18

Тетка, хоть и жуткая упрямица да своевольница, все же настаивала на необходимости ходить в школу. Представитель науки, пусть и в закоренелом селении, ей нравились люди прогрессивного ума и, кажется, будь то возможность или средства, она непременно отправила бы Марию в Метрополь – хоть бы в тот Международный Университет, где в свое время училась моя мать.

Но мне она велела сидеть дома и заниматься хозяйством. Уж не знаю, что тому было причиной; до известного срока я воспринимала это, как зависть, некую зловредность, что ли; но едва смела задать какие-то вопросы, как тетка хмурилась и все трещала, точно трясогузка: «Ой, на что тебе вся эта ерунда? Пойди, займись чем-нибудь полезным». Но любые махинации с науками я всегда выполняла быстро – совсем не то, что Мария, которая часами прозябала над учебниками, из-за чего цвет ее лица напоминал кожицу посеревшей свеклы. В итоге я оставалась без нужной мне информации, а тетка вновь и вновь нагружала меня домашней работой.

Прекрасно помню тот день. Набрав на Волчьем Пустыре грибов, я шагала домой, где меня ждало множество поручений: стирка, уборка, готовка… Мария оставалась еще на час в школе – тетка уделяла ее образованию много внимания, так что обе они должны были возвратиться не ранее трех часов пополудни.

Меня остановила наша соседка – тетка Сфорца. Дом у нее был побольше нашего, дюжина детишек, слабеющий от непосильных работ муж, да корова на сносях. Бона часто задолжала у нее молоко, а их младшая дочь – Ми – постоянно вертелась у моих ног, особенно если я работала на улице.

– Что, к вам вчера важный гость приезжал, а, Армина?

– Не знаю, тетя Сфорца, – отвечала я.

– Что-то к вам зачастили важные вельможи. И вот когда ты маленькая была кто-то приезжал. Какой-то пингвин надутый. Что он хотел от вас?

Она-де думала, что наивный ребенок выложит все на духу, как есть, давая пищу сплетням, да только моего жалкого умишка хватало в те годы, чтобы умалчивать некоторые факты. И, сдается, не зря.

– Они с тетей говорили о дяде. Он ведь умер.

Сфорца разочаровалась. За ее тучной фигурой показался тоненький силуэт мальчика. Его звали Вит, он был старшим из всех детей, и уже проявлял дар лекаря, подстрекаемый глубокими познаниями собственного деда. Он помахал мне рукой – также сдержанно и скромно, как и я ему. Мы всегда были немного скованны в изъявлениях собственных чувств.

– Эти изверги не хотели отдавать мне деньги по потере кормильца, – прогремел вдруг голос тетки над ухом. Она шла точно за мной. – Нечего тебе расспрашивать девчонку, Сфорца. Займись лучше своей работой.

Сфорца фыркнула, затянула потуже фартук и хлопнула дверью.

Тетка потянула меня в дом. Когда закрыли дверь, она наставительно сказала.

– Армина, не говори никому о том, что к нам в дом приезжал жандарм, поняла? И даже если тебя будут спрашивать, молчи.

Я не стала интересоваться, почему, опасаясь праведного гнева. Но вечером произошло кое-что еще.

Мы укладывались спать; только тетка все беспокойно поглядывала на часы, целуя в щеку болезненного вида Марию. Родительница натянула на веревку одеяло, превращая его в обыкновенную ширму, но сама ко сну не отошла. Меня, хоть и трусливую, но до ужаса любопытную девчонку, волновало все, что происходило кругом. Тогда же я лежала в постели, вперившись взором в потолок, и все думала, отчего тетка не идет спать, чего ждет? В следующую секунду за дверью послышался шорох, и внутри все обмерло.

Тетка тихо подошла к двери, глянула в угол окошка и едва слышно впустила кого-то в дом. Соседские бездельники часто трубили про волколаков да упырей, что Ущелье оттого и характеризуется столь малоприятным эпитетом, как Волчье; да только я кривилась и бросала им что-то вроде: «Не верю!» или «Чепуха! Вздор!» Но в ту секунду я почему-то подумала о муже тетки, об этом добром старике с его нескончаемым потоком щедрости и широтой улыбки. Вдруг он, в роли мертвеца, решил посетить горячо любимую семью?..

Мария уснула сном младенца – ей всегда хотелось спать, не то что мне, вечно истеричной, пугливой, взбалмошной сестрице, свалившейся на голову нерадивым родственникам.

Тетка едва слышно разговаривала с гостем. Он был немногим крупнее тленного супруга, но много сильней. Волосы его были аккуратно острижены, и форма на нем виделась куда более представительной, нежели линялая рубашка с двумя дюжинами заплаток. Они обмолвились еще парой слов, тетка закуталась в платок и проводила ночного гостя. В окне его фигура мелькнула, точно призрак, и я, напугавшись еще больше, спряталась ничком под одеялом.

Эта встреча произошла под покровом ночи, а, значит, случилось нечто, что не должно быть известно ни соседям, ни кому бы то ни было еще. Что-то противозаконное. Мне это не нравилось. Я больше не чувствовала себя в безопасности.

Рано утром тетка разбудила меня, велела надеть свое лучшее платье и отправляться за железную дорогу, через Волчий Пустырь.

– Но тетя!.. – попыталась я возмутиться, и не без оснований, но она заставила меня умолкнуть.

Эти места, куда мне надлежало идти – равнины, серые и неприглядные, куда добрые матери не пускают своих детей под страхом смерти, а отцы и братья встречают послушных дочерей и сестер, если путь тех лежит через эти земли. Ущелье оттого и прозвали волчьим, что тут, на безлюдных просторах, бродили дикие звери, выли холодными ночами да наводили страху на селян. Если взобраться по холму – в долине можно увидать кладбищенские кресты, а рядом с ними – заброшенное здание некогда функционировавшей фабрики. Муж тетки рассказывал, когда-то на этой фабрике работал его собственный отец, и производство это процветало. Однако после Шестых Выборов, когда народ поднял исторические восстания, вошедшие в национальные учебники, у Метрополя не нашлось денег для поддержания убыточного предприятия и модернизации оборудования, – и теперь на меня смотрели серые, почти бурые стены с пустыми окнами, в немом ужасе разинувшие свои каменные рты, как тот диковинный персонаж на картине Мунка «Крик».

Именно здесь я должна была ожидать кого-то, кто меня встретит и проведет к заветному месту работы, ибо на пустынных просторах не наблюдалось ни одного цивилизованного жилища.

Стоял лютый холод, и в равнинной полосе дули леденящие ветра. Единственным укрытием могла служить шапка облезлой автобусной остановки, которой уже никто не пользовался лет десять. Я присела на холодную перекладину, сжала ноги и принялась дожидаться. Ветер поднимал пыль, и песок летел прямо в лицо.

– Эй! – раздался зов, и я подскочила. – Сейчас здесь нельзя гулять – вот-вот начнется буря.

Сквозь пелену песка на мосту виднелась худая фигура паренька, немногим старше меня. Половина его лица скрыта черной материей, одежда на нем виделась диковинной, вроде какого военного обмундирования да некие предметы защиты у пояса; сам он щурился и прикрывал ладонью, как козырьком, глаза. Он быстро сбежал вниз и наклонился:

– Как тебя зовут?

– Кая, – впервые я назвалась тем именем, каким меня нарекли много лет назад.

– Кая? – скривился. – Тьфу! – огляделся и разочарованно произнес: – Ты же Армина.

Он совсем не походил на ребенка в привычном понимании этого слова: его серьезный, сосредоточенный взгляд, продуманные движения, непредвзятая скованность – все кричало о преждевременном взрослении, и я несколько испугалась этого юноши. В те годы я боялась многого.

Ветер все становился сильней, и волосы давно выбились из привычно тугой косы, когда вдруг он схватил меня за руку и потащил в сторону. Мы шагали через сухое поле с цепкими остатками скошенной пшеницы или срубленной кукурузы. Здешние жители приспосабливали под свои нужды каждый кусочек земли, хоть власти, пронюхав, часто карали за это. Мы обошли стороной кладбище и приблизились к лесу. Всего несколько шагов – и перед нами стена, естественная природная граница, разделяющая Волчье Ущелье и Шестую провинцию. Пересекают границу в подобных местах только самые отчаянные: преступники, беженцы или те, кому нечего терять. Законом установлено, что ни один житель не имеет права покидать своего края без веской на то причины; но чтобы добиться желаемого, необходимо получить письменное разрешение от Городского Совета, и на официальных пограничных пунктах вас непременно остановит дюжина военных, чтобы убедиться в подлинности документов. Мун рассказывал, те, кто пытался подделать документы или же вовсе осмеливался самостоятельно искать лазейки, – карались сурово. Кого-то обязывали платить баснословные штрафы, работать ночью, у кого-то отнимали часть жилища и пахотных земель, если таковые имелись. Многих калечили дубинками в попытках задержать. Запуганный народ дорожил еще оставшимися крупицами свободы, как и теми немногочисленными благами, что удалось обжиться. Прекрасно помню, как я испугалась, увидав эту стену, сразу в голове стали рисоваться ужасающие картины избиений, смерти, позора семьи тетки, – и моментально отшатнулась в сторону, греховно помянув родственницу: «Она решила от меня избавиться и убить, раз направила на нарушение закона!»

– Что это ты? – парень повернул ко мне свое светлое лицо с темными глазами.

– Туда нельзя идти, – твердо сказала я.

– Ферма находится за этой стеной, так что выбор у тебя невелик.

Я страшно перепугалась, но что еще хуже, стала люто ненавидеть этого самоуверенного паренька.

– Тетка не могла направить меня за границу Ущелья! – причитала я.

– Мне велено тебя привести в дом. Так ты идешь? Или нам искать другую помощницу?

Нужно отдать ему должное: он всегда умел находить рычаги действия и бездействия. Я начала представлять себе гнев родственницы, если сегодня вернусь домой, отказавшись от данного обещания. Дело здесь отнюдь не в чести – в страхе. Я боялась всего, и даже шелеста листвы кругом. У меня не было выбора, кроме как нарушить закон.

Безымянный незнакомец отодвинул толстый ковер засохших веток, и взору открылись выдолбленные в камнях ступеньки – кривые, скользкие, небезопасные. До чего ловко они прятали их от остальных граждан! Парень указал рукой, как будто шесть лет назад, я стояла на том же месте, когда впервые здесь появилась и я полезла наверх. Прежде чем исчезнуть за высокой стеной, я еще раз оглядела неприступный, дикий лес, и почему-то попросила Бога дать мне смелости. Странное желание для маленькой девочки. Проводник закрыл ступеньки свисающими сухими ветками, и мы исчезли за каменной оградой, будто нас и не было во всей этой утренней мгле.

Если шагать вдоль стены на юг, можно дойти до последнего склона Ущелья – он служит частичной границей, дальше – равнины. Каждая провинция расположена на равнине; каждая, кроме Волчьего Ущелья. Ландшафт его много разнообразней, и часто власти занимались поиском преступников именно на наших территориях: средь холмов и возвышенностей отыскать себе временное убежище куда проще. Недолго мы шествовали вдоль границы – хотя я постоянно прислушивалась и молилась, дабы блюстители порядка не оказались где-нибудь поблизости. Вскоре стена начинала врастать в гору, мы прошли и… средь скалистых камней, в самом настоящем ущелье взору пал большой дом.