Когда прибежали к дому, город и долину накрыла тьма. Это выпала безлунная ночь, и мы могли спокойно идти сквозь лес и поля, не опасаясь быть замеченными. Издали зоркие глаза наши заприметили сильную фигуру Герда – очевидно, и он только что вернулся из своего мистического похода. Мы не замедлили шага, дабы не выглядеть подозрительно. Мало ли для чего шастали мы по лесу: в поисках мха, хвороста, за снопом сена или пристрелить птицу к ужину… Реакции наставника доводилось бояться слишком часто. Телесные наказания – не его сфера; он ведает куда более изощренные способы заставить почувствовать себя виновным ничтожеством.
Герд вошел в дом с парадного. С площадки шагал Натаниэль. Видимо, запирал хлев и кормил свиней.
– Нат, – шепнула я, он обернулся. Я кинулась к нему, позабыв, что лучше держаться от него подальше. – Ты разговаривал с Гердом?
Он с подозрением нас осмотрел.
– Нет. Он только вернулся. А что?
– Есть новости, – Киану кивнул в сторону двери, и мы направились внутрь.
Мальва – заботливая из самых заботливейших женщина на планете – уже приготовила таз с теплой водой и подавала Герду ужин. Выглядел он уставшим. Увидав нас, попросил меня сделать ему перевязку. Рана все еще кровоточила и, видимо, изрядно нарушала болью любое движение тела. Он сел ужинать. Мы переглянулись с Киану. он кивнул Натаниэлю, мол, начинай. Мы не имели права говорить, пока наставник не давал свое позволение. Довольно медленно разделываясь с бобами и мясом, он жестом дал понять, что готов слушать.
– Дайте же ему спокойно поесть, – возмутилась Мальва. – Ни минуты покоя.
– Время не спокойное, Мальва, – спокойно ответил он. – Я наслышан о забастовке на заводе.
В комнату вошли Ной с Орли и тихо примостились где-то в стороне.
– Они бастовали все утро. Сет подвергался пыткам. Стражи и начальство и слушать не желали о переговорах.
– Этого следовало ожидать,– ответил Герд.
– Есть еще кое-что, – вступил Киану. Вошла Руни; теперь мы все оказались в сборе. – Они расстреляли некоторых рабочих. Туда прибыли представители Комитета. И капитан. Он разговаривал с Сетом. Кто-то из толпы взорвал автомобили, и люди разбежались.
– Это революция, – изумилась Руни.
– Еще рано об этом говорить, – серьезно отвечал наставник. – Революцию поднимают массы, – он взглянул на меня, затем вытер куском хлеба тарелку и отправил в рот. Жевал он степенно, будто мы обсуждали художественную книгу и никуда не торопились. А в действительности, спешили ли мы?.. – Сегодня также случился взрыв в Метрополе.
– Кто это был? – спросила Орли. Она стояла в дверях, сложив руки на груди, и надменно наблюдала за происходящим.
– Это меня не интересует, – Герд отодвинул тарелку, вытер руки и губы. – Дело рук не наших. И не любительских групп, вроде той, что у Сета. Взрыв произошел на четко отмеченной территории и задел ровно одну кофейню и прилегающую к ней летнюю площадку – не больше. Погибло девять человек, около двадцати в госпиталях или реанимациях – все по паспорту метрополийцы. Среди них также любовница старшего сына Правителя – главы Комитета.
Он с такой легкостью и равнодушием рассказывал о людских жертвах, будто это был всего лишь сюжет дешевого фильма или пустые россказни какого-нибудь гуляки, что не прочь пропустить рюмку-другую каждый раз, едва завидит бутылку. Как будто смерть в его глазах ничего не значила!
– Это кто-то из наших, – отозвался Ной,– больше никто не осмелится.
– Это должно было произойти после выборов, – сказал Герд. – Наши оповещены об этом. Есть согласованность.
В какую-то секунду я поняла, что происходящее мне непонятно. Я видела восстание собственными глазами, и полагала, что это подтолкнет Герда к действию, однако это вдохновляло его не больше, чем укус назойливого комара в летний зной. И кроме этого, он говорил «мы», как если бы мы все рассыпались по стране, хотя гнили в горах Седьмой провинции…
– Народ поднялся раньше, – произнесла Орли.
– Нам пора действовать, – Герд поднялся из-за стола и опустил пальцы рук на стол.
– Еще вчера ты убеждал меня, что все пустое, и мы не можем ничего сделать, а теперь, когда невинные люди погибли ни за что, ты говоришь, что пора действовать? – Нат и Киану напряглись, стоя рядом.
– Невинные люди? Это метрополийцы, Кая. Они для нас хуже гитлеровцев, – встряла Орли.
– Сейчас самое время взять инициативу в свои руки, Кая, – строго отвечал наставник. – Держи язык за зубами, – Орли радовалась, что меня поставили на место, но я не могла успокоиться. – Метрополь умалчивает о взрыве. Это не передали в новостях, и ни один журналист не попал на место происшествия. Несколько улиц по периметру оцепили. Правительство явно что-то задумало.
– А что же Кара? – также самодовольно продолжил Орли.
– Это вас не касается, – охладил ее любопытство наставник, и я опустила голову, пряча улыбку. – Я должен решить, как поступить далее. Обсудим это утром.
Все, как по команде, принялись расходиться по своим углам, и только я, как в тумане, все не унималась.
– Герд, что ты имел в виду, когда сказа «дело рук не наших»?
Он поднял ладонь, будто дозволяя кому-то из присутствующих говорить. Многие уже открыли рты, дабы что-то выпалить, но Киану резко их остепенил:
– Замолчите.
Они переглянулись с Гердом, и все покинули столовую. Если бы у меня осталось больше сил, я бы набросилась на него с кулаками.
– Так, значит, еще одна тайна? – устало спросила.
– Это не то, что я имел право разгласить. Герд велел мне молчать.
– То, что ты старше, не дает тебе права держать меня в неведении! Как будто я никто – пустое место!
– Кая, – глаза Киану подозрительно блеснули, – мы – не пустое место. Мы – девять самых значимых людей государства.
Я не понимала, о чем он. Меня лишь удивила цифра.
– Девять?
Из-за двери показалась Руни – подслушивала, стоя в коридоре.
– Мальва знает много любопытного.
– Мальва? Да вы рехнулись! Она присматривает за домом.
– Кая, мы наёмники. Пришло наше время повлиять на ход истории.
Именно так я узнала о том, что пятнадцать лет назад Герд начал искать детей-сирот, чтобы создать из них настоящих солдат. Первой из нас стала Кара, далее Киану, Орли с Ноем, Руни, Натаниэль и я. Он искал детей без прошлого и будущего, чтобы заставить их изменить настоящее. Меня к нему привели добровольно, чтобы я могла работать и зарабатывать деньги. Я вспомнила, как после неких хаотичных событий долгими зимними вечерами тетка постоянно сетовала на нищету, и как Мун ее успокаивал.
Этот пузатый мужлан, третий представитель рода, посвятивший свою жизнь местному заводу и добыче мела, относился ко мне с долей отцовского покровительства, и, если бы не его врожденная грубость, я бы даже стала утверждать, что он меня по-своему любил. Его единственная дочь – Мария – моя двоюродная сестра – характером, как и лицом абсолютно точно повторяла свою маменьку; и, сдается мне, он не находил особого удовольствия в ее характере или манерах. Впрочем, до этого мне не было никакого дела.
Скончался он от сердечного приступа. Мне было двенадцать. С тех пор детство перестало принадлежать чужой девочке, чье воспитание лежало на плечах ворчливой тучной женщины. Больше никто не доставал из кармана потрепанной куртки сладкие карамельки, засахаренные груши и, может быть, где-то украденные тайком шоколадные конфеты с настоящим какао. Никто больше не рассказывал о похождениях молодости, о дедах, живших в лучшие времена, о детских играх и премудростях вбивания гвоздей в деревянное покрытие…
Существенный доход семейства крылся в живой душе доброго старика; папаша скудного рода занимал пост, выгодный государству – физический труд ценился куда выше умственного на обездоленной, бедной земле без рекреационных ресурсов, – и ни разу в жизни ему не довелось сменить своего направления. Согласно одного из указов Правителя, гражданин, проработавший физическим трудом двадцать лет кряду, каждый год с текущего момента получал выплаты – «благодарность процветающей державы», как выразился Президент в одной из своих речей. Беда лишь в том, что не каждый добрый житель пяти рабочих провинций – Третьей, Четвертой, Пятой, Шестой и Седьмой – сумел дожить до установленного срока. Тяжкий физический труд, постоянная нужда, голод, бесконечные налоги и бессилие, значительно укорачивали жизнь тех, кто отдавал свои годы служению правительственным приказам. С наступлением смерти, добрый старик Мун котировался в ранг «мертвых душ», причем в одночасье, уж эта система работала слаженно, как часы; а наивная тетка, в надежде перехитрить почти пятидесятилетние устои, привлекла к себе внимание местных властей.
В опустевшей вдруг лачуге жить мы стали хуже некуда. Не успело тело остыть в холодной апрельской земле, как Бона помчалась в большое, золотисто-желтое здание городского Совета и потребовала выплаты денег «по потере кормильца». Она трясла перед носом у руководителя какой-то бумажкой из морга, которую подписал даже священник, читавший молитвы над телом несчастного, но добиться так ничего и не сумела. Вымученная, разъяренная, она вернулась поздно вечером, кутаясь от промозглого ветра и так скверно ругаясь, что мы с Марией в страхе закрыли себе ладонями уши. Это было наше первое единение за те годы, что мы прожили под одной крышей.
С Марией мы несильно ладили. Назвать наши отношения, страстно-сестринскими как то случалось наблюдать у иных жителей Ущелья, представляется затруднительным. Наши матери произвели нас на свет с разницей в два года, и тетка с первых же минут проживания в их доме дала понять: я – старшая. С меня спрашивали неурядицы, меня клеймили в неудачах, я отвечала головой за промахи кровной родственницы. Поначалу это пугало; но много позже я осознала истинную причину отсутствия взаимопонимания между двоюродными сестрами: Мария была той девочкой, которая все сознательное детство жила внутри меня – пугливая, робкая, застенчивая, эгоистичная – и которой я никак не хотела быть. По прошествии лет она так и осталась юной белоручкой, страшащейся запятнать глас собственной натуры; мне же пришлось перекроить истины, отыскать новые идеалы, научиться соответствовать собственным ожиданиям. Вероятно, эта неприязнь, крывшаяся в отдельных человеческих чертах, и стала той причиной, по которой я не переносила ее на дух, и жаждала уйти оттого как можно дальше.
Совсем скоро после того случая с бумагами к нам в дом наведался высокий молодой человек. Он работал в здании Совета, иногда выступал на центральной площади перед жителями Ущелья, провозглашая новые законы, принятые в Метрополе, или делая важные объявления, касающиеся города. Каждый волчок знал его в лицо, а людишки, – жалкие, точно мухи, – даже кланялись ему или делали реверансы, встречая на улицах. Увидать его в собственном доме, означало прославить себя на всю округу, ибо это ни с чем не сравнимая сенсация, снисхождение богов. Мы все занимались хозяйственной работой: тетка набивала тюфяки соломой, Мария пыталась не запачкать руки, перебирая фасоль для ужина, а я, на заднем дворике, возилась в маленьком огородике, где собирала последние крохи урожая. Две двери – почти напротив друг друга – оказались распахнуты, но первыми жандарма увидали тетка с сестрой.
– Здравствуйте, уважаемый, – никак не смутилась родительница.
– Добрый день, госпожа Бона.
В затхлом, скудном домишке со старой мебелью, крошащимися потолками и трухлявыми половицами, этот денди пытался отыскать себе место поприличней, дабы усадить свой священный зад. Тетка постелила старую газету, которую я украла из библиотеки, на кухонный стул, и указала гостю рукой. Я тут же себе представила роскошные залы его собственного дома – хоть никогда в жизни их не видала, – стерильно чистые, блестящие, с дорогой мебелью, выписанной из Ас-Славии или Метрополя… Весь его вид говорил о том, что он насмехается над нами.
– Приношу соболезнования, – заученно изрек посетитель. – Вы, стало быть, супруга скончавшегося?
– Все так.
– Нас насторожил один инцидент, имевший место несколько дней назад. Вы пытались ввести в заблуждение государственных деятелей, внушая о необходимости выплатить вам деньги, причитающиеся вашему супругу. Но супруг погиб, а, значит, государство вам больше ничем не обязано.
– Я лишь хотела получить свои деньги по праву, – не испугалась тетка.
– В мои обязанности входит выписать вам штраф за неподобающее поведение. Однако этот штраф мы пришьем к вашему личному делу. – Он порылся в своей кожаной сумке-почтальонке и достал несколько выбеленных листов бумаги. – Ах, вот оно что. Это ваш второй штраф. Если подобное повториться в третий раз, вы вынуждены будете отправиться в тюрьму на известный срок – двадцать дней, после чего обязаны еще десять дней добровольно-принудительно работать там, где вам укажет Совет.
Тетка никак не реагировала.
Жандарм выписал квиток и передал его Боне. Она отложила его на буфет, оставшийся от нашей бабушки, и прикрыла каким-то камнем-бруском.
– Сроку вам ровно месяц, далее штраф растет и…
– Знаю я эту вашу систему, – отрезала тетка.
– Тем лучше для вас, – улыбнулся гость. – Я должен заполнить кое-какие бумаги и взять с вас подпись, – довольно мирно продолжал он.
Они разговаривали о родственных связях, и, когда он услыхал о том, что сестра тетки погибла вместе с мужем несколько лет назад при взрыве, лицо его тут же стало серьезным, будто ему это совсем не понравилось. Он стал расспрашивать о собственных детях тетки, но в эту секунду я что-то уронила, и лицо жандарма – красивое, если бы не злые глаза – обратилось в мою сторону.
Он встал и решительно направился к другой раскрытой двери, где я, уже испугавшись, глазела на его высокую фигуру.
– А ты кто такая, девочка?
Он присел рядом и подолы его серого, блестящего пиджака, едва коснулись простой черной земли.
Сердце мое колотилось от чудовищного страха – людей я всегда боялась. Но тут подбежала тетка и затараторила, точно наседка:
– Это так, просто девчонка, соседская девчонка. Она ходит к нам помогать по хозяйству. Видите, спина моя уже немолода. Уже совсем сложно справиться. А дочь моя болеет часто, незачем ей на сквозняках находиться… Ступай, – она скоро подтолкнула меня в плечо и указала на соседский дом, – возвращайся домой, Армина, ты сегодня нам очень помогла. Приходи ужинать.
Все эти секунды мы с жандармом испепеляли друг друга взглядами. Тетка снова меня подтолкнула и принялась шипеть мне что-то на ухо. Я отправилась за дом, а сама спряталась за небольшой стопкой дров, оставшихся еще от мужа Боны. Там, недалеко от входа в дом, стоял поразительной красоты спортивный автомобиль. О таких рассказывали мальчишки. Я сидела за этими дровами, и молилась, чтобы этот странный человек скорее уехал из нашего дома, или чтобы соседи меня не заметили и не стали причитать на всю улицу.
О проекте
О подписке