Потом повела в библиотеку. Я много читала в школьные годы, прочитала все, что было в городской библиотеке. Но здесь были потрясающие книги, о которых я и мечтать не могла в нашем Зеленодольске. А в Москве только изредка удавалось сходить в Ленинку. У меня глаза разбежались: у двух стен стоят стеллажи до потолка, заполненные книгами. Не только по военной тематике и архитектуре. Сотни книг французских и американских авторов, целая полка поэзии конца прошлого и начала этого века. На мгновение даже забыла о своем несчастье, бросилась было к полкам, но Зоя, смеясь, меня остановила.

– Не спеши, приезжай, читай, что захочешь. Могу и домой дать. Завтра выберешь себе что-нибудь.

Она показала остальные помещения второго этажа, и мы спустились вниз. Спор уже угас, мужчины вышли на крытую веранду, расселись по креслам и курили. Дождь кончился, но было очень свежо. На небе ни огонька, и вокруг тоже темнота. Веранда выходит во двор, переходящий где-то там, вдали, в лес, поэтому соседние дачи совсем не видны. Впечатление, что наша дача единственная в этом лесу. Я сказала что-то в этом роде. Но Зоя рассмеялась:

– Аркадию Моисеевичу выделили тогда полтора гектара под дачу. Часть леса на территории он вырубил, посадил вишни и яблони, но вишни вымерзли, яблони засохли; сейчас опять все заросло, так что забор совсем не виден. Вот и кажется, что двор бесконечный. А соседи, наверное, уже спят, поэтому и слева, и справа темно. Наверное, и нам пора отдыхать. Найдешь вашу комнату?

Чего тут не найти?

Хуан зашел в комнату почти сразу после меня. Эта ночь должна была быть для нас с Хуаном первой. Я с надеждой и немного со страхом ждала ее. А теперь, как вести себя теперь?

– Хуан, ты забыл сказать, что женат?

Он переменился в лице, помолчал, но ответил твердо:

– Прости. Я не хотел говорить об этом вообще. И сейчас не хочу. Ведь мы любим друг друга, по крайней мере я люблю тебя. И моя жена, да и ребенок, не имеют отношения к нашей любви.

И ребенок!

А он продолжал:

– Не знаю, что будет дальше, но встреча с тобой – это самое важное, что произошло со мной за последнее время. Я не хочу терять тебя.

Он продолжал говорить, но я не хотела слышать ничего. Выключила свет, молча разделась и легла в постель, отвернувшись от Хуана. Слава Богу, он даже не пытался дотронуться до меня. Я никак не могла уснуть, лежала без движений.

Что теперь делать?

Представила себе жизнь без Хуана, без ожиданий наших встреч, наших прогулок по Москве, наших бесед.

Я тоже не хочу терять его! Не хочу остаться опять одной-одинешенькой в этой суматошной Москве. А он спокойно спит?

Но оказалось, что тоже не спит: рука робко дотронулась до моего плеча. И я неожиданно для себя повернулась к нему, уткнулась лицом в его плечо и разревелась. Хуан гладил меня по плечу, что-то говорил, но я ничего не соображала, только хотелось прижаться к нему, будто так можно было не потерять его. А потом он покрыл поцелуями мое лицо, и я ответила ему. Забыла обо всем на свете, только бы быть с ним.

Уснула у него на руке, и он только ночью выдернул руку. А утром я, наоборот, долго лежала, обняв его за плечи и дожидаясь, когда он проснется.

Вот так просыпаться бы всегда рядом с любимым.

На следующий день была прекрасная погода. Сразу же после завтрака мы с Хуаном, Ниной и Виктором Борисовичем отправились гулять. Мимо дач, к пригорку, поросшему настоящим лесом, и дальше, дальше. Дошли до родника. Оказывается, Виктор Борисович вел нас именно к нему, рассказывая по дороге, что вода из этого родника славится, считается чуть ли не целебной. А некоторые говорят о ней даже как об освященной. Когда-то закупорили устье родника, вставили в него изогнутую трубу, и теперь вода льется, как из водопровода. Нина наполнила водой небольшой жбанчик – Зоя просила принести воду. Хуан отнял у нее жбанчик, и мы пошли совсем в другую сторону.

Минут через десять вышли на берег речушки, медленно скользящей между наклоненными деревьями и кустами. Виктор Борисович продолжал:

– Это река Воря, а левее – видите вдали – это музей Абрамцево.

Мне все, абсолютно все это нравилось: луга, лес, речка. Удивительно, что в окрестностях Москвы сохранились такие чудесные места. Я просто влюбилась в этот лес, в эту речку. Позднее всегда старалась хотя бы месяц проводить летом в этих местах.

Мы с Хуаном еще несколько раз встречались на даче у Зои с Петром Аркадьевичем. И каждый раз мне все больше нравилось быть с Хуаном. Только теперь я поняла, что означает слово «влюбиться». Я каждый раз ждала эти редкие встречи, понимала, что Хуану нелегко находить дома оправдания, почему он куда-то уезжает на уик-энд. У меня не хватало ни желания, ни сил на обвинения, что приходится делить его с женой и ребенком. Я была рада хоть изредка иметь его рядом с собой. По-моему, Хуан ценил мое терпение.

Однажды удалось быть с ним почти неделю. Он должен был весной выступать на какой-то конференции в Ленинграде. Предложил ехать вместе с ним. Я сначала растерялась: как же с работой? Но потом пошла и твердо заявила бригадиру, что очень устала, мне нужно на неделю в отпуск, отдохнуть. Бригадир отнесся с пониманием.

И вот мы едем поздно вечером в пятницу в Ленинград скорым поездом. С нами в купе вполне интеллигентные люди, мы поговорили с полчаса и улеглись спать. Я никогда раньше не ездила в купе. Единственный раз, когда ехала поездом из Казани в Москву, сидела всю дорогу в общем вагоне. Тесно, грязно, вонь. А здесь – чистота, занавесочки на окнах, вежливые проводницы, свежие простыни. Я взрослая, со мной рядом мой мужчина, ну не совсем мой, но сейчас он мой. Это совсем другая жизнь.

В Ленинграде устроились в гостинице в сдвоенном номере. Как будто специально подготовленном для таких пар. Ведь в один номер нас не поселят, нет записи в паспортах, а так приличия соблюдены, мы вроде в разных номерах, хотя удобства у нас общие. Суббота, конференция начнется только в понедельник, мы предоставлены на два дня сами себе. Обошли весь центр, прошлись по всем (преувеличиваю, конечно) мостам: от Аничкова до Поцелуева. Осмотрели Исаакиевский собор и памятник Петру Первому. Вечером в воскресенье попали на представление с участием Романа Карцева, впервые услышала знаменитые слова: «Вчера были раки по пять рублей, но большие, а сегодня по три, но маленькие». Смеялась до слез.

Хуан провел меня в понедельник на конференцию, и я проскучала там несколько часов. На следующий день не пошла с ним, отправилась по магазинам. Собственно, покупать ничего не собиралась: магазины в Ленинграде ненамного лучше, чем в Москве, но в Москве обычно не было времени спокойно пройтись по большим универмагам, поглядеть на дорогую одежду, подумать, как бы это выглядело на мне. А здесь времени сколько угодно.

Вечера и ночи наши. После ужина в ресторане мы одни, нам некуда спешить, я наслаждаюсь почти семейной жизнью. Не хочется вспоминать Москву, работу. Когда Хуан начал однажды вечером говорить, что нужно, наконец, начать учиться, что-то сделать со сменой работы, мягко прервала его:

– Давай не будем портить наш отдых.

Жаль только, что это длится только четыре вечера. А потом среда, и мы утром уезжаем в Москву.

Но Хуан не забыл этот разговор, ему не нравилось, что я по-прежнему работаю маляром. Не знаю, с кем он разговаривал, какие доводы употребил, но однажды меня вызвал заместитель начальника треста по общим вопросам и предложил перейти работать воспитателем в женское общежитие, то самое, в котором я проживала. Возможно, ему это казалось нормальным вариантом. Была членом райкома комсомола, выдержанная, спокойная. Пользуется авторитетом у женщин. Что еще нужно? Для меня это было неожиданным. С одной стороны, не нужно каждый раз отмываться от краски, можно забыть этот прилипчивый запах. Но, с другой стороны, это серьезная потеря в зарплате. Я имела возможность откладывать каждый месяц по тридцать – сорок рублей и из этих денег приобретать приличную одежду. Часть даже вкладывала на сберкнижку, на покупки того времени, когда получу собственное жилье. А теперь будет только хватать на питание и простейшие бытовые потребности. Я сразу же сказала об этом, но замначальника треста пообещал через год накинуть еще десятку. А Хуан, когда я ему это рассказала, сердито заявил:

– Ты, в конце концов, собираешься осуществить свою мечту, собираешься учиться? Или всю жизнь будешь малярничать?

Перевод провели приказом быстро. И с 1 Мая я уже командую в общежитии. Нас две воспитательницы, и мы работаем по очереди. Либо с раннего утра и до четырех часов, либо с четырех и до позднего вечера. С энтузиазмом взялась в первые недели за работу. Если в коридорах, общих кухнях, в душевых и на лестничных клетках уборщицы поддерживали чистоту, то в некоторых комнатах не заботились ни о чем. Грязные, месяцами не мытые полы, пустые бутылки по углам, спертый воздух. Повесила в коридорах список комнат, поддерживающих приличный порядок и пригрозилась вывесить список комнат-нерях. В ответ получила смешки: мол, все твои списки сорвем сразу. И, вообще, что ты вмешиваешься в нашу личную жизнь. Тебе больше всех надо?

А самой главной проблемой в общежитии был режимный порядок – мужчин не пускали дальше вахты. И девчонки очень страдали из-за этого. В мужское общежитие иногда страшновато идти. Кто его знает, вдруг будут приставать не только ухажеры? Да и не пускают туда женщин, тоже вахтер на входе. И в гостиницу не пустят – они только для приезжих. Но ничего тут не поделаешь. Если разрешить мужчинам заходить беспрепятственно в женское общежитие, тут будет такой бардак – ужас. И я делала строгое лицо, когда девчонки просили разрешить жениху прийти вечером. Если я знала, что это действительно жених, то разрешение давала, но только в исключительных случаях. Опытные женщины предпочитали ничего не спрашивать, пускать ухажеров через окна на первом этаже. Приходилось им даже немного приплачивать девицам с первого этажа за это, но терпели. А я делала вид, что ничего об этом не знаю.

Моя напарница была более покладистой, пропускала парней более часто. Возможно, ей тоже приплачивали, не знаю. Но мне доставались иногда даже скрытые угрозы. Очень удивилась, когда ко мне начала подкатываться одна из наших женщин. Даже сначала не поняла, что это она уделяет мне столько внимания, глядит в глаза, говорит, что в обиду не даст. Но когда она попыталась погладить меня по спине, инстинктивно отстранилась. А потом девчата сказали мне, что она «кобыла». Я не поняла, но мне разъяснили, что она любит спать с молоденькими девушками. У меня глаза раскрылись от удивления. Как это может быть? Но престала даже разговаривать с ней.

Начала готовиться к экзаменам. Трудно, некоторых учебников уже нет, пришлось искать их в магазинах. Всю весну и начало лета готовилась. Именно в это время я занималась с опытной преподавательницей английским языком. Это была знакомая Нины. Она жестко сказала сразу, что у меня не произношение, а черт знает что. Начинать нужно с азов. И мы последовательно «долбили» слова. Потом начала учиться связывать их в нормальные предложения. Плохо было то, что я ведь прекрасно знала эти слова, эти предложения, и мне было трудно произносить их по-другому. Каждый вечер не меньше чем по часу разговаривала сама с собой, сначала очень медленно, выговаривая отдельно каждое слово, но потом все быстрее. С другими предметами было легче. Довольно быстро вспомнила все. А по литературе Нина достала мне целую пачку сочинений, которые я тщательно прочитала, вспоминая все, что мы учили в школе. На всякий случай приготовила небольшой рассказ о жизни нашей бригады маляров. Приукрасила как могла: все мы в рассказе были очень патриотичны, самоотверженно, с полной отдачей трудились, ни слова о любовных проблемах девушек, о борьбе за расценки, за зарплату.

И вот экзамены. Я сразу же пошла на вечернее отделение, знала, что на дневное не хватит баллов. Да и расставаться с работой, материально обеспеченной жизнью, не хотела и не могла. Сдала все экзамены, даже английский вытянула на четверку. С трудом, впритирку, но поступила. Сыграла роль моя трудовая биография. Комиссии было видно, что это не девочка, отслужившая в какой-то конторе два года, чтобы иметь льготы при поступлении. И представитель от комитета комсомола университета горой стоял на комиссии за то, чтобы принять меня, учитывая мое комсомольское прошлое.

Жизнь прекрасна, я студентка. Еще пять лет, и я выйду в жизнь специалистом. И тут удар. Начали потихоньку отпускать детей и внуков испанских эмигрантов. Хуан тоже подал заявление на репатриацию. Почти сразу получил разрешение на выезд с семьей. Признаюсь, проплакала две ночи. Мы прощались на скамейке в моем любимом Измайловском парке, он глядел мне в глаза, что-то говорил, но я ничего не слышала, только понимала, что он мысленно уже в Испании. Хуан обещал мне писать, и действительно я получила от него два письма, но потом он замолк. Писать мне ему было некуда, я не писала. И осталась одна. Нет, были связи, но только случайные, действительно кратковременные. Я даже и забыла, кто это был. Твердо решила никогда больше не влюбляться: слишком тяжело потом переживать потерю.