Река не простила моих амбиций, – она беспощадно лупила волнами, тянула на дно. Вода в очередной раз накрыла с головой. Сил на борьбу не осталось. Я принял судьбу, перестал сопротивляться и спокойно глядел сквозь водную толщу на сияющее летнее солнце.

Такое яркое, но больше не мое.

«Значит, вот так я умру», – подумал я, не ощущая ни страха, ни паники, ни боли. Просто прощался с солнцем в полной безмятежности.

Нейробиологи утверждают: в момент смерти мозговые процессы вызывают эйфорию, выбрасываются нужные гормоны – тем самым природа предусмотрела чувство облегчения в конце пути. Чувство избавления от земных тягот.

Но почему так происходит, у них нет ответа.

Как же без меня будут жить родители и сестренка? Умирая, я представлял их грустные глаза, полные слез. Было безумно жаль, но ничего не изменить. Слишком поздно. Я засыпал, растворяясь в золотых разводах над головой. И в этом трагическом безмолвии руки продолжали тянуться к свету.

А дальше не было ничего.

Никаких световых туннелей, белых коридоров, ангельских песнопений, ни малейшего намека на чувственные ощущения. Абсолютно ничего. Даже тьмы. Я просто спал, не наблюдая снов. Не существуя.

Очнувшись на берегу, я не сразу сфокусировал зрение. Незнакомец, что‑то бормоча, с силой давил на грудную клетку. Вода освобождала легкие. Следом я увидел глаза сестры, красные от рыданий. Она склонилась надо мной, горячие слезы падали мне на лицо. Ее колотила крупная дрожь, с губ срывались лишь невнятные обрывки фраз.

В ту ночь она не отходила от моей постели, рассказывала об ужасе, который испытала, как только я начал тонуть. О том, что какой‑то парень первым кинулся на помощь, и о чудесном спасении. Я выслушивал, как долго и мучительно тянулось время, сколько мыслей пронеслось у нее в голове. Она тысячу раз объяснила, какой я дурак, и каждую минуту требовала с меня обещание беречь свою жизнь.

Беречь не только в радости, но и в моменты горя. Беречь ради светлой надежды, невзирая на затянувшуюся зиму или самую страшную бурю. Ни в коем случае не бояться, помнить солнце, чтобы снова открыться ему, подставив лучам лицо.

Что бы ни довелось вынести, как бы яростно ни пришлось бороться в дальнейшем, я должен был держаться, не уходить раньше срока на дно мутных вод. И я клялся ради нее. Однако, получив страшный опыт, в убеждениях укрепился: смерть – это конец сознания, нет никакой души.

Сестры не стало в середине сентября, в одну из промозглых дождливых ночей, когда в небе нет ни единой звезды. Какой‑то ублюдок сбил ее на пешеходном переходе, – до дома ей оставалось пройти всего тридцать метров. Возможно, не справился с управлением из-за скользкого асфальта или неполадки с машиной, может, был пьян и перепутал педали… Причина не важна. Скорая приехала слишком поздно, ее уже нельзя было вернуть.

Я примчался, как только узнал. Тело к тому времени увезли в морг. Место происшествия обступили полицейские и зеваки, чьи лица отражали скорее любопытство, нежели ужас или боль. Их сердца не могли болеть, они даже не знали ее имени. Это мое сердце разорвалось, когда я увидел лужу крови вперемешку с грязью – такая вот аллегория жизни.

Разве для этого мы рождаемся?

Чтобы напитать грязь своей кровью?!

Я возненавидел себя за то, что не оказался рядом, не принял удар злосчастного автомобиля. Я бы отдал жизнь за нее без раздумий. Но чудес не бывает, как и справедливости. Ведь это я недостоин жить, это я всегда был плохим человеком и причинял окружающим зло, не чувствуя угрызений совести. Она же была безгрешным лучиком света, ангелом во плоти, олицетворением добра и великодушия. И чем закончилась ее история?

Водитель просто трусливо скрылся, оставив свою жертву один на один со смертью. Ни одного свидетеля не нашлось, чтобы выйти на след убийцы.

На похороны съехались отовсюду, сестру многие любили. Женщины в черных платках тихо всхлипывали, мужчины молчали. Люди подходили ко мне, выражали соболезнования, спрашивали что‑то, будто я мог ответить! Я даже не слышал их! Только слезы катились по лицу. Вцепился в гроб и стоял. Пальцы онемели. Мне хотелось, чтобы нас вместе зарыли в землю, оставили в покое. До этого я и не представлял, насколько ее любил.

А ночью сестра приснилась мне среди цветущих вишневых деревьев. Помню, как обрадовался, решив, что умер. Теперь мы встретились и больше не расстанемся. Она была красивой и живой. Мы гуляли, как в детстве, – держась за руки. Теперь можно. Она говорила, что боль быстро закончилась. Что почувствовала вишневый аромат и сразу перенеслась в этот сад. Обещала показать озеро.

Помешал рассвет, вторгшись непрошенным светом сквозь закрытые веки. Сновидение моментально растаяло, мы даже не успели попрощаться. Через час я уже стоял на коленях перед ее могилой. Клялся отомстить виновнику, повторял, что люблю ее, и спрашивал, как теперь жить? Глядя в небо, гневно кричал:

– Почему ты не взял меня вместо нее? Я слишком плох для тебя?!

Ночью, засыпая в своей кровати, я позвал сестру, и она снова пришла. Говорила, что все хорошо, что в новом мире нет ни тоски, ни боли, ни печали, и однажды мы встретимся, когда придет время. Во сне я соглашался, обещал держаться, ведь был так счастлив ее видеть…

Однако желание жить оставалось в мире грез, рядом с ней. Пробуждение стало пыткой. Я принимал снотворное, чтобы вновь погрузиться в сон и встретить сестру. Нереальный мир стал важнее. Проваливаясь в темноту, я звал ее до хрипоты, пока она не появлялась. Она говорила, что я должен бороться, обязан пережить это и идти вперед. Говорила, что не нужно ее звать, она всегда рядом, а во сне придет сама, если будет необходимо. Говорила, что расстраивается, потому что я принимаю много снотворного, забросил работу, перестал есть и сильно похудел. Просила одуматься и вернуться в реальность.

Всю жизнь я ставил перед собой цели, шел к ним напролом и в конце концов добивался желаемого. Теперь все желания расходились с действительностью, тонули в полной бессмысленности. В реальности остался лишь маленький клочок земли с черной оградой, остальной мир перестал существовать. Я чувствовал, как стремительно теряю рассудок, беспомощно продолжая вращаться в хаосе событий, из которого хотелось скорее выбраться.

Мир рушился. Сестра перестала сниться, ночи напролет меня преследовали кошмары. Я больше не мог смотреть на ее фотографии, с которых она глядела как уменьшенная копия в бумажном окне, которое никогда не распахнется. Постепенно я сжег их все, мечтая точно так же превратиться в пепел.

Я забыл, когда в последний раз ел. Меня выворачивало от одного лишь запаха пищи. Каждый раз приходилось задерживать дыхание, проходя мимо палаток с продуктами или уличных кафе. Я больше не смотрел на светофоры, мечтая, чтобы меня насмерть сбила машина или автобус. Возненавидел работу, подчиненных. Я не хотел видеть их лица, не хотел общаться, не хотел вставать по утрам, приводить себя в порядок. Бросив бизнес, начал пить. Глотал таблетки без разбору, запивал алкогольной горечью и мечтал уйти вслед за ней. Причин для существования не осталось.

Так я продержался две недели, после начало рвать. Организм силился очиститься, боролся, препятствовал моим желаниям. Не ожидал, что мое тело столь крепкое и выносливое к травле. Однако решение было принято.

Я брел, шатаясь от опьянения, по ночному городу, в котором бурлила жизнь вне зависимости от таких условностей, как часы и минуты. Деревья скинули с ветвей золотой наряд, отчего город потерял последние краски, став серым и тоскливым. Преждевременный холод напевал о потерянном времени. Я думал о том, что стоило увезти ее отсюда, вместе улететь в какую‑нибудь тропическую страну, где люди ходят круглый год в одних и тех же сандалиях и постоянно улыбаются.

А что теперь? Тусклые листья под ногами, безрадостное небо, неуверенный дождь день и ночь роняет капли на остывшую землю. Может, я разучился смотреть на мир?

Но я смотрю на него! Смотрю по сторонам, а взгляд проскальзывает к небу, не уцепившись ни за что. Там – стаи птиц, улетающих прочь, к теплу, к солнцу. Им есть, куда лететь.

– Вы хотели бы узнать смысл жизни? – прервала мои размышления девушка, протягивая яркую брошюру.

– Может, сразу квартиру отписать? – бросил я, не замедляя шага.

Она побежала следом, тараторя:

– У нас не секта! Мы помогаем людям вновь полюбить жизнь!

– Тогда у тебя еще полно работы, – заметил я, кивнув на снующих мимо людей со вселенской тоской в глазах.

– А что насчет вас? – спросила девушка, едва поспевая за мной.

Я остановился, достал из кармана сигарету. Незнакомка пытливо смотрела, позабыв про брошюры. Думает, что все знает. Думает, будто может чему‑то научить. Затянувшись, я медленно выдохнул дым ей прямо в лицо, а затем произнес ровным голосом:

– Я счастлив.

Она закашлялась, и я быстро скрылся в потоке людей.

Колкий мороз, гололед и потерявшееся до весны солнце вынуждали их скорее торопиться по домам. Всегда удивляли эти безостановочные толпы – конвейер жизни. В этой гонке обесцвеченных дней мы появляемся и исчезаем, соревнуясь, кто больше мертв. В глазах лишь усталость и выплаканные слезы. Люди перестали задавать вопросы, почему‑то решив, что знают ответы. Они считают, что познали мир, но где же счастье? Мечты лишены надежды, а в настоящем нет ничего существенного. Они убеждены, что лучший день в их жизни – не сегодня. Никто не знает их настоящих, и, самое смешное, – никто по-настоящему в этом не нуждается. Каждый день я видел тысячи грустных и обремененных лиц, смотря в них, как в зеркало.

Я давно перестал лицезреть мир глазами удивленного ребенка. Мне скучно, я устал от оранжевых разводов в ночном небе. Они разят химией и несут токсичную погибель. Мы поднимаем головы, молча смотрим на пылающее небо, вдыхаем отраву, а потом раньше срока тихо умираем от рака или астмы. Поразительный ассортимент протравленной продукции отвлекает внимание от самого важного. Наши глаза горят, мы работаем, чтобы позволить себе хотя бы часть предлагаемого товарного разнообразия.

Я вывел формулу алчности: глупость, помноженная на количество несъеденных в детстве конфет. Мы жадно хватаем отраву, приносим ее домой большими пакетами, запихиваем в рот, захлебываясь в слюне. Каждый день пичкаем себя любимым ядом. Повышенный спрос и производство процветают, заводы не прекращают строиться – и это среди жилых домов. Наш город в списке самых токсичных городов страны. Страна – в рейтинге наиболее экологически загрязненных. Каждый это знает, видит и чувствует, достаточно поднять голову и вдохнуть полной грудью, но мы намеренно разучились это делать. Нас убедили, что ассортимент важнее.

Жизнь – та еще дрянь. Как бы то ни было, моя или чужая, – она больше не представляла ценности. Без сестры мне этот мир не нужен. Ужасное «без» – крохотная черная дыра моего сердца, которая засасывала и уничтожала все, что в нем хранилось. Я старался забыть это «без», не брал в расчет. Однако сегодня наступил день правды, а не самообмана.

Вдыхая промозглый воздух с ароматом первого инея, я жалел, что сердце не покрылось льдом. Разболелось горло, но и это не могло перекрыть неутихающую боль в груди. Крепко сжимая пузырек таблеток в кармане, я торопился домой, чтобы осуществить задуманное. Сегодня перестану принимать яды жизни, вырвусь из плена. Это не спонтанное желание, я давно все обдумал.

Тогда, захлебываясь под толщей воды, я хотел жить, поскольку думал о родных. Знал, что сестра и родители будут чувствовать вину всю жизнь, – это сломило бы их. Я был не свободен, ведь ответственность за их жизни лежала и на моих плечах.

Многое изменилось с тех пор.

Сколько я не видел родителей? После пяти лет разлуки бросил считать. Встретились взглядами чужих людей на похоронах, будем считать это гордым прощанием. Я перевел им круглую сумму на счет от продажи фирмы, откупившись от главной своей вины – моего рождения.

Страх смерти записан человеку в подсознание как инстинкт самосохранения. Но я‑то знал правду.

Умирать приятно.

Я помнил пережитые ощущения, и сейчас смерть воспринималась как чудесное лекарство, навсегда избавляющее от боли.

Я решил наконец признать: мертвый буду полезнее миру, чем живой. В наш странный век самоубийц превозносят, и даже те, кто в толпе называет их слабаками, говорит с придыханием, как об удивительной тайне, которую больше никому не удастся постичь.

Этот вечный вопрос сродни многовековой полемике о любви, смысле жизни, добре и зле. Слаб ли тот, кто отважился распрощаться с жизнью? Я нашел для себя единственно возможный ответ. Это вне определений, вне классификаций, вне рассудительности и каких‑то четких критериев. Я всегда ненавидел толковые словари, не видел от них пользы. Как и в человечестве. А в первую очередь не видел толк быть сильным или слабым в этом мире. Потому что нет разницы – здесь все проигравшие. Зайдя предельно далеко, я не видел никакого толка БЫТЬ. В борьбе со смертью человек всегда проиграет, но я и не собирался бороться.

Сегодня я в последний раз усну в пустой квартире, до потолка наполненной одиночеством. Невидимым, тягучим, застилающим глаза, стягивающим легкие, отравляющим сознание.