Подарком Наташе я озаботился заранее.
Это было не сложно. Особенно при наличии золота и великолепного ювелира в лице дяди Юзика.
Размер я ему дал (да здравствуют точный глазомер и абсолютная память!), а всё остальное, включая подбор камня, он сделал сам.
Да как сделал!
На что я равнодушен к ювелирным украшениям, но этим золотым, увитым растительным орнаментом в стиле модерн с чистейшей воды каплевидным изумрудом – под цвет глаз Наташи – кольцом любовался от души.
А уж в какой восторг пришла Наташа!
Думаю, случись подарок чуть раньше или позже мальчик Серёжа стал бы мужчиной в тот же день. Но и так было хорошо – волшебное сияние этих глаз я запомню надолго.
Что ещё мне понравилось, Наташа не стала делать вид, что такой дорогой подарок она принять не может. Приняла и с радостью!
Люблю честных людей. В первую очередь честных перед самим собой.
Действительно, уж кому-кому, а ей прекрасно было известно о золоте, дяде Юзике и, конечно, деньгах, у меня имеющихся.
Что там золотое колечко с изумрудом – не особо напрягаясь я мог бы подарить ей машину или кооперативную квартиру в любом городе Советского Союза, на выбор.
Однако во все времена, и даже у нас, на Гараде, если мужчина дарит женщине дорогое кольцо, это, чаще всего, не просто знак внимания. Нечто большее. Даже если мужчина – пока мальчик.
Это Наташа тоже правильно поняла. Так мне, по крайней мере, показалось.
Мы договорились писать друг другу не реже одного раза в неделю. При отсутствии личных коммуникаторов и компьютеров, а также слабой телефонной сети (в Кушке не было пункта междугородной телефонной связи), бумажные письма были единственным надёжным средством общения на расстоянии. Пусть и очень медленным.
До аэропорта доехали с шиком. Впереди белая конторская «Волга» ГАЗ–24, а сразу за ней, свежевымытый по такому случаю, сверкающий на ярком южном солнце, трофейный BMW–326 деда.
Рейс на Мары не задерживался.
Объявили регистрацию, затем посадку. Уже привычно я сдал чемодан в багаж, попрощался с дедом и бабушкой (бабушка, как водится, всплакнула), пообещал писать, и мы с Петровым и Бошировым отправились на посадку.
Капитан и старший лейтенант багажом себя не обременять не стали – у каждого на плече болталась небольшая спортивная сумка. В одной из них, а именно у капитана Боширова, лежали мои деньги. Не все – десять тысяч – остальные я оставил деду и бабушке, которым вместе с Кофманами предстояли большие траты, связанные с переездом. Но тоже не все – ту же сумму в десять тысяч.
– Этого за глаза хватит, – уверили меня дед Лёша и дядя Юзик, – к тому же у нас и свои сбережения имеются.
– Правильно, – поддержала бабушка и добавила по-польски. – Co zanadto to nie zdrowo[3]
Ещё двенадцать тысяч я отдал генералу Бесчастнову Алексею Дмитриевичу.
– Пусть у вас будут, – попросил. – Так надёжнее.
– Пусть, – согласился генерал. – Будем считать, что это твой фонд.
– Наш, – сказал я.
– Э, нет, – возразил Алексей Дмитриевич. – Твой. Я только его хранитель. И то лишь потому, что так и впрямь надёжнее. Но ты не думай, что дяденька генерал такой добрый. Просто я делаю на тебя ставку. Так что будь добр, не подведи.
Я пообещал и с лёгким сердцем попрощался с Алексеем Дмитриевичем.
Но говорить, что тоже делаю на него ставку, не стал. Генералы панибратства не любят и правильно делают. Иначе, какие они генералы?
У нас, на Гараде, при всём равноправии и отсутствии каких бы то ни было сословий, каст, кланов и ярко выраженных классов с субординацией было всё, как надо.
Люди, облечённые властью, пользовались неизменным уважением, и никому бы в голову не пришло ставить на одну доску генерала (армия у нас была, а, значит, имелись и соответствующие звания) и, допустим, ландшафтного дизайнера.
Труд второго не менее важен, но вот ответственность разная. Хотя бы потому, что первый напрямую отвечает за жизни людей, а второй лишь за их эстетическое чувство.
Долетели без приключений. В аэропорту города Мары задерживаться не стали – получили мой чемодан, взяли такси и через двадцать минут были на вокзале.
В кассах приобрели билеты до Кушки (обычный плацкарт, чтобы не выделяться, но все три в одном купе: Петрову и Боширову нижние места, мне – верхнее); я сдал чемодан в камеру хранения.
До поезда оставалось ещё почти четыре часа, делать было решительно нечего, и мы пошли бродить по городу.
Мары значительно больше Кушки, областной центр, как-никак.
Но меньше Алмалыка и, уж конечно, Ташкента.
Однако древнее всех их вместе взятых.
Мерв – так он назывался когда-то.
Его стены, если бы они сохранились, помнили воинов Александра Македонского, а население ещё каких-то семьсот-восемьсот лет назад достигало полумиллиона человек. Невероятно большой, богатый и культурный город для того времени.
Одних библиотек не меньше десяти.
Обсерватория, в которой, говорят, несколько лет проработал сам Омар Хайям…
Куда всё делось, спрашивается? Впрочем, и на Земле, и на Гараде хватает городов, некогда переживших высочайший расцвет, а ныне вполне себе тихих и провинциальных. Бывает.
Неподалёку от вокзала мы набрели на ресторан с необычным названием «Гигант» и отлично там пообедали вкуснейшим горячим пловом с помидорным салатом и зелёным чаем с пахлавой на десерт.
В высоком, с узорчатыми деревянными колоннами и сводчатым потолком зале ресторана было по дневному времени малолюдно и довольно прохладно, хотя кондиционерами здесь и не пахло. Задерживаться, тем не менее, не стали – поели, попили чаю, расплатились и пошли дальше.
Почти сразу же вышли к реке Мургаб, прошли вниз по течению и вскоре оказались возле моста. Сразу за мостом марыйские пацаны устроили себе место для купания, а мост использовали в качестве вышки, сигая с него в зеленоватую и довольно быструю воду.
Мы остановились посмотреть. Было жарко.
Вот какой-то мальчишка, по виду мой ровесник, залез на перила, поднял руку вверх.
– Выступает Дзампано! – разнёсся над Мургабом его радостный крик.
Надо же, подумал я, и здесь то же самое.
Так провозглашали кушкинские пацаны, когда собирались совершить нечто особенное на глазах товарищей.
– Выступает Дзампано! – и прыгали в воду с пятиметровой вышки.
Чаще всего «солдатиком», но некоторые отваживались и «ласточкой».
– Выступает Дзампано! – и шли по узкой доске на трёхметровой высоте в спортгородке танкового полка.
– Выступает Дзампано! – стойка на руках.
– Выступает Дзампано! – кувырок через голову или «колесо».
– Выступает Дзампано! – соскок с турника из виса вниз головой.
На глазах товарищей – это обязательно. Ещё лучше, чтобы и девчонки смотрели. А иначе зачем вообще что-то провозглашать? Останься один и кувыркайся, сколько душе угодно. Оттачивай технику. Молча. Нет, без зрителей, не интересно.
Но почему Дзампано?! Кто он такой – Дзампано?! Этого я довольно долго не мог понять, а спрашивать напрямую не хотелось. Из ложного самолюбия, да, но всё равно не хотелось. Проще крикнуть самому и подтянуться пять раз на одной руке, хе-хе. Или крутануть на турнике «солнце».
А потом в Кушку привезли старый чёрно-белый фильм итальянского режиссёра Федерико Феллини «Дорога», вышедшего на экраны ещё до рождения Серёжи Ермолова, в тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году.
Дзампано оказался главным героем фильма.
Циркач-силач, разрывающий ни груди цепи – вот кто такой Дзампано! Сыграл его прекрасный фактурный актёр Энтони Куинн, а его подругу Джельсомину – Джульетта Мазина. Отличная история, между прочим, запала мне в сердце, Феллини и впрямь очень хорош.
Мальчишка, раскинув руки, ласточкой кинулся вниз.
Всплеск! Ушёл под воду.
Три секунды. Пять.
Пацан не выныривал.
Десять.
Ладно, я сам люблю пошутить.
Хотя, нет, так – не люблю.
Тринадцать секунд.
Его товарищи, загоравшие на другом берегу, тревожно поднялись на ноги. Среди них были и две девчонки – самые отчаянные, пацанки, каких называли взрослые, такие бывают в любой мальчишеской компании.
– Вадик! – крикнула одна из них. – Вадик!!
Кажется, дело начинает пахнуть керосином.
Я прикрыл глаза, вошёл в орно.
Открыл, посмотрел в толщу реки. Разноцветные ауры рыб, мальков. Несколько раков, засевших в норах под берегом…
Вот он!
Сначала ударился обо что-то головой – вон кровь сочится тонкой струйкой, исчезает, растворяется… Потерял сознание, нахлебался воды.
Или сначала нахлебался, а потом потерял.
Неважно.
Зацепился под водой трусами за корягу, поэтому на месте. Это хорошо, иначе утащило бы вниз по течению.
Секунда – тенниска долой.
Сую её в руки Боширову вместе с офицерским планшетом:
– Подержите!
– Ты куда собрался? – спросил Петров.
– Всё нормально, товарищ капитан, не бздите.
– Да я…
Штаны – вслед за тенниской. Наклонился, сбросил сандалии.
– На тот берег! – показал. – Туда вытащу!
Вскакиваю на парапет, ныряю. Тут же выныриваю. Десяток максимально энергичных гребков против течения, и я у моста. Здесь.
Набираю воздуха, ныряю с открытыми глазами. Вода мутноватая, но я в орно.
Вижу мальчишку.
Не слишком глубоко, метра три. Пока жив, но надо действовать быстро. В таких случаях всегда надо действовать быстро.
Отцепляю трусы от коряги, хватаю пацана под подбородок, тяну за собой вверх.
Выныриваю.
Берег рядом и через несколько секунд я уже стою на илистом дне.
– Помогите!
Товарищи Вадика помогают мне вытащить его из воды.
С моста к нам спешат Петров и Боширов.
– Я вызвал скорую! – кричит Петров. – Уже едет!
Ждать нельзя.
Пульс?
Два пальца, сонная артерия.
Нет пульса.
Вадик худощавый, метр шестьдесят два-шестьдесят три.
Да, моего возраста примерно.
Возможно, на полгода-год младше.
Кладу его животом на своё колено, товарищи помогают. Никто не суетится, не кричит, не бьётся в истерике. Молодцы.
– Ты знаешь, что делать? – строго спрашивает черноволосая девчонка с тёмно-карими пронзительными глазами.
– Знаю.
Давлю ему на спину ладонями снизу-вверх, чтобы вода вышла из лёгких. Что-то выходит, но мало. Вадик по-прежнему не дышит.
Петров и Боширов уже здесь.
– Помощь нужна? – присаживаются рядом.
– Давите ему на спину. Вот так, снизу-вверх.
Петров давит ладонями.
Изо рта мальчишки течёт вода пополам с пеной. Ага, уже лучше.
– Сильнее! – командую.
Петров давит.
Снова вода с пеной, но уже меньше. Ещё раз… Всё, не течёт.
Пора.
Кладу Вадика на спину, ладонь левой руки – на солнечное сплетение. Кулаком правой бью ему в центр груди – туда, где сходятся рёбра – выше моей ладони[4].
Дважды.
Пульс? Есть!
Ну?
– Ах-ррр! – Вадик широко открывает глаза, делает резкий, со всхлипом вдох, хрипит, кашляет, держась за грудь.
Петров поддерживает его за спину.
Слышна приближающаяся сирена «скорой».
– Ты где этому научился? – спрашивает Петров. – Спас пацана. Даже искусственное дыхание делать не пришлось.
– В школе были уроки по оказанию первой помощи в разных случаях, – соврал я. Такие уроки были, но у старших классов. Однако Кемрар Гели умел оказывать первую помощь. Как практически всякий житель Гарада. – Но без вас я бы не справился, спасибо.
– Да что я, – говорит Петров. – Сбоку припёку, – но видно, что ему приятно.
Наверху слышен скрип тормозов, хлопают дверцы. Раз и два.
– А вот и скорая, – сообщил Боширов. – И родная милиция вместе с ней.
– Зачем милиция? – удивился я, глядя как к нам спускаются молодой врач с двумя санитарами и носилками и двумя милиционерами в форме.
– Порядок должен быть, – сказал Петров. – На всякий случай.
«Корочки» товарища капитана и старшего лейтенанта оказали поистине волшебное действие. Пока врач осматривал потерпевшего, а санитары курили в сторонке, милиция делала свою работу быстро и чётко. Русский сержант опросил Вадика и компанию. Ни о каком криминале, разумеется, не было и речи. Банальный несчастный случай на воде.
– Сколько раз было говорено, уже и по школам работу проводили профилактическую, рассказывали, что нельзя с моста прыгать, опасно это! – говорил сержант. – Когда уже до вас дойдёт? Когда насмерть кто-нибудь убьётся? Утонет? Скажите спасибо этому парню и взрослым. А если бы не они?
– Я сам виноват, – сказал Вадик. – Слишком глубоко в воду ушёл. Надо было сразу выныривать, а я… – он посмотрел на меня, протянул руку. – Спасибо, ты меня спас, не забуду. Как тебя зовут?
– Серёга. Серёга из Кушки. Проездом я здесь.
– Спасибо, Серёга. Я – Вадька Карпенко. Считай, должник твой теперь.
– Брось, ничего ты мне не должен. Больше так не делай, и будем считать, что мы в расчёте.
Тем временем туркмен лейтенант, выяснил обстоятельства дела у Петрова, записал в блокнот мои данные: фамилию, имя-отчество и адрес.
– Будем ходатайствовать о награждении тебя медалью «За спасение утопающих», – пояснил мне. – Молодец, смелый поступок. Твой отец может тобой гордиться.
– Спасибо, – сказал я.
Медаль так медаль, я не против. Вообще, чем больше наград, тем лучше. В Советском Союзе государственные награды и их обладателей уважают, а мне уважение, особенно взрослых людей, ох как нужно.
К тому времени, когда покончили со всеми формальностями, на мне почти высохли трусы, и до поезда оставалось сорок две минуты.
– Давайте-ка на вокзал, – скомандовал Петров. – Хватит с нас приключений. Лучше там подождём.
Поезд тронулся от станции Мары точно по расписанию – в семнадцать часов по-местному времени.
Мы отдали проводнице билеты, получили у неё чуть влажное на ощупь сероватое бельё, заплатив за три комплекта три рубля, заправили койки, разместились.
Вместе с нами в купе ехала математичка из нашей школы Любовь Михайловна Королёва, я узнал её – молодая скуластая худощавая женщина со строгими серыми глазами и милой улыбкой.
Кроме преподавания математики в старших классах, она была женой Короля – Володи Королёва, капитана сборной Кушки по футболу.
Узнала меня и она. Мы поздоровались, поболтали. Она рассказала, что возвращается из отпуска; были с мужем у её родителей, на Волге. Муж уехал раньше – работа, а ей пришлось задержаться.
– А вы?.. – она вопросительно окинула взглядом моих сопровождающих.
– У нас служебная командировка в Кушку, – пояснил Петров. – А Серёжу мы знаем, читали в «Комсомолке» про их с одноклассником подвиг на границе. Оказалось, ещё и места у нас в одном купе. Очень удачно, мы же с ним теперь почти коллеги, – он широко улыбнулся. – Любовь Михайловна, как насчёт поужинать с нами? Вагон-ресторан тут рядом, приглашаем вас.
– Нет, спасибо, – вежливо улыбнулась в ответ Любовь Михайловна и посмотрела на меня строгими глазами. – Я не голодна. Вы идите, я тут посижу.
– Как знаете, – с оттенком разочарования вздохнул капитан.
Поужинали под перестук колёс и песни советских композиторов из репродуктора (всё довольно средненько, но там была моя любимая песня про весёлый ветер из старого, ещё довоенного кинофильма «Дети капитана Гранта», которая всегда поднимала мне настроение. Я даже поймал себя на том, что с недавних пор напеваю её иногда по утрам).
К восьми часам за окном стемнело, в вагоне зажгли свет. Хотелось спать. Я подумал, что последние дни выдались трудными, и мой растущий организм требует отдыха. Не будем ему противиться.
– Я – спать, – объявил спутникам. – Устал что-то.
– За Тахта-Базаром пограничный контроль, – сообщила Любовь Михайловна. – Проверка документов.
– Проснёмся, – сказал Петров.
Меня разбудил протяжный и какой-то печальный гудок поезда. Почти сразу вслед за этим появились трое пограничников: офицер, двое солдат автоматами и овчаркой на поводке.
– Проверка документов, граждане, проверка документов! Пожалуйста, приготовьте ваши паспорта!
Я взял из сетчатого кармашка заранее приготовленное свидетельство о рождении и справку из милиции, – протянул офицеру.
– Сергей Ермолов, – прочитал он, – профессионально взглянул на меня. – Кушкинец?
– Сейчас – да, а кем буду завтра – не знаю.
– Отец офицер? – догадался пограничник.
– Так точно.
– Фамилия знакомая. Ты, часом, не тот Ермолов, который нашего пограничника спас во время «афганца»? Про вас с товарищем ещё «Комсомолка» писала.
– Это он, – сказал Петров.
– Что ж, – козырнул офицер, возвращая документы. – Прими мою благодарность и счастливого пути.
– Спасибо, – сказал я.
Наряд пошёл дальше по вагону.
– А что за гудок был недавно? – спросил я. – Длинный такой. Разбудил меня.
– Не знаю, – пожал плечами Петров.
– И я не знаю, – сказал Боширов.
– На этом месте в шестьдесят четвёртом году крушение поезда было, – объяснила Любовь Михайловна. – Речка Кушка размыла по весне насыпь… Машинисты вовремя заметили, экстренно затормозили. Сами погибли, но людей спасли. С тех пор каждый раз здесь дают гудок.
– Достойно, – сказал Петров.
Я проснулся в пять утра. Оделся, слез с полки, сходи в туалет, умылся и почистил зубы.
За окном уже рассвело.
Поезд, не торопясь, шёл вдоль шоссейной дороги. За дорогой тянулись уже знакомые рыжие сопки. Справа, вдали, показались первые строения. За ними, на сопках, я различил «Алёшу» – памятник советскому воину и, чуть дальше, – Крест.
Это была Кушка.
Сладкое чувство возвращения домой медленно заполнило моё сердце.
О проекте
О подписке