13

Наутро у меня просто не нашлось возможности думать: Герд велел нам уходить на пробежку, а после – проверить силки. К счастью, меня отправили с Руни; мысли ее занимало что-то невероятно важное, оттого мы перекинулись всего парой слов. Я высматривала силки и все время прислушивалась; это был слишком беспокойный день, чтобы вести себя спокойно.

Натаниэль ушел на рыночную площадь, чтобы выведать что-нибудь о бастующих, однако раньше полудня в Долину не возвратится, и, следовательно, ничего пока не узнаем. Герд, хоть и довольно слаб, просил сделать перевязку и помочь надеть куртку, после чего также скрылся в неизвестном направлении. Я держала себя в руках, хотя и злилась на это «общественное» молчание. Но, кажется, моей проблемой была не только необходимость преодолеть страх, но и привыкнуть к тому, что ничего не значу. Собственная незначительность угнетает хуже любого оскорбления.

Я вспомнила о Каре, о том, как ей, быть может, еще более одиноко и ужасно, чем кому бы то ни было из нас. Нас не вырывали из привычной среды и окружения и не заставляли работать на заклятых врагов. Она бы многим со мной поделилась, если бы могла.

Руни молча указала на силок – такие устанавливал только Киану: сложные, запутанные, чтобы посторонние трижды его прокляли, прежде чем додумались нести местным властям на экспертизу и отпечатки пальцев. А, впрочем, многого они бы этим не добились: Герд стер Киану подушечки, так что они не идентифицировали личность. Я знала, что по всему миру только несколько человек родились с подобным дефектом, и я в том числе. Необычный дар для мертвой души, не так ли?

Сняв силок и уложив тушку зайца в холщовый мешок за спиной, я еще раз осмотрела свои руки. У Киану они изящные, точно у какого аристократа. Интересно бы поглядеть на его родителей или родословную. У меня ладони широкие, как у простого крестьянина, а пальцы довольно коротки, да и ногти не в пример благовоспитанной барышне, сразу видно, не сплю до полудня и не читаю глянец. Мир, в котором мы жили, резко контрастировал с тем, что расположился всего в трехстах километрах от нас. Земля под белыми крыльями могла бы стать утопией, если бы не пять провинций тружеников. Я усмехнулась.

– Чего это ты смеешься? – обидчиво спросила Руни. Вот уж кто по праву может зваться малышкой, так это Руни, с ее белесыми кудряшками и очаровательной улыбкой с ямочками.

– Вспомнила хорошие времена. Если такие были, конечно.

Руни не оценила шутку. Странно, что Киану ничего мне не рассказал: у этих двоих снова что-то произошло.

– Руни, ничего не хочешь мне рассказать?

Мы уже намеревались входить и возвратиться в Долину, но остановились у малинника. Ягоды никто не собирал, и они высохли. Но в память о былых, куда более спокойных временах, я не могла пройти мимо.

– Все утро ты сама не своя. Кто тебя обидел? – я скинула тяжелый мешок и присела на пень.

– Ты.

Я опешила.

– Да мы от силы пять слов друг другу сказали.

Руни глубоко ушла в себя, смотря на ягоды

– Это все… не ты… ты не виновата… это Натаниэль…

– Нат? – воскликнула я и улыбнулась. – В чем же может быть проблема? Вы помиритесь, – с полной уверенностью говорила я.

Нет на свете ничего более само собой разумеющегося, чем союз Руни и Натаниэля. Они всегда вместе; сколько помню их детьми, постоянно бегали по лесу, учили уроки, выполняли задания, дулись на Герда – и ничто не нарушило бы этого факта, не будь лицо Руни столько печальным.

– Ты не понимаешь, Кая, – жестко возразила она. – Мы не можем быть вместе. Натаниэль этого не хочет.

– Не может быть, – ох уж это сомнение в собственном голосе. – Чего же он тогда хочет?

– Тебя.

Поначалу я старалась переварить ее слова, а когда весь их смысл дошел, наконец, до сознания, выпалила:

– Руни! – встала и принялась собираться.

– Это правда, Кая! – крикнула она. – Я тебе не лгу!

– Да чушь собачья! При чем тут я? Мы можем жить под одной крышей, но ты не хуже меня знаешь, что творилось в последние недели.

– Я тоже так рассуждала, пока до меня не дошел смысл слов Ната.

– Каких еще слов?

– Он сказал: «Мне нужно другое».

Я шагала впереди, не давая ей возможности поравняться и заглянуть мне в лицо. Мы шли шумно, тяжко ступая и громко разговаривая – почти кричали – что было недопустимо за пределами Долины. Нас могли услышать или еще хуже – увидеть. Мы рисковали всегда, но всегда соблюдали осторожность.

– Руни, я пас в этой игре, – я подняла руки, давая понять, то не являюсь предательницей или кем она меня теперь считает.

В ушах зверело – хорошо бы сейчас выполнять монотонную работу или лежать где-нибудь в тишине.

Быстро добравшись до Долины, я наспех зашагала в сторону дома. Геолокация выигрышна: он не виден практически со всех сторон; только Герд мог выбрать себе подобное пристанище. Он сам выбирает, когда ему быть видимым, а когда скрываться в тени.

– Кая, он так на тебя смотрит… – в слезах вторила Руни, – я всегда мечтала, чтобы он на меня так смотрел!

Я молча глотала слезы. Хотелось ответить, но не хотелось причинять боль. Да что же я за никудышное создание! Молилась: ноги, несите меня скорей в дом; пусть быстрее займу себя каким-нибудь полезным делом… Слова Руни резали слух. Бедняжка! Бедная, бедная Руни! Никому нет до нее дела, и даже Натаниэль – последний предатель – всадил ей нож не в сердце, в спину. Как же я могу быть такой жестокой! Я кинулась обратно к ней и крепко прижала к себе. Бедняжка горько рыдала, обливаясь горючими слезами. Я не могла себе позволить подобной роскоши. По-настоящему я разучилась плакать много лет назад, и с тех пор проронила считанные слезинки.

О, что за наказание! Была б у Руни мать, она бы сумела ей донести, как все, сейчас происходящее, на самом деле неважно. Все бытие – тлен, и тленны мы. И слезы ее – глубоко бессмысленны. Но она – не я. Как просто заставить себя отказаться от чувств и больше никогда к ним не возвращаться. Так просто становится жить, так пусты становятся иные действия, так смешны стенания любви. Но она – не я. Она-то все чувствует, и сердце ее кричит так отчаянно, что даже я, отпетая эгоистка, чувствую эту горечь. Таким людям, как Руни, нужна надежда на лучшее будущее, нужны теплые слова и много заботливого надзора каждый божий день в этом неприкаянном доме. Но я не могла убедить ее в том, во что не верила сама. Все изменится – ведь мы за это боремся, но эфемерное счастье? Оно для меня ничего не значило.

– Руни, – взяла ее личико в ладони, – все будет хорошо, слышишь? Все будет, как надо. – она подняла свои светло-голубые, подернутые пеленой слез, глаза. – Ты ведь знаешь, что все наладится? Знаешь же?

Она кивнула. Надежда – вот ее награда. Это то, что у Руни не отнять, она всегда верила в лучшее.

Кусая губы, я вновь пустилась в дорогу. Меня ждали новости о забастовке. Только как я теперь сумею смотреть в глаза Натаниэлю, если все подозрения Руни верны?

14

Вернулись в дом мы, будто обескровленные. Вид умиротворенных Ноя и Орли, вертевшихся у стойки с глиной, заставил меня впервые почувствовать неловкость подобного рода. Неудивительно: дела сердечные никогда не составляли поле моей деятельности.

Сбросила с плеч тяжелый мешок и размяла плечи.

– На тебе лица нет, – сказал Киану.

– А на тебе рубашки.

Какого черта она делает все еще хуже?

– Брось, девочка, что там у вас произошло? – он одернул меня за локоть.

– Ничего, – я закатила глаза. – Нат вернулся? Что он сказал?

– Спроси. Он молчит. Хочет дождаться Герда.

– Его все коробит, что ты стал его правой рукой.

– Да не стал я его правой рукой!

– Да, конечно, рассказывай мне тут басни.

Я подошла к бочке, омыла лицо, шею, руки.

– Так ты не спросишь Ната? Мне тоже интересно.

– Нет, – просто ответила.

– Правильно ли я понимаю..? – какой же он догадливый, этот подлый кретин! В эту секунду он истошно засмеялся. – О, неужели?

– Иди к черту! – оттолкнула его в сторону.

Ну что ж, пора и к делу приступить. Пока Мальва занимает каждого в этой мнимой команде всевозможной работой, я сумею незаметно удалиться.

Киану все еще заходился истерическим смехом, чем привлек изрядное количество публики. Я тем временем открыла шкаф общей экипировки, достала бинокль, куртку, собрала волосы. Уйду через парадный – все сейчас на заднем дворе. Нет времени ждать каких-то слов, тем более что Нат раздует из мелочи огромного слона и придаст выясненному степень мировой важности; а я должна видеть все своими глазами.

Нужно попасть в другую – почти противоположную часть Ущелья. Через город идти опасно – придется сделать круг и идти через скалы. Это не так уж плохо, появится шанс закрепить навык ползанья по горам; для этого я предусмотрительно захватила веревку и крепление.

Все это я сделала совсем недалеко от дома, вознамерившись сократить дорогу и пройтись прямо по макушке той горы, в которую вмуровано наше жилище. Все еще ноющей болью отдавались резкие движения левого локтя. Поры и с этим завязывать. Не те времена, чтобы позволить себе расслабиться.

Почти забралась на плато, как вдруг веревка сильно дернулась, и я едва удержалась.

– Что это ты творишь? – это дело рук Киану – больше некому.

С ним опасно связываться. Я поспешила достичь плато и снять крепление. Только будучи высоко над ним, смогла спокойно ответить:

– Я не могу сидеть и ждать.

– Кая, не сейчас! – почти, как Герд, приказывал он.

Я пожала плечами и в страхе скорей скрутила веревку. Пора убираться отсюда.

Он что-то шипел вслед, но я уже была далеко, чтобы принимать это всерьез. Я должна была убедиться в безопасности бастующих, Артура, Сета, Вита – всего города. Эта мысль не давала спокойно жить. Кроме того, не помешает побыть наедине с собой.. и своими страхами. Я страшно трусила, мерещились какие-то тени и звуки, но продолжала идти вперед. Облегчение почувствовала только когда вышла на линию схода поля и леса. Лес являлся нашей стихией, в которой мы выросли и научились существовать, но деревья часто водили в заблуждение, из-за чего тряслась порой, как осиновый лист. В поле видны ваши враги, в лесу – страхи.

Пройдя эту гряду, я взобралась на холм – оттуда хорошо видна некоторая местность. Рудники, как и наша Долина, примостились за одной из гор. Природные ограждения не дают нарушить ведомый труд рабочих или несанкционированно попасть на завод. Зато сверху прекрасно видно, что происходит на нескольких площадках. Меж гор поднимался дым – туда и лежал мой путь.

Подходя все ближе к намеченной цели, я стала ловить на себе чей-то взгляд. Точнее сказать, чуяла кожей, как кто-то неотступно следил за мной – и довольно долго. Пусть бы это был кто угодно – только не стражи и не комитетники. Пуще смерти я боялась только жестоких пыток. Герд рассказывал нам о болевом пороге и наиболее болезненных точках человеческого тела. Он также поведал, как можно абстрагироваться от боли, тем самым уменьшив ее, однако у меня совершенно не было какого бы то ни было желания проверять это на практике. Ускорила шаг.

К Горе нужно подобраться с севера, далее закрепить веревку и взобраться наверх.

Обернулась, снова мучаясь назойливой паранойей, но за спиной пустота. Нож всегда наготове, главное – успеть вовремя им воспользоваться. Я поспешила к подножию горы. Оглядевшись по сторонам и всмотревшись в каждый куст, закрепила веревку и полезла вверх. Несколько раз нога соскальзывала, и тогда еще сильней цеплялась руками за веревку. А таким пыхтением, с такими жалкими попытками и неуклюжестью… Не стать мне гордостью Герда.

Наконец, подобралась к плато – оставалось всего несколько метров, когда кто-то закопошился сверху. Все мое тело замерло. Тишина. Должно быть, крупная птица или заблудший лесной зверек.

Еще несколько шагов – и закинула на ровную поверхность руку.

В этот момент кто-то с силой в нее вцепился.

15

Не посмела крикнуть, но с силой выдернула руку и вжалась в скалу. Я не заметила, как отпустила веревку и теперь боялась пошевелиться, чтобы не стать жертвой высоты. Высоты и собственной несобранности. Интересно поглядеть на тех, кто найдет мое распластанное тело под этой горой. Претендую на звание второй «женщины из Исдалена», черт подери.

Незнакома рука вновь рыскать, но в немом ужасе я не в силах была произнести и слово.

– Дай руку, девочка, – раздался голос. – Ты там померла, что ли?

Да ушам своим не верю!

Небо загородило лицо Киану, и я разрывалась между желанием расцеловать и убить его.

Он подал веревку, и я ощутила твердую почву под ногами. Только от пережитого страха тряслись еще поджилки и пальцы рук. Истеричка. Неполное владение собственным телом уже полбеды: упала в объятия Киану, за что потом кусала себя за локти.

– Ты меня напугал, – выдавила, пытаясь высвободиться.

– Вот как? Это достижение.

Ударить бы себя за это, но, откровенно говоря, эти секунды показались особенными. Никогда не имела возможности рассмотреть его так близко, и никогда красота его темных глаз не виделась столь устрашающе-соблазнительной. Тепло его рук приятно окутало все тело, и если бы, замерев, провела так еще несколько секунд, то сумела бы уснуть…

Все это показалось вдруг диким. Я вырвалась из оков его рук и подняла веревку.

– Как ты тут оказался?

– Выследил. Из тебя бы вышел отличный скалолаз.

Улыбаясь, легла животом на пригорок и достала из-под куртки бинокль.

– А из тебя – комитетник.

Киану примостился рядом.

– Оскорбила от всего сердца.

– Извини, мой король, – подтолкнула его плечом. – Тогда двойным агентом, – боковым зрением уловила его недоразумение. – Кажешься волком-одиночкой, а на самом деле хочешь, чтобы Герд погладил по голове?

Пока он соображал, мне удалось высмотреть кое-что на одной из площадок. Она была пуста, лишь несколько охранников с оружием в руках спокойно расхаживали да курили. Затем под крышей, видимо, распахнулись двери, и оттуда вытолкнули мужчину со связанными впереди руками. Сет! Рубашка и брюки на нем черны и порваны – даже через бинокль это сильно бросалось в глаза. Лицо его перепачкано, волосы сбиты. Шагал он босиком. Там творилось что-то неладное. С ним заговорили. Он не ответил. Его ударили винтовкой. Он упал на колени, борясь с болью. Его заставили подняться. Где же остальные?

– Я здесь, потому что беспокоюсь о тебе, – донеслись до ушей слова Киану.

– Там Сет, – прошептала я, и он взялся за бинокль.

Через минуту на площадку стали выводить остальных там были все те, с кем мне довелось коротать один из холодных вечеров в доме за обвалом. Артур затесался в толпе; юноша, мастеривший бомбы – в самом начале; братья – позади него; Лурк – где-то в стороне; старик Тао плелся в конце. Лица прочих мужчин также всплывали в памяти: некоторые из них дружили с Муном, я помнила, как они приходили в дом тетки, но мне тогда велели держаться в стороне и ни за что на свете не признаваться в родстве с ними. Один из них – наш близкий сосед, другой приводил Муна домой, когда тот сломал лодыжку, третий – молодой человек, недавно поступивший на завод… Я знала каждого, даже если мы никогда не разговаривали; узнавала многие черты, ведь это были люди моей провинции, нашего Волчьего Ущелья, так нелюбимого властями Метрополя. Эти мужчины казались обессиленными, но не лишенными внутреннего стремления. В центр вышел начальник завода – высокий, матерый объект, склонный к полноте. На людях он появлялся редко, но каждый узнавал его по медвежьей походке и личному автомобилю, купленному за десятки тысяч долларов где-то за бугром. Рядом с этими худыми, измученными мужьями Седьмой Провинции он выглядел по-комичному смешно.

Он что-то сказал им всем. Сет – истинный лидер – глаголил от лица сограждан, как и обещал. Страж хотел его снова ударить, но начальник жестом остановил данное намерение.

Мы с Киану синхронно переглянулись: неужели послушают?..

Вдали раздались сирены. Мы лихорадочно огляделись, но остались незамеченными. Я прильнула к биноклю. Людей, стоявших по сторонам, сильно толкали, но не били прикладами. Сирены все приближались, все громче и громче навязывая свой отвратительный панический звук, что эхом разносился по всей округе. Нас не могли видеть, но на крыше завода, как и на трубах, установлены датчики, реагирующие на массу более одного килограмма – именно столько, в среднем, весит ворона или голубь, самые крупные птицы региона. На этом экипировка местной «знаменитости» оканчивалась.

Сирены уже не шумели, а верещали, точно капризная девица. Это были военные джипы сборки двадцатилетней давности. Сирены на модели не предусмотрена, видимо, одолжили у местных страж, дабы придать себе значимости.

Автомобили преградили путь, припарковавшись вразнобой напротив толпы. Из них вышли несколько представительных лиц. Как щит, их окружали военные. Они остановились на расстоянии от рабочих, рядом с начальником завода. Ветер развевал подолы их добротных дорогих пальто, и скудный свет пасмурного дня серебрил элегантные кожаные туфли.

– Ты только взгляни на эти пижонские сапоги, – словно угадав мысли, выразился Киану.

В иной ситуации я бы прыснула со смеху, но тогда все мое тело было в высшей степени напряжено. Что-то подсказывало: случится беда.

Они общались с начальником. Затем обратились к рабочим. Сет что-то долго говорил.

– Хоть бы слово разобрать, – пожаловалась вслух.

Один их приезжих – тех, что в пальто – вышел вперед. Но нему сложно оказалось судить о намерениях, однако выглядел он вполне безобидно – демократ, простой посредник.

И тут меня осенило провидение:

– Что здесь делает капитан? – в полнейшем непонимании изумилась я.

– Ты его знаешь? Того, кто говорит?

– Комитетник. Прислали из Метрополя. У Герда с ним какие-то дела. Но эта крыса доложит все «наверх». А еще говорят, что посредники нейтральны. Они просто слабаки, лебезящие перед двумя сторонами.

Интересно, какого черта этот капитан не уехал в Метрополь. Прибыл он давно для того, чтобы задержаться здесь так надолго. Что-то замышляется, и эта забастовка – пустая шалость в сравнении с тем, что ждет впереди.

Капитан слушал Сета. То, что произошло далее, случилось в считанные доли секунды. Речь Сета спровоцировала бурную поддержку масс. Прямо как в тот вечер, они воздели к небесам руки и заголосили. Охранники и солдаты принялись избивать рабочих. Выстрел. Я вздрогнула. У них нет оружия… стреляют стражи. Снова выстрел. Юноша ринулся вперед. Он что-то прокричал. Донеслось слово «свобода» – и взрыв. Два автомобиля взлетели в воздух, как бабочки. Их осколки перьями парили над землей. Огонь все застелил кругом. Обрушился шквал выстрелов. Некоторые падали сразу. Иным удавалось разбежаться в стороны. Царил хаос. Всюду мелькал дождь из пуль. Из дверей завода и внутренних ворот вывалились десятки – сотни – рабочих. Они кричали. Они ликовали. Слышно это было далеко за пределами горы. Глаза выслеживали тех, кто был мне знаком. Старик Тао и один из братьев лежали мертвыми. Лурка нигде не видать – удалось скрыться. Они все выбежали за ворота. Они стремились на свободу. О, что же они натворили? Что станет с городом после этого?