что он целует ее колени, платье, обнимает ее, целует ее лицо?.. Она силится встать, оттолкнуть его… Как сильны и цепки эти мягкие руки!.. Что-то знакомое в полузакрытых голубых глазах!.. «Хованский…» – словно пронзает ее воспоминание, полное блаженства.
Вдруг она в ужасе хватает его руки.
– Встаньте… ради Бога, встаньте!.. Александр Иванович… вы с ума сошли?.. Ведь я замуж выхожу… я другого люблю… не вас…
А он смеется… так тихо, так вкрадчиво, так обаятельно смеется. Словно хочет сказать: «Сама ты не знаешь, кого любишь… Может быть, именно меня…»
Она встает с последним усилием воли, отталкивает его. В глазах темно. Она шатается.
– Уходите, ради Бога… Да не целуйте вы меня!.. Будет вам безумствовать… Сейчас войдет Глеб Михайлович…
Он ушел.
Она падает в кресло…
Что?.. Что случилось сейчас?.. Как могла она допустить эти поцелуи?.. Насилием этого не назовешь… Она не сердилась, не гнала. Она только умоляла… Но ведь она его не любит. Почему же так опьяняюще подействовала на нее его близость, его какая-то туманящая, засасывающая ласка?.. Она его всегда слегка презирала. Почему же так бьется сердце и пылает лицо?
– Эт-то что такое? – раздается гневный окрик. – О чем эти слезы?
Садовников стоит перед нею с ревнивой гримасой.
Он только что в переулке встретил Мосолова. Тот, улыбаясь, взмахнул цилиндром и, чуть не приплясывая, побежал дальше.
Надежда Васильевна растерялась.
Вышла жестокая сцена…
Он бегает по комнате, сжимая кулаки, ругается, запрещает ей принимать Мосолова. Грозит избить его, грозит разорвать с нею и немедленно уехать… Она смиренно слушает и не пытается оправдываться. Она сама находит непростительным свое поведение. И в эту минуту ей так сладко чувствовать над собой господина; чувствовать грубую руку, которая сумеет посадить на цепь темные силы, которых она боялась еще в ранней юности, которые смутно грозят ей в тревожных снах и бессознательных порывах. «Я – подлая, грешная…» – думает она.
Вдруг она слышит:
– Да, впрочем, чего от тебя ждать?.. Сама ко мне пришла… Завтра сама пойдешь к Мосолову…
Она встает, словно под ней пружину дернули. Глаза точно вдвое больше стали… Что он сказал сейчас? Это он ей говорит? За ее бескорыстный порыв? За то, что отдалась, не торгуясь, измученная любовью?
Молча поворачивается она. Идет в спальню и запирается.
Дверь подъезда хлопает так, что стены дрогнули.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке