– сплю вокруг кулака собранной в напряжении гортанной лёгкости, ветер швырял её обжигающей по краям бесчувственной медузой по небу, шея-кузнечик – говорят, если держаться за воду, то выключать свет и прятаться в разрывах «иди сюда» сегодня – найти скоростное погружение и разболтать о нём – потерять укрытие от ветра и дождя – боюсь собрания вчерашней ночи скрипящим воздухом – с таким скоро пить вино из за(о)конного винограда

– спина раскапывать и звенеть, (вы)носить. Дождь на плечи волосами воды, вино будущей страны

– медленно о медленном Шамшаде Абдуллаеве в горячий сон из дождевого бега. Вернули хороший альбом по модерну, взятый одиннадцать лет назад – приходи смотреть

– сажая косточки в течение корабля. Как твоя лекция о Драгомощенко?

– почти не понимая почти не читавшим. Драгомощенко яркий – не предметами, у него все приглушено, пейзаж – падающие листья, осока, мусорные баки. Вспышками связей, выходящих из предметов

– Драгомощенко антиинициационный. Инициация – рассказ об устройстве мира, вписывание в ясную и прочную картину социального. У Драгомощенко – обнаружение текучести в прочном, и неустранимости этой текучести

– темнота пальмовых веток под подушкой шестипалой корой выше запаха подушки на удвоенный взгляд навстречу

– раскрытым до Гауди летом – чисткой зубов островами громоустойчивых бакланов всё в подошве левого мизинца – не спеша вереница с воздухом рукой в кармане венецианского двора – группой ветра

– тюльпаны обиделись и нагнетают тени. Земля в ногах. В весенних цветах тени больше. Они утренние-вечерние, и что-то от зимы ещё в них. Больше сумрака и синего. Оставляют свои сухие тени на плечах-ножницах – у тебя (ли) дождь неразложенным креслом к велосипедной пятке?

– внимательность у Казакова не отпускает, держится за свой объект – время, железо, волосы и губы, молчание, гости, зеркала и отражения – но почти не продвигается дальше. Даль почти не меняется. Железо метафорически, кажется, может заменить всё: небо – время суток – поцелуй

– почему железо? сверкающая жёсткость, наносящая рану? У Казакова много напряжения и боли, хотя чаще не названных прямо

– глаголы меняют объект и направляются теперь на подлежащее: «От хозяйки не ускользнуло». Дальше пропадает и глагол: «Они умолкли, – вернее, просто они»

– скорее не пропадание, а размывание во множество? Они – наличные и совершающие множество действий?

– почти нет телесности? Волосы, губы, локти – скорее часть пространства, а не человека

– при том, что у него развитая предметность. Может быть, человек продолжается в крышах и воздухе, это тоже его тело, причем более точное и подходящее. Волосы и губы одного порядка с этими новыми частями тела

– у Казакова много военных. Не видел ли он в войне романтику, как в карточной игре? У него вставки и с описанием виноделия. Вино – тоже часть романтического мира? Но эти вставки сухи, фактичны, некоторый контрапункт совершающей сложные скачки ассоциативности, опора для неё?

– некоторые исторические места обретают новый смысл: буркандья – не мёртвый поселок на Колыме, но новый тип мысли и прозы. И постоянные сомнения и сбои вокруг речи. «Это показалось словами, а было другим»

– хотелось конфетой поздравить с апрелем – но ворота закрыты

– ворота пустуют впустую. Можно и в апреле

– на закрытых воротах не виснет ни конфета, ни письмо – никакая буква. Апрель завтра

– кажется, что всегда только буду. Читаю инструкцию к глазным каплям – глаза устали, но не читать, а писать отчеты. Апрель совсем не, да

– усталость копится в уголках губ и глаз. Радость тоже

– временем сна замоченный горох вечер каплей суток сухо смолоть

– сегодняшние кости высушить запахом Этны

– перепуталось; оказалось намного проще; дважды неожиданно; документы отданы; за тобой

– над – отсутствие тебя, внутри ты/сон

– сбоку, сверху ожидание/никого; собираю потихоньку по лицу/телу тебя

– соберёшь рассказы и глаза? Окна вращаются, ночь превращается в снег. Последнее купе пустое спрятаться с тобой

– собираю как морскую соль

– сон твоим минутам. Вечер парит над Кристевой. Возвращаясь к взгляду в спину стиха

– параллельные миры – горение с нескольких сторон. Быстро (несколько жизней), интересно, хотя порой немного страшно, а за другого, в котором видишь эти напряжения течений, страшнее, конечно. Но тут и оттенки, и поддержка рядом текущего плеча, хотя параллельных снов, мне кажется, не бывает, там как раз пересекается, но и наяву перекрестья хороши, если выдержать

– город всё больше напоминает другие, вдруг озадачил вопрос о моей принадлежности к нему

– упругостью синего винограда – мозаичный дворик в Питере – мои фото накрывают столы в Штутгарте. Положив руку на спину прерваться на счет кофе мхом букв

– с протоками лета оборачиваясь каплей дождя вверх к дню полёта

– объятья изъять зелень и запястья – угл(ё/о)м глаз пусть захоронение с антенной и водопроводом на горе не совместимых смещение

– письмо на ощупь, а оказалось перед глазами. Совсем болею, но только второй день

– как температура? Хорошо быть-и-не-быть (ты-и-я слишком более не). У Дубина самого толстого Бланшо кто-то читает

– сегодня показалось, что пошёл снег, настоящий, хлопьями. Бери тонкого

– переснято три книги. Спать в четыре – тоже ночь с тобой

– спасибо! плохо сплю после снега. О чём-то неизвестном

– 37,3

– к тебе летит паук с капелькой темноты для горла

– встречу имбирем сельдереем

– паука или меня? пауку крошка черного хлеба

– паука

– катишься? как температура?

– качусь, падает по мере удаления

– тело твоё почти полностью определяется сознанием. Кажется, едешь на налимах

– отбиваясь от бумажного ветра

– навстречу, чуть удерживая себя бегом. Болезнь длиною в ночь попеременным пробуждением-касанием тёплого края взорвалась желтым маркером в промедлении сжимающегося со взглядом возвращения

– сесть около твоего края, взять твою болезнь в свою? болезнь медленная, останавливающая, пусть она к моей медленности

– с болезнью пока не понятно. Кажется, что и она очень ускорилась, извернулась хрупкостью взрыва

– горлом вдоль горла

– волосы шевелятся ночью, прокладывая траектории роста

– волосы – встреча с воздухом

– хорошо расти в поезде. Он раскидывает

– рост в одиночестве и тишине, поезд слишком меняет время

– в Москве ничего, в Нижнем – только проверь, есть ли автоматы с газировкой

– автоматов с газировкой нет, летают тропические бабочки и садятся на людей

– чехарда сборов застилает окно снегом. Если бабочки – ищи воздушных змеев на горе

– змеям слишком холодно. Город не знает, что мои – твои. Разобранным порой хорошо ночью

– ночью хорошо дышать сквозь пятиконечные лепестки простыни, слушать воду, ночевать, не спать, спать тоже, распоясавшись

– ночью плыть в городе воде себе друг друге на горе на горе на радость

– осенний ветер в прядь вплетает похищенные крайности движений. Стылой ощупью. Головой к окну – к дождю

– в книжных продают мумий во вложенных гробах, а я ногами от бумаг

– ногами расти из ночи так прорастает луковица

– из ночи растёт ночь, человек, встреча, лепестки тюльпана, всё это слои луковицы. Если лицо станет маской, оно, возможно, будет светиться в темноте. Книга – дом, а на луне огород. К тебе идёт тепло

– став маской, лицо парит над телом. Тепла дошло немного, теперь вместе в кофейной чашке под столом вниз головой. На луне хорошо играть в футбол

– на луне были и футбол, дорожный указатель, кладбище. Лицо всегда с телом и не – закрывая и проявляя. Тепла ушло сколько было

– время сбежать из дома и кататься в аквариумах монорельсовой дороги, пролетая мимо застывающих окон. Тепла больше, не всё сразу. Спасибо. Голубым (б)ликом подсматривая в пустоту, думаю, что возвращаешься

– возвращаюсь, ожидая. Спи, у тебя почти два ночи

– это не бежевые, а белые нитки

– белый совсем другой. Молоко?

– молоко – но не совсем белое. Придёшь в магазин и попросишь подобрать молоко под цвет ниток?

– ряженку

– фото можно и (завтра)

– фотозавтра фотозавра он светится

– между веткой и вечером. Между вдохом и выдохом сплю

– ждёшь, и во мне игла, спать наудачу навстречу

– нашлось, где сделать уколы сегодня и завтра, не беспокойся. Студёным шагом разницу вечера

– чёрная радуга под снегом и землей?

– чтобы сказать – дождаться

– снежок из летящего ночного «мимо»

– в «сейчас» живешь – невозможность этого вне прошлого и будущего, и невозможность внутри «сейчас» преградами в нём

– будущее как существительное очень некрасивое слово

– не настолько. Двойное У – труба. Щее – вползание, будущее вползает в настоящее постепенно, змеей, неясно, где его туловище, голова и хвост

– чужое утро пахло дождем

– когда соберёмся собраться?

– работаю до 9.30. Голубой – зас(ы)панного пляжа

– пойдём загорать под ночным солнцем?

– как вернёшься – оказывается, у всех дела к тебе. Сегодня весь день ищу коня

– пусть сами ищут! И конь свободен

– конь нужен мне, чтобы устроить человеку праздник

– не купить ли билет? На дне озера

– пыль дождя, большая комната с двумя креслами зарезервирована, жду в других странах

– снилось созвездие с названием на к – с таким названием все его звёзды легко было полностью увидеть ночью – и как ты смеёшься. Здесь камни и липы молчанием норманнов. А лошади крылатые и ехидно дисциплинированы

– догоняя ночью склоняясь к югу (раз)вернув дыхание

– укрывая не с читая уводя хотя у ходя в ночь отставая

– обратно можно из Рима, можно из Мюнхена

– +27, веснушки медового дерева, тогда из Рима, пока не знаю, куда меня

– балкон, отражающий трижды, заносчивые, не привыкшие удивляться французы, за неимением слонов угощают кофе, всюду встречается Шевийяр, все по-прежнему очень медлительны. Летними барахолками, спутавшимся солнцем с ночными мыслями звуки города лёгкость

– тенью воды касаясь выше вечера улицы жду не ответа тебя раньше ночи оборачивая усталость усталости к самому старому новому мосту

– с велосипедом вместе в поисках юга размывая

– выше будущего рёбрами листьев на чердаке спины полотенцем закручиваясь

– пере(п)летая перелистывая, нет штор, только ставни, тремя цветами в тепле, билеты Париж-Рим

– лес каштанами, вызревшими уверенным подножным соком, с пригвождёнными к земле трассами и седалищами. А также местными захоронениями. Похоже, они во времена Османа последний сук укрепили и облагородили. Не спеши только – утро акации

– солнечным кустарником сплетать остроту в дорогу хвостами белок по плечам, углами поездов и листьями самолетов. Ночь – ожидающий нераскрывшийся каштан

– перехожу на суп и кофе

– чуть боюсь твоей усталости, суп её смывает, а кофе консервирует?

– суп смывает дождём и балконом. Усталость приближается к локтям, но совсем короткая, моя радостью, сумерками, темнеющими камнями, беспокоюсь о твоей

– кажется, что в Париже архитектура бежит. Не останавливается ни в готике, ни в модерне, разве что выпить горячего вина или съесть супа. Как за ней угнаться – или как обойти?

– остаюсь на неделю дольше под крышей с радио и вдольоконными ананасами

– течёт и уносит, завтра иду менять страховку, с когда?

– не могу выяснить, когда конференция. Пусть с часу?

– думаю под землей весна можжевельником, с часу хорошо. Под землёй морские анемоны и морские уточки, с Америкой всё запутано, плыву по дождю

– Сан-Джиминьяно равноудалён от Флоренции и Сиены, совместить поездку туда с переездом из Флоренции в Сиену? Удобно ли с рюкзаками? поездом до Поджибонси (станция между Флоренцией и Сиеной, оттуда автобус в Сан-Джиминьяно)

– от бумаг можно замерзнуть. Но согреемся в беге с поезда на автобус. Ты, конечно, выбираешь самый напряжённый вариант

– листьями солнца нести

– ночь прогрызла гриб в горле ореха фонари богомолами над изгибающим тонкость днём не успевают следом и собираются в усреднённое собрание тепла от камня к полуночи

– ночь не отвечает за город держит строения вдоль спускающихся чтобы рассчитать шаги на сон идущего – тексты чуть позже в прорастании из шороха рядом

– спасибо за квартиру, будет спокойнее ронять листья

– дождь выпрямляет деревья внутри согнувшегося под ним, исходящее себя место бормотание усталости, город раскопан в поисках тепла, твоя квартира нашла, моя пока не. Я вне холода, на который сил не. Над тобой постоянный дождь, бока ракушек с боков. В тени укропа и беличьего хвоста

– библиотеками в поисках света для дома дождём приближая ожидание

– голос хлеба к прогибающемуся вверх Римом потолку

– улыбкой каменных вкраплений, вмятиной в крышке термоса, расскажешь Сафо?

– козий мед более реальный – вместе с закатом с романской стороны собора. Поезд по волнам Сицилии

– осень сквозь листья рыбы

– стены не по сезону покорные, несмотря на то, что Бастилия. Бегу к подвижным

– Бастилия рассыпалась в танец, как помнишь

– Сафо в Сицилии точно была

– всё ты про Сафо знаешь. Но Сицилия ей подходит, природой, переменностью, вулканами

– проводами на потолке тебя

– вдоль утра прорастающей винтом в речь Венецией

– греками улыбок башнями ожидания к спине Сиены

– улетает крыша, скованная утром

– крышу прибили к пыли, улетают вместе. Фонарь набирается жара ночи

– из окна не отличить тень от снега

– прошлого снега? будущего?

– тень исчезающего сейчас, но спокойного снега, скорее будущего, контур не понять. Жабес, когда берусь переводить, нелепой становится сама попытка. Честнее бы сказать, что я по этому поводу думаю, а не перевести

– тень появляющегося снега? перевод и есть попытка прочтения. Тень остаётся под снегом

– перевод возможен только при крайней интимности с текстом

– интимность – опять «всё или ничего», чёрно-белая ошибка, мне кажется. При интимности, скорее, наоборот, риск подстановки своего. Очень искренний текст обычно плох

– птица не очень любит, когда её гладят, даже гладящая ладонь стесняет. А ветку можно

– ветка позволяет гладить – знает, что всю целиком не охватить, пока растёт

– может быть, тогда и птицу можно – пока летит?

– птица из сплавляющихся по реке совсем ещё молодых ладоней листьев

– тогда это будущая птица из будущих листьев

– будящая птица солнечных сплетений ловкостью нанизанных на кончики пальцев чаепитий

– ночная не будит

– дневная днём не разбудит, а ночью сама спит

– кажется, речь может кончаться очень различно. От перехода в не-речевое, в действие – до расплывания в такое множество возможностей, что саму себя не находит. У Жабеса, может быть, дохождение речи до такого места, где она не в состоянии длиться далее

– вопрос о конце речи – его связанность с человеком, более ставшим речью, чем собой, но речи всё равно не принадлежащему. Что значит конец речи для того, кто не принадлежит ни себе, ни речи? невозможность конца?

– но нельзя стать более речью, чем собой. Речь индивидуальна, это не общий словарь. Человек больше своей речи. Это потом речь может жить сама и стать больше человека, но это уже она, а не он

– видимо, самоустранение было необходимо после романтических гор самовыражения, но совсем пустота тоже не слишком интересна. Малоинтересна индивидуальность биографии, но интересна индивидуальность взгляда

– разговором печёной алгебры

– как будто чей-то сон ходит вкруг лёгкой водой на лицо – не мой

– может быть, мой сон, доходя до тебя, теряет тяжесть

– и сонность

– положив двести пятьдесят евро тебе в морскую жару. Полно места для твоей тёплой одежды и будущих книг

– лопатками и пятками меняясь местами

– думаю, что всё в порядке с карточкой. Просто такие дела очень сильно занимают время и нервы. Это очень далёкие вещи, которые почти никогда не совпадают, стараюсь ограничивать своё время на них

– занимают; далёкие; но все-таки что-то надо делать внешнее, частью, наверное, это ещё одна форма пути к тебе, для себя я тоже в такие раскопки не влезу. Ты в сон меня – когда встретимся – буду сну показывать всякое хорошее, может быть, он снова ко мне. Тут мне ему пока мало что, но буду собирать

– переплетением пены гороха с мелким песчаником

– память твоя бежит и убегает, может быть мне (только частично, но) быть ей?

– быть – не памятью

– кажется, дошло твое сталкивание – совсем сплю

– потолком затылком полыни с половиной луны (где и спуск) с центром тяжести

– полным книгами полом, расклёванным балконом вплывая в разговор крыш половину сна тебе, а в половину сейчас

– какие книги растут на орешнике? А на тополе?

– порой и я – в камнем устремлённых сеющих, расслаивающих воздух.

– твоё движение навстречу не званным названием рыбы теплым ливнем

– расставленностью чешуей раковиной хвостами вихрями-стопами, Бордо

– квартира сицилийской жарой и ломящимся виноградом

– и Темного Фому тогда заодно французского, он в шкафу около кресла

– Фома в шкафу около кровати

– может быть, мама поменяла все местами, она оставалась. Или сами, книги особенно

– квартира скребётся и ехидничает. Джемпер влез в чёрный рюкзак

– с собой гречка-Малларме-пустырник-зелёнка, клей днями куплю. Фотоаппарат?

– немного чернослива. Малларме и мешок да, фотоаппарат пока не знаю. У угломера не распознанным ракушечником улыбка больше человека, солнечный раз рез костью пьющей топь редкости меткий в муке бок птицы предместья налима. И стакан муки, если у тебя есть, для рыбы

– налим дружит с фламинго и меряется с ним извивами. Из моих фотокниг высунулась рука

– сведённая светом комната: к весне выбивают железо крыш и варят одежды для прорастания

– а ночь из квартиры уходит сейчас, та, которая приходит, и та, которая живёт. Может быть, заходят, проверяют, как ты

– голосом в момент чтения письма из него. Кажется, проверяешь голос со мной – есть ли

– в Милане – Giardini Pubblici как ориентир? там к северу километр до вокзала? Milano Garibaldi в 14.55

– Жардини большие, потеряемся, может, около Дуомо? чуть гречки – сколько? фотоаппарат ждёт твоего решения под шкафом

– еду в твою сторону и работаю как ископаемый скат. У листка из железного белья подпись «упаковщик 3/4» – видимо, он три четверти упаковывает, а остальное так отпускает?

– испарившимися лекциями все уже на каникулах. Забывая названия улиц, ориентируюсь по людям, радостью театра, тыквенной половиной дыни. Сегодня ветер колокольнями быстрых промежутков и стульев в делении Щ на два

– щ когда делится, часть возвращается в Европу L, часть сохраняет обособленность Ц

– дорогой разветвляя, пленку две черно-белые Ilford 36 кадров светочувствительность одну 400, а другую 1200–1600. Если нет – тоже 400. Позвони в шесть утра, если не будешь спать – боюсь проспать. Клубясь вокруг ночи

– сна в одном времени. Бегом лета вдоль моря

– инеем гор плетутся контуры тени – опаздываю на час

– от Гарибальди до Дуомо можно быстро на метро, билеты в табаччи. Я на возвышении у дверей

– Прижан пытается дроблению слов придать намерение нерационального\первобытного?

– слишком многое в ХХ веке работает на примитив. Разум, конечно, много что натворил, но примитив точно хуже, потому что тупее и безвыходен

– в коридоре сидит девушка и читает «Анну Каренину»! подарил «Анну Каренину» француз по дороге в Россию, то же издание читала француженка, ехавшая из Парижа во Флоренцию. Вот опять в поезде из Рима в Неаполь

Живое не цельно – из слоёв. Оно – то, что с ним было. И от перестановки слагаемых сумма меняется, так как одно видимо сквозь ранее бывшее другое. Память – не факты, а отложившееся.

Город начинается с подземелий. Был вынут оттуда, где текут ледяные реки с легкой рябью от подземного ветра. Под потолком, шершавым работой каменотёсов, с отверстиями, через которые вынимали город. На то и ручки у горла амфоры, чтобы опустить её за водой глубоко вниз. Казематы крепостей, рассчитанные чуть не на атомную войну – суше и выше.

Глубже – огонь Аида, корни бомб Везувия и Сольфатары. Которые дали поля для оливок, винограда и пшеницы, с чего всё началось. Которые в любой момент могут забрать. Свист и шипение безопасного вулкана для туристов – напоминание.