Глава 2

Лед не знает, что однажды превратится в пар.

За очередным поворотом на картонных листах сидел нищий. Он гладил собаку, разговаривая с ней. Обычно я проходил мимо, но сейчас остановился, достал бумажник и протянул ему. Пошарил по карманам, выгреб мелочь, которая в них затерялась. Людям должно тратить деньги на исполнение желаний, а у меня их нет.

– Тебе нужнее, – сказал я. Нищий недоверчиво уставился на меня. – Я не шучу, бери.

– Храни вас Господь! – воскликнул он, дрожащей рукой принимая подарок. В его глазах заблестели слезы. – Сегодня мы устроим настоящий пир! – Он потрепал собаку за ухом.

Та, уловив смысл слов, завиляла хвостом.

Впервые в жизни я совершил благотворительный поступок. Жадное беспокойство за каждую копейку вошло в привычку, как случается у многих. Мастерски оправдав себя напоследок и мысленно повесив медаль за высокоморальные достижения, я зашел в подъезд, поднялся по лестнице, открыл дверь квартиры и, войдя, оставил остальной мир снаружи.

Уже ни к чему запирать дверь на замок.

Здесь, в мелочах, хранилась только наша история. Со стен молча взирали картины, в которых сестра старалась изобразить легкость своих сновидений. Удивительные миры кристальных деревьев, густых синих лесов до небес. Миры, усеянные звездами, рассыпающимися затейливыми фейерверками. Крохотные милые домики с травяной крышей на берегу тихих рек, уютные и таинственные. И неведомые волшебные туманности, среди которых плавают островки надежды. Она так хотела поделиться всем этим со мной, ведь мне никогда не снились красочные счастливые сны.

Взгляд скользнул по горе немытой посуды в раковине и выше. Туда, где на полке стояла одна-единственная тарелка, которую я никогда бы не осмелился испачкать. Из нее мы ели в детстве вдвоем, превращая обеды в увлекательную игру с захватом чужой территории и перекатыванием горошка. Однажды какая‑то гостья схватила ее в руки с намереньем подать мне завтрак. Я накричал на нее, и тарелка со звоном встретила пол, разлетевшись на части. Выставив неуклюжую гостью за дверь, я склеивал осколки несколько дней подряд.

А вот копилка в форме оранжевого бульдога, которую сестра подарила на мой первый юбилей. Копилка быстро наполнилась, но я так и не решился ее разбить. Чтобы купить подарок, сестра впервые научилась зарабатывать: лепила глиняные фигурки, плела фенечки из бисера для девчонок во дворе, и те с радостью раскупали украшения.

Рядом с копилкой – резная табакерка, ее сестра прислала почтой полгода назад. В письме поведала, что, увидев табакерку на блошином рынке, сразу вспомнила обо мне. О том, как когда‑то пыталась отучить курить, как выбрасывала с балкона сигареты, как подсовывала листовки о вреде никотина. Как боялась, что родители узнают о моей привычке, и в то же время грозилась им все рассказать. Она всегда переживала за мое здоровье больше, чем я сам. Однако в том письме написала, что указывать кому‑то, пусть даже собственному брату, глупая бесперспективная затея, рожденная максимализмом и идеализацией окружающего мира.

Самые ценные предметы в квартире так или иначе связаны с сестрой. Стоило посмотреть на любой из них, и я легко вспоминал прошлые жизненные сюжеты. Память уносила на невидимых крыльях к самому родному человеку, который никогда не разочаровывался во мне, верил в меня, недостойного этой веры, и любил больше, чем кто‑либо.

Эта история, хранящаяся в мелочах, всегда была мне важнее, чем вся история человечества, запятнанная бесконечными войнами, революциями, переворотами, гибнущими империями и поднимающимися государствами на руинах некогда величественных городов, на погребенных в земле безымянных костях.

Да, все ценное связано только с сестрой.

Как же я устал просыпаться и встречать новый день без нее!

Чтобы не победила трусость, я отключил мысли. То, что произойдет дальше – произойдет не со мной, ибо я УЖЕ умер. Мертвый, я таскал повсюду бренное тело, удивляясь, откуда берутся силы. А главное, для чего? Глазами мертвого человека все происходящее вокруг – нелепая возня, в которой нет ни логики, ни смысла. А придавать смысл насильственно, изобретая его из ниоткуда, – о нет, я слишком трезво оцениваю обстоятельства, без фантазий, без самообмана.

Только дураки влачатся до старости, постепенно угасая в болезнях и жалости к себе, замыкаясь в плесневелых стенах, все больше злясь на все то, что расположено за их пределами. Разве существует что‑то более бессмысленное?

Я машинально подошел к кровати, сел, достал снотворное и противорвотное. Подобная комбинация не оставит шанса выкарабкаться. Высыпал в ладонь первую горсть, отправил в рот, запил алкоголем.

– Что ты теперь сделаешь? Что скажешь? Нет тебя! – обратился я к несуществующему богу и сам же посмеялся над абсурдностью ситуации.

Дыхание затруднилось, на коже выступил холодный липкий пот, я вытер его и трясущимися руками отправил в рот вторую порцию таблеток. А потом запил алкоголем остаток. Все тело охватила дичайшая боль. Вскрикнув, я повалился на кровать и забился в конвульсиях. Страшное дыхание смерти пробежалось по коже и рухнуло в область сердца.

Как гигантский колокол, оно стучало настолько громко, что я не слышал собственного крика. Пошевелиться невозможно, тело парализовало в невыносимой пытке. Честно признаться, я ожидал, что все закончится гораздо быстрее.

Где же предсмертная эйфория?..

«Еще немного, и все пройдет, еще немного, и все пройдет…» – убеждало спутанное сознание.

Неужели только естественная смерть приносит облегчение?!

ПОЧЕМУ ТАК БОЛЬНО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?!

Я крепко зажмурился. Учащенный пульс становился все тише и тише. Я терял себя, как и хотел.

Организм слишком ослаб, чтобы бороться. Скоро все закончится.

Приоткрыв глаза, я смутно различил перед собой темную фигуру. ОНО смотрело прямо на меня, холодно и безразлично наблюдая агонию. Интересно, обладает ли разумом?

– Да, – послышался отчетливый ответ в голове.

Потрясенный, какое‑то время я боялся даже вздрогнуть. Темная фигура неподвижно следила, не предпринимая никаких действий.

– Ты здесь намеренно? – мысленно задал ему вопрос.

– Да, – последовал ответ.

Я продолжил диалог со странной сущностью:

– Причинишь мне вред?

– Нет.

Я знал, что побочным эффектом станут галлюцинации. Я едва соображал и должен признаться: для нынешнего положения призрачный гость вырисован очень убедительно, хотя и давал односложные ответы. Какие еще сюрпризы выкинет умирающий разум? Закрыв глаза, я сосредоточился на острой боли – она устрашала куда меньше.

– Галлюцинации? Обижаешь. Ты же всегда верил глазам, что случилось на этот раз? – Проекция умирающего ума издала нечто вроде смешка. – Самодостаточная личность, какая прелесть, – незнакомец заговорил громче и опаснее. – Такие попадаются чаще всего.

«Что ты здесь забыл?» – зачем‑то подумал я, не собираясь поддерживать разговор с плодом воображения. А незнакомец, несомненно, был таковым, потому и читал мои мысли столь ловко.

– Тебя жду, – ответил он.

Я ощутил, что ему нравится видеть страдания, он буквально упивался ими, становясь сильнее и опаснее. От него начала исходить пульсирующая мощная энергия, она обволакивала меня и проникала в измученное нутро. Зная в жизни немало садистов, я вдруг осознал – передо мной нечто иное, нечеловеческое и реальное, как бы я это ни пытался отрицать. С каждым моим сдавленным вдохом он становился темнее и плотнее, проявляясь из неведомых доселе реальностей.

Грудную клетку сдавило незримыми тисками.

БОЛЬ.

БОЛЬ.

БОЛЬ!

Я желал, чтобы непрошеный гость убрался из моей квартиры, но понимал: совсем скоро неизбежно попаду в его плен.

В следующее мгновение сердце остановилось.

Поток энергии ударил в спину, поднял над кроватью и швырнул на пол. Тело же осталось неподвижно лежать искореженным, на лице застыла гримаса боли и ужаса.

Я умер.

Но я жив…

Как все‑таки странно смотреть на себя со стороны. Совсем не так, как в зеркало. Я могу двигать руками и вертеть по сторонам головой, но тело мое, как и не мое вовсе, лежит бездыханное, будто мы никогда не состояли в родстве, да и связи с ним не было. Его путешествие закончилось здесь.

Испытывая абсолютно новое чувство отрешенности, я склонился над ним: изнутри исходил красный свет, он вырывался наружу через раскрытые глаза и постепенно мерк. Остывает тело – исчезает свет. Так я это объяснил.

Внутреннее свечение имело все вокруг – стены и шкаф напротив кровати, сама кровать, прикроватная тумбочка с пустыми пузырьками из-под таблеток. Даже воздух не был прозрачным – то тут, то там клубилась разноцветная дымка, образовывая сгустки, быстро рассеивавшиеся или принимавшие новую форму.

Я видел в них крохотные вспышки, завихрения, отдельные частички, многократно повторяющие самих себя в самих себе. Несмотря на ночную тьму, я отчетливо видел каждую грань, каждый контур и каждую деталь благодаря этому свету. Теперь мое зрение идеально.

Боль прекратилась, ощущение течения времени ушло, настоящее обратилось тягучим нескончаемым моментом. А рядом стоял тот, кто до этого предстал темной фигурой. Должно быть, его истинный лик открывается лишь тем, кто освободился от материальных оков. А быть может, даже умершие не видят его настоящего обличья.

Высокий мужчина в черном пиджаке и черных брюках с идеальными стрелками. Гладкие черные волосы струились до плеч, приподнятых в гордой осанке, подчеркивающей величественную стать. Лицо отличалось тонкими чертами, будто выверенными гениальным скульптором с математической точностью. Да, он был избыточно красив, и красота эта ошеломляла, вгоняя в еще больший трепет.

Но стоило посмотреть в его черные глаза, как стало ясно: душа у него еще чернее. Меня пронзал колкий нечеловеческий взгляд, и все, что было в нем от человека, – внешняя оболочка.

– Какие удивительные события могут произойти при одном лишь допущении, не так ли? – вкрадчиво проговорил он.

Допущении? О чем речь?

И тут я вспомнил, что покинул тело как раз в тот момент, когда допустил существование иной стороны. Когда понял, что темная призрачная фигура – реальна и не подчиняется материальному миру.

– Теперь задумайся, кто ты? – прогремел голос.

Для общения ему не требовалось открывать рот и шевелить губами. Хватало мысленных посылов, обращенных ко мне.

Я посмотрел на бездыханное тело. Среднего роста, широкоплечий, коротко стриженные с золотым отливом волосы, волнистые и непослушные, серые глаза с тяжелыми веками, от чего казалось, что они усталые и грустные – вот он, временный приют, сейчас уже бесполезный. Лишившись духа, тело потеряло смысл и стало грудой мусора, который вскоре кому‑то придется убрать, чтобы очистить квартиру для будущих жильцов. Какая ирония – мое тело мешало миру и до, и после смерти.

Однако не тело огрубело с прожитыми годами, не оно впитало социальные правила. Не оно дало установки, как правильно и комфортно жить среди себе подобных. Не оно изобретало хитрости, разграничения, барьеры. Не взросление тела знаменовало стрессы, обязывая примерять маски. Не тело приобретало привычки, не оно пристращалось ко вредной еде и прочим сомнительным удовольствиям.

Грязь не на теле – оно верно служило, только и всего. Это дух перепачкан тяжестью, тянувшей сейчас к земле. Ничтожна цена земным достижениям, ради которых я тратил столько сил и времени. Все, к чему я стремился, теперь не нужно.

Так кто же я?

Сейчас я был частью пространства и не чувствовал внешней среды как раньше. Дуновения воздушных масс проходили сквозь. Дыхание осталось, но дышалось иначе. Не легкими в груди, а всем естеством. И не кислородом, а энергией Вселенной. Мы одно целое – теперь это стало так очевидно.

Мысли переменились. Мирские хлопоты, связанные с физическими потребностями наконец отпустили меня. Казалось, только благодаря этому я способен взлететь.

– Ты не взлетишь, – сказал незнакомец.

– Почему?

– Ответ знаешь сам.

Да. Я самоубийца.

– Что дальше? – обреченно поинтересовался я.

– Голод. Чума. Ад.

Это не было неожиданностью и все же потрясло меня. Я прекрасно сознавал всю вину, всю тяжесть совершенных ошибок… однако не готов был услышать, что меня ждет преисподняя.

Жизнь всегда давала второй шанс, всегда была возможность все исправить, изменить. Каждый новый день и каждая минута предлагала бесконечное число вариантов, возможностей, дорог. Теперь же мне впервые дают понять – больше нет выбора, это время безвозвратно минуло. По поступкам моим уготована лишь кошмарная неизбежность. Неужели нет ни единого шанса спастись?

Незнакомец отрицательно покачал головой, и страх пробрал насквозь. В панике я силился припомнить отрывок из какой‑нибудь молитвы, чтобы напомнить богу о себе, чтобы он обратил на меня внимание, чтобы спас. Но так и не смог вспомнить ничего конкретного.

«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Помилуй…»

– С этим ты запоздал. – В голосе черного человека таилась насмешка.

Я попытался перекреститься, однако руки отказались сделать это. Или их что‑то сдерживало.

– Как долго я пробуду здесь?

– Что, теперь желаешь задержаться? – В демонических глазах разгорался огонь. – У тебя не более двух суток.

И, конечно, он все время будет рядом, как зверь, не отпускающий пойманную добычу, истекающую кровью, неспособную на побег. А после заберет в свое логово, ведь затем и явился.

– Могу я в последний раз навестить отца и мать?

– Такое право есть. Легким душам стоит пожелать – и они птицей переносятся к любимым. Но ты, самоубийца, в попытках добраться будешь стремительно терять остаток энергии. А после, так и не достигнув цели, провалишься в бездну.

В брошенном теле исчезло свечение. Что, теперь просто сидеть в четырех стенах, боясь пошевелиться, дабы не терять энергию слишком быстро? Лучше попытаться, потерпеть неудачу и скорее встретить страшную участь, чем оттягивать ее здесь.

Развернувшись, я направился к двери, попробовал дернуть за ручку, и, конечно, ладонь прошла сквозь нее. Черный человек тихо посмеялся. Набравшись смелости, я прошел сквозь дверь на лестничную клетку, пытаясь не злиться и не раздражаться из-за преследователя, тем самым не насыщая его энергией неконтролируемых эмоций. Попробовал проскользнуть между этажами вниз, но ничего не добился. Для сознания это оказалось сложнее, так что пришлось спускаться по ступеням. Черный человек уже поджидал у подъездной двери.

Невидимый энергетический канал, питавший меня, ощутимо сужался. Высшие силы отказывались от меня, как от бесполезного элемента. А черный человек все смеялся и смеялся, не отставая ни на шаг, подобно стервятнику. Не удостоив его взглядом, я выскочил на улицу.

Несмотря на позднее время, на площади было слишком людно. Поначалу я даже не понял, почему все эти люди просто стоят, а не идут по своим делам. Мертвецы, такие же как я, но по каким‑то причинам пребывающие в забытии, потерянные, напуганные, все еще одержимые страстями, привязанные к земной тверди против воли, эти скитальцы остались без востребования. Находиться среди них невыносимо. Одно лишь присутствие рядом выжимало все соки, вытягивало оставшуюся силу, и голод становился с каждым мгновением ощутимее.

Я старался не смотреть на обезображенные полуразложившиеся трупные лица. Гнилостный смрад вперемешку с такими же гнилыми раздумьями исходил от них. Я буквально считывал мысленные потоки, будучи подключенным к общей с покойниками эмоциональной волне. Все, о чем они мечтали, – вернуться в людской мир любыми способами.