Положите меня спать в сирени…

Нам не дано вернуть назад

Весны прелестное дыханье

И детских лет воспоминанье

Нам не дано вернуть назад.

Ф. Тютчев

В этот раз весна почему-то запоздала, и всё живое затаилось, ожидая её наступления. Почки набухшими красно-коричневыми зачатками долго висели на ветках и, побаиваясь частых утренних заморозков, страшились расшвырять в стороны многочисленные слои смолистых обёрток-пелёнок и выглянуть наружу нежными клейкими уголками изумрудной зелени. Первоцветы и подснежники, с трудом освободившись от тяжести серых пористых снежных лепёшек, кое-как выбросили бутоны на коротких цветоносах, не успевших вытянуться из-за отсутствия положенного по сроку солнечного света и тепла. И отцвели так же быстро и скромно, без лишней помпезности и хвастовства, торопясь окончить свой жизненный цикл вовремя, несмотря ни на что.

И только кустики сирени, казалось, радовались этому весеннему опозданию, набирались какой-то удивительной силы, с каждым холодным утром покрываясь всё гуще и гуще тугими кисточками белых и фиолетовых соцветий.

Тепло пришло неожиданно в конце мая. И только в июне разлетелись во все стороны брызги всевозможных оттенков зелёного – от трепетного салатного, мятного и ярко-лаймового до таинственного малахитового и терпкого оливкового. Брызнула зелень и засверкала на солнце, будто умытая недавним густым дождём.

Я заждалась сирени в этот год. Ждала, нервно поглядывая на беспросветно-серое, не по-весеннему плаксивое небо, и всё моё существо, и душа, и сердце, и кожа требовали хотя бы маленькой дозы этого странного для моего понимания наркотика. И вот дождалась. Вновь разливается этот неповторимый густой аромат, ползёт тяжёлым атласом из одной комнаты в другую, заполняет собой всё свободное пространство, заставляет оголяться тонкие чувствительные окончания, вырисовывая лёгкими трепетными касаниями на полупрозрачном полотне контуры исчезающих лиц, тел и пейзажей.

Он не будоражит, как обычно, лёгким эфиром. Маслянистой тяжестью накрывает сознание и повисает на смеженных веках. В позе скрюченного маленького зародыша плыву в этой масляной жидкости, словно в утробе матери, от края до края. Сквозь сон ощущаю что-то своё.

Это – счастье. Не безграничное. Напротив, оно чётко очерчено и защищено. Это – точно оно, счастье. Его ни с чем невозможно спутать.

Лёгкий ветерок колышет белую ситцевую занавеску с вышитой неловкими детскими руками бабочкой в разноцветных шариках узорчатых крыльев. Сиреневый кустик приветливо машет зелёной лапкой сердцевидных листочков, заглядывая в приоткрытое оконце маленькими глазками пятилистников. Поскрипывает старыми суставами развесистый клён, покряхтывает, задевая дощатые стены. Бесконечно тарахтит мотор, стараясь добыть из земных недр живительной влаги, иногда закашливается, чихает, фыркает от напряжения и продолжает свою трудную работу, едва передохнув.

Безмятежный дневной сон затягивает глубоко, скрывая от палящего июльского солнца так надолго, что не сразу удаётся разлепить глаза; вновь и вновь проваливаешься в его мягкую яму. Наконец вялыми, слабыми от продолжительной неподвижности ногами ковыляешь на скрипучее крыльцо, вытягиваешься во весь рост, распрямляясь и поднимая руки к небу, и радостно брызгаешь в лицо поблескивающей на солнце водяной прохладой из заранее приготовленного заботливыми руками старого таза. Быстрой босоногой ящеркой скользишь между яблоневых стволов, кустов смородины и вишни, стараясь не обжечь раскалённой землёй мягкие пятки.

Пробравшись в тень, останавливаешься и, отдышавшись от быстрого бега, выбираешь место поудобнее, прямо в объятьях сиреневых кудлатых лап. Усаживаешься на шаткие старые качели с чашкой мятно-смородинового чая и, хрустнув куском сахара, блаженствуешь, раскачиваясь в такт с ветром, солнцем, небом и непрерывным тарахтением надоедливого мотора, добывающего воду из тёмных, пронизанных подземными венами глубин.

Кажется, что это навсегда. Навечно…

В этот год сирень схитрила сообразно климатическим загадкам и приняла решение быть со мной совершенно иной, нежели прежде. Интимнее, что ли… Она не возбуждала, не бередила мою истосковавшуюся по ней душу, не манила в тёмные закоулки памяти. Не водила узкими улочками воспоминаний и размышлений. Она баюкала свернувшееся в зародышевый клубок усталое от сменявших друг друга мыслей тело. Она усыпляла. Детским сном, крепким и долгим, с тяжёлым пробуждением и медленным возвращением в реальность.

Во сне впервые отчётливо явилась эта грешная мысль, странным образом не пугающая вовсе, а принятая без требований объяснения всей её сути.

Положите меня спать в сирени…

Ольга Козка

Родина

 
Родина – это тропинка,
Что прямо к дому ведёт,
Это старушка в косынке,
Что у крыльца внука ждёт;
 
 
Это родные просторы,
Неба бездонного синь
И величавые горы
С пиками снежных вершин;
 
 
Это солёное море,
Красно-багряный закат,
Шелест волны, шум прибоя,
Где громко чайки кричат;
 
 
Это весёлое детство,
Поле с ковром васильков,
Пёс на цепи по соседству,
Крики бездомных котов;
 
 
И старики на скамейке,
Что возле дома сидят,
Строгий мужик в телогрейке,
Грозно бранящий ребят;
 
 
Мамины тёплые руки,
Нежный и искренний взгляд,
Чувство тоски при разлуке
И невозврата назад.
 

Мой Холмск

 
На берегу Татарского пролива,
Где волны пенные стучат о пирс,
Портовый город есть на Сахалине,
Который омывает лёгкий бриз.
 
 
Он был Маука, а потом Маока.
И айны, и японцы жили в нём.
Отвоевавши Сахалин до срока,
Отныне Холмском мы его зовём.
 
 
Холмы и сопки зеленью покрыты,
Но на вершинах даже летом снег.
В порту причалы волнами побиты,
Камнями дерзко брошены на брег.
 
 
А на Приморском стойкий запах йода,
И ламинарию принёс на берег шторм.
Так часто в порт приходит непогода,
А значит, снова не придёт паром.
 
 
В лучах заката сопки так прекрасны!
Японский сад весною весь в цвету.
Сирени нет ещё на майский праздник,
А сакура уже цветёт вовсю!
 
 
А скоро выпускной, рассвет, «гулянки»…
И над водой повсюду чаек стон.
Опять звучит «Прощание славянки»…
И от причала отошёл паром.
 
 
Живи, мой Холмск, и будь ещё красивей,
Родной наш, милый сердцу городок.
Цвети и стройся, город, с новой силой!
Зажги на маяке свой огонёк!
 

Колыбельная

 
Не кончается мамина сказка…
Что ты, месяц, в окно к нам глядишь?
Закрываются сонные глазки,
Засыпает мой чудный малыш.
 
 
Спи, мой мальчик, и пусть тебе снится
Светлый, сладкий и радужный сон:
Золотая на ветке жар-птица,
Добрый волк и серебряный конь.
 
 
Спи, единственный мой, ненаглядный,
Спи, котёночек мой золотой.
Ничего мне от жизни не надо,
Лишь бы рос человечек родной.
 
 
Спи, мой птенчик, ведь годы проходят.
Улетят – не вернёшь их тогда…
Пусть же жизнь твоя, светлая повесть,
Будет маминой сказкой всегда.
 
 
Пусть тебя не пугают невзгоды,
Ураганы, метели, дожди.
Если сладишь ты с ними,
То твёрдо по земле, мой любимый, иди!
 
 
А сейчас спи, пока ты не знаешь
Ничего в этой жизни, сынок.
Спи, покуда забот не встречаешь,
Мой бесценный, святой ангелок!
 

Праздник Рождества

 
Спасибо, Господи, за то, что я живу,
Что я дышу, смеюсь, что я любима,
За то, что я тобой всегда хранима,
За тех людей, которых я люблю!
 
 
За то, что есть работа у меня,
Что я и мои близкие здоровы,
За то, что верные есть у меня друзья,
А в доме детский смех и разговоры.
 
 
За то, что я умею так любить,
Что я не знаю, что такое зависть,
Что я могу прощения просить
И искренне прощать, не обижаясь.
 
 
За то, что ты давал не тех людей,
Что с ними мне пришлось расстаться вскоре.
Не избежать мне было тех потерь.
Со мной не быть им в радости и в горе.
 
 
Когда дышать, казалось, не могла,
Когда вверх дном перевернулось всё на свете,
Ты вдруг послал мне счастье бытия…
И это счастье – под названьем «дети».
 
 
За это продолжение моё
Спасибо, Господи, за маленькое чудо
С глазами цвета неба! И ещё…
За то, что я в ней постоянно буду!
 
 
Пока она жива, и я живу!
Потом мы будем жить и в наших внуках.
И в этом смысл. Я так её люблю!
Вот почему детей рожают в муках!
 
 
Я всем желаю в праздник Рождества
Любви, надежды, радости и веры!
Чтоб искренняя вера в чудеса
Нас сделала всех чище и добрее!
 

Мамино далёко

 
Улетают мамы далеко,
Высоко, в прекрасное далёко,
Покидают часто нас до срока…
Нам без них здесь очень нелегко.
 
 
В детстве маме я стихи писала.
Очень трогали её они.
Мама меня нежно обнимала
И хранила вирши все мои.
 
 
Мама для меня была Вселенной!
Без неё, казалось, жизни нет.
От неё, такой родной и бренной,
Всюду лился негасимый свет.
 
 
В городе чужом так одиноко,
Холодно, темно и никого…
Мир казался мне таким жестоким,
Грело только мамино тепло.
 
 
Тёплый огонёк родного дома
И молитвы мамины в ночи,
Запах пирогов и шум с балкона,
А на кухне бабушка ворчит.
 
 
Знаю, ты всегда меня любила.
Всем хватало твоего тепла!
Письма мне писала и звонила.
Как ждала я твоего звонка!
 
 
Мамин голос в телефонной трубке,
Просто как журчанье ручейка…
Это всё из прошлой жизни хрупкой,
Из прекрасного далёка-далека.
 
 
Я хочу обратно в то далёко,
Там, где мамы добрые глаза
На меня смотрели без упрёка,
И блестела радости слеза.
 
 
Ты ушла безвременно и быстро,
Не успев увидеть моё чудо,
Жизнь мою наполнившее смыслом,
Что теперь со мной везде и всюду.
 
 
Дочка – это крохотные ножки,
Это радость жизни и любовь,
Это лучик солнышка в ладошке,
Это счастье, плоть моя и кровь.
 
 
Мне она тебя напоминает,
Ведь недаром ты дала ей имя,
Но один Всевышний только знает —
Мама нам никем не заменима!
 
 
Образ твой не только на портрете,
Он в моей душе и моём сердце.
И сейчас пишу я строки эти,
Чтобы в мир твой отворилась дверца.
 
 
Чтобы ты меня не оставляла,
А была б со мною, как и раньше,
Чтоб советы мудрые давала
И во снах ко мне являлась чаще.
 
 
Ты прости за всё меня, родная.
Хотя ты при жизни всё простила.
Для меня была ты лучшей мамой,
С нами веселилась и грустила.
 
 
Улетают мамы далеко,
Высоко, в прекрасное далёко,
Покидают часто нас до срока…
Нам без них здесь очень нелегко.