Глава 8

Отпуская мечту – не прощайся.

После разговора с Иларемом я погрузился в раздумья, сидя дома у камина. Если во мне и было что‑то хорошее – так это любовь. И я должен питать это чувство, должен погрузиться в него без остатка, чтобы стать лучше. Но как это возможно, если сестра потерялась среди миров?

Какой абсурд – знать местоположение каждой песчинки в этом мире, но не знать, где отыскать нужного для счастья человека.

Избавив дом от лишних досок, расчистив участок, я принялся отстраивать запланированную комнату на втором этаже. Интересно, почему дом изначально был тесен, уж если дожидался меня? Вероятно, тем самым он призывал развиваться, коротая время до появления сестры.

Я верил, она обязательно появится – сияющая и счастливая. Представлял, как она входит в дом, где все будет кричать о том, как сильно я ее ждал. Каждая стена будет увешана от пола до потолка ее портретами, что ей, конечно же, не понравится. Она начнет снимать картины, приобретая статус полноправной хозяйки. Хозяйки, в которой нуждались мы оба, – и дом, и я сам.

Ведя затворнический образ жизни, я много рисовал. Каждая картина – портрет сестры, только раз за разом она становилась менее узнаваемой. Память будто постепенно стирала ее лицо, а глаза изображенной девушки получались и вовсе чужими. Но сдаваться я не собирался, внушив себе, что вскоре обязательно получится уловить черту, отличающую глаза любимой от всех остальных, не значащих для меня ничего.

В детстве я пробовал рисовать вместе с ней. В голове возникали интересные образы и идеи, но при попытке перенести их на бумагу руки не слушались. Получалось откровенно плохо, и я перечеркивал свое творчество, ни разу не завершив ни один рисунок.

Сестра уверяла, что нужно больше практики, что будет подсказывать и помогать. Но ведь ее никто не обучал, и у нее всегда здорово получалось. Она умела рисовать сразу, как только ей дали в руки карандаши. В четыре года, пока остальные дети просто малевали в альбомах, сестра изображала вполне узнаваемых цыплят, лошадок, собак и кошек, нашу семью. Мама, наверное, до сих пор хранит ее детские рисунки. А я после ряда неудачных попыток бросил и уже не возвращался к этому занятию.

В мире духов переносить идеи на холст оказалось значительно проще. Самое главное – четко сформировать образ и сосредоточиться на результате. А если что‑то пошло не так, всегда можно «передвинуть» мазки или вовсе стереть неудачный фрагмент.

Увлеченный процессом, я перестал выбираться из дома и только творил, творил, творил. Техника стала лучше, портреты – объемней, но прекрасные незнакомые глаза неизменно отражали тоску. И тогда я спрашивал у них – что могло бы их осчастливить? А они лишь смотрели с многочисленных портретов. В этом молчании было что‑то опустошающее.

Иларем давно не навещал меня, хотя я был даже рад: не хотелось лишних расспросов. Это слишком личное. Никто не должен знать, что для тебя по-настоящему важно, иначе это попытаются отнять. Даже лучшие побуждения негативно сказываются на попытках достичь счастья, так что лучше действовать одному. По крайней мере, больше некого будет обвинить в неудачах.

А неудачи преследовали меня.

В разгар одного из особо солнечных дней вдруг резко потемнело, и раздавшийся грохот сотряс стены ветхого жилища. Отложив кисть и подойдя к окну, я увидел, как черный туман падает на траву и застилает реку, наполняя все мрачными оттенками. Густой едкий туман, который однажды я уже видел в адских чертогах Рохаса.

Небо трескалось, рвалось на лоскуты, осыпаясь черными хлопьями. Это было не просто зловещее видение. Это было реально!

– Я нашел тебя… – послышался леденящий душу шепот. – Нашел…

Некто пробирался сквозь черноту. Я чувствовал пульсирующий дух незваного гостя – он был голоден.

– Лжец, лжец! Он врал нам!

Я попытался куда‑нибудь переместиться, но не вышло. Добежав до двери, заперся, понимая, что это не лучшее укрытие. Если получится мысленно возвести защиту, нечто вроде щита вокруг жилища, ветхие стены защитят меня. А если нет – придется спасаться бегством.

– Врал, что забрал тебя! Врал, что сожрал тебя, – шептал пришедший, скребясь о стены.

Я сконцентрировался на защите: никто сюда не войдет против моей воли, никто не причинит мне вреда! Запертая на засов дверь дернулась и начала прогибаться под натиском силы с обратной стороны. Доски затрещали. Сквозь щель просочилась черная дымка. Клубясь, она обволакивала мои ноги, поднимаясь по телу.

– Иларем! – позвал я, но эта мысль ударилась о прочие. Что‑то мешало ей добраться к другу. Он не выручит. Придется выпутываться самому.

«Никто сюда не войдет! Никто не войдет! – Я продолжал рисовать образ воздушного пузыря, внутри которого стоял крошечный деревянный дом. – Я в безопасности, все хорошо».

– Вижу черные руки! Печать проклятья! – голос за дверью стал громче.

– Пошел прочь!

Стены затряслись, мебель загрохотала, картины попадали на пол одна за другой. Я приготовился встретиться с чужаком лицом к лицу.

– Тебе здесь не место, самоубийца! Не место! – голос взревел так, что дом чуть не развалился.

А затем все стихло. Туман развеялся, комната вновь посветлела от солнечного света. Сегодня удалось сдержать враждебную сущность, но надолго ли она отступила? Сомневаюсь.

Этот случай выбил меня из колеи.

Поначалу я пробовал проанализировать услышанное. Кто‑то врал, что уничтожил меня, а на самом деле отпустил. Теперь меня выследили и… что‑то грядет. Кем мог быть этот «кто‑то»? Андрас? Или какой‑то другой дух, про существование которого я даже не знаю?

Чуть позже начало казаться, что произошедшее – очередная игра моего разума, новый эпизод, еще более реальный и устрашающий, чем те, что случались раньше. Что‑то во мне снова переменилось, и больше не хотелось заниматься живописью. Отныне десятки испорченных полотен казались напрасной тратой сил, которые никак не восполнялись. Я был раздражен. Вдохновение иссякло.

Я мечтал увидеть сестру, и мечта эта перерастала в жажду. Святое одиночество в постоянном ожидании и слепой надежде разъедало душу. В один из дней в голову пришла безумная идея – а если создать… ее?

Ведь я могу творить силой воображения предметы, огонь, пищу… Пусть на короткое время, однако они появляются по моей воле! Выдуманное яблоко было даже вкуснее настоящего. Оно оказалось таким, каким могло бы мне понравиться.

Так если я могу сделать все, чего пожелаю, почему же я не могу придумать себе приятную компанию? И почему не додумался до этого раньше?! Да, идея казалась сложнее, чем все предыдущие, и куда безрассуднее, только я не мог от нее избавиться. Подобный замысел уже не выкинуть из головы.

Сутки я провел в беспокойстве. Насколько это правильно – придумать и соткать из воздуха точную копию сестры?

Правильность всегда казалась мне спорным понятием. Это некая мораль, принятая обществом в определенный отрезок времени. Наиболее показательны в данном случае обычаи древности. Например, существовало множество племен, в которых девочек лишали девственности с каменным изваянием или с животным. Древние отнимали младенцев у матерей и резали на алтаре в качестве жертвоприношения богам.

Когда‑то считалось правильным иметь рабов – это являлось индикатором богатства и статуса. В средние века люди свято верили, что мыться вредно. Якобы чистое тело плохо сопротивляется болезням и становится слабее. Тогда же правильно было сжигать красавиц на костре, потому что эти «ведьмы» пробуждали в мужчинах похоть.

В правящих семьях по всему миру считалось правильным женить ближайших родственников, поддерживая так называемую чистоту крови. Так вырождались целые династии.

В Китае еще недавно уродовали женские ступни – ломали кости, сгибали и перебинтовывали, чтобы нога казалась меньше. Это считалось красивым, несмотря на то, что изувеченная женщина больше не могла ходить.

Правильно было лечить кашель героином, простуду – морфием, беременным врачи прописывали курить табак, а маленьким детям – давать ложку алкоголя на ночь. Известно, что радиоактивные элементы входили в состав всевозможной косметики.

Даже сейчас в одних культурах что‑то правильно, в других – нет, например многоженство или вегетарианство. Где‑то легализованы наркотики, а где‑то за две порции марихуаны предусмотрена смертная казнь. В некоторых тропических странах местное население чуть ли не с младенчества жует какую‑то траву с наркотическим эффектом, они всегда и везде под кайфом, и для них это нормально.

В общем, над правильностью я решил больше не размышлять. Однако меня мучили не менее философские вопросы. Если мной движет простое любопытство – стоит ли начинать? К чему это может привести? В какой‑то момент стало не так уж и важно. Я нашел возможность снова увидеть любимую, как же я мог теперь ее упустить?

Конечно, это подделка, зато она будет РЯДОМ.

Встав посреди комнаты, я зажмурился и представил, что сестра вошла в дом. Тихие шаги. Она напротив меня и очень хочет обнять. Я визуализировал это раз за разом, неподвижно стоя на месте и не смея открыть глаза. Дни сменяли друг друга, а я все проигрывал желанный сценарий. За закрытыми веками я встречал рассветы и закаты. Она вошла в дом. Неспешно прошла вперед, чуть скрипя половицами. А прямо сейчас смотрит на меня и ждет встречи.

Я чувствую ее дыхание. Она здесь. И теперь это не просто моя фантазия.

Медленно открываю глаза.

Что‑то получилось: напротив стоит продолговатое мутное пятно бежевого цвета. Силуэт не обозначен – сейчас это не женщина и не мужчина.

Стоило ослабить воображение, и пятно начало исчезать, став почти прозрачным. Значит, внимание не должно колыхаться, ведь то же самое происходит с моим созданием. Расслабляешь внимание – и силуэт развеивается на глазах.