Читать книгу «Дела адвоката Монзикова» онлайн полностью📖 — Зямы Исламбекова — MyBook.

 








 


















– Конечно, конечно! Вы не беспокойтесь, все будет хорошо! – и Двинов, сердечно пожав Монзикову руку, проводил его до самой двери.

Монзиков не верил своему счастью. Впервые в своей жизни, впервые для слушателей – заочников Монзиков получил пятерку у самого полковника Двинова! Это было чудо.

Тем временем Фролов, который брал билет после Монзикова, сел на место Александра Васильевича, чтобы начать свой ответ.

– Так, слушаю Вас, – сказал Двинов и, найдя его фамилию в ведомости, поставил «монзиковскую» пятерку. – Начинайте, пожалуйста.

– Билет № 6. Вопрос первый. Что…

– Давайте сразу ответ! Не надо тянуть время. Вас много, а я – один! Слышали, как Ваш коллега отвечал? Вот также, пожалуйста.

Фролов понял слова Анатолия Ивановича дословно и взяв оставшийся после Монзикова «двиновский» листок, начал неторопливо его читать.

– Достаточно. Переходите ко второму вопросу, пожалуйста. И давайте сразу, по существу! – Двинов с некоторым мучением пытался вспомнить, а что же он забыл сделать, что забыл написать в ведомости?

– Ответ по билету закончен. – Фролов, пока преподаватель раз десять, не меньше, прочел все шесть экзаменационных ведомостей, дважды с самого начала прочел статью 250 УПК.

– Дополнительных вопросов Вам тоже не будет. Ставлю пять. Молодец! Давайте следующего, – и Двинов машинально вписал пятерку в зачетку.

Следующие трое полностью повторили монзиковскофроловский прием ответа и все получили по пятерке. Дело шло неплохо. Группа блестяще была готова к экзамену и уверенно отвечала по билетам.

Неожиданно вошел дежурный и сообщил Двинову, что его просят подойти к телефону в кабинете начальника цикла. Экзамен пришлось прервать. Был объявлен 5-минутный перерыв.

Через 45 минут после разговора с женой Двинов продолжил экзамен. За оставшиеся 4 часа он с удивительной легкостью принял еще троих человек, поставив каждому по трояку. Как и остальные преподаватели в системе учебных заведений МВД двойки, как правило, никогда не ставились.

Однажды, молодого преподавателя Двинова вызвал служивший тогда полковник Бровский Владимир Васильевич – заместитель начальника высшей школы МВД по учебной работе и отчитал его как мальчика за то, что тот поставил три (!) двойки на своем экзамене.

– Ты что, не соображаешь, что творишь, а? Ты понимаешь, что наделал? – Бровский зло сверлил водяными глазками стоявшего в струнку Двинова.

– Так, товарищ полковник, ведь…

– Молчать!!! Ты что же не знаешь, что любой милиционер – уже на три бала юрист? А? – Бровский метался из угла в угол своего «деревянного» кабинета.[15]

– Товарищ…

– Ты что же, умнее меня или где? – спросил кандидат педагогических наук Бровский. – Ты знаешь, что теперь будут обо мне думать, умник сраный!? Ты знаешь, что…[16]

Раздался стук в дверь. Зашел начальник кафедры Двинова полковник милиции Корефанов, который был одного роста со старшим инспектором отдела кадров РУВД Кефировым – метр с кепкой. Они были даже чем-то похожи. Те же ужимки, те же манеры, схожие голоса. Только Корефанов был постарше и потучнее.

– А, это ты? Ну, что скажешь, Юрий Владимирович? Знаешь, сколько твой умник бананов наставил? И кому? Ты, Двинов, хоть знаешь, кто у нас в городе кто? Ты фамилии когда читаешь, то у тебя хоть что-нибудь ёкает или ты носишь бестолковку на плечах только для фуражки? А? ХА-ХА-ХА – живот трясся от смеха, и складывалось впечатление, что он, т. е. живот, выпрыгнет из штанов и укатится далеко-далеко.

– Владимир Васильевич! Не сердись! Он же еще молодой, пацан. Мы его обработаем! – Корефанов показывал потихонечку Двинову кулак, а сам игриво улыбался, глядя на Бровского.

С тех пор Двинов ни разу не поставил ни двойки, ни пятерки. Двойки ставить было нельзя, а пятерки – не за что.

После разговора по телефону с женой Двинов уже не мог задавать умных вопросов и ухватывать главное из ответов слушателей. Не читались и его собственные лекции. Оставалось только одно – курить и продолжать прием экзамена.

Монзиков только спустя много лет узнал, что его пятерку поставили другому, а в диплом пошла тройка, которая никак не портила общего среднего бала диплома – 3,0.

* * *

Кефиров, внимательно слушавший рассказ Александра Васильевича, спросил у Монзикова, а не хочет ли Монзиков, например, тоже заняться литературой.

– Понимаете, Александр Васильевич! В нашей тяжелой работе нужна отдушина. У одних – это водка, у других – бабы, извините, пожалуйста, ну а у нас с Вами – это стихи. Ведь как приятно прочесть где-нибудь в транспорте или еще где-нибудь хорошие, красивые стихи, которые сразу же уносят в даль, которые зовут тебя всего, без остатка…. Ну, как? Вы согласны? – и Кефиров, как только мог, с силой сжал обеими руками руку Монзикова.

– Владимир Николаевич! Дак ведь я – это…

– Ничего, ничего! Вот лучше послушайте, что у меня получилось ко Дню милиции, – и Кефиров встал у окна, поднял правую руку, а затем, вытянув по-ленински вперед, подбоченясь, начал громко и не спеша декларировать очередной шедевр.

 
Весна пришла и солнце начало светить,
Запели птички весело и громко,
И стало ясно, что на свете жить
Легко и радостно!
 
 
А осенью листва желтеет быстро,
И ветки оголяются всегда,
И лед бывает светится искристо,
И не видна уже нигде трава…
 

Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и еще раз курить.

– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, давайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский шедевр.

 
У природы нет плохой погоды!
Всякая природа благодать!
Если только беды и невзгоды,
 
 
Не печалься, только не печалься
Если вдруг любовь ушла совсем,
Ты возьми котенка, да и сжалься
 
 
Надо все бросать, бросать, бросать!
Верь мне! Это – помогает всем!
 

– Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по кабинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его, не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!

– Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, почему-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул на Кефирова.

– Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это просто прекрасно, что…

– Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нерешительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихонечко добавил Монзиков.

– Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефиров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь на то, что у него очень много работы.

Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогнулось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров. Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкушении литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бумагу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждающей силой.

Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты отдела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 800 утра, увидела маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала читать.

 
Солнце светило, птицы кричали,
Звери и птицы радостно бегали,
Только коровы уже не мычали,
Они отдоились и уже не прыгали.
 
 
Природа гордилась своими детьми,
И солнце, и небо было прекрасно.
Люди! Будьте всегда Людьми!
Любите друг друга сильно и страстно!
 
 
Пусть будет удача везде и всегда!
И каждый праздник будет прекрасным!
А боль и беда уйдут навсегда,
Чтоб жизненный путь озарялся светом ясным!
 

Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела на сладко спавшего Кефирова. «Бедненький! Совсем зарапортовался! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!» И она нежно погладила его по головке.

Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД, Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.

– Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что стал втихаря писать стихи? А?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю Вам честное…

– Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не знаю!? Да?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Честное слово…

– Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – начальник явно был в ударе.

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!

– Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул несколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.

– Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.

– Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает, что кадры решают все. А чего же ты мне ничего не посвятил, а? – начальник смотрел на Кефирова с надеждой услышать, что у него есть и для начальника столь же прекрасное, столь же чистое и невинное.

Но Кефиров, словно воды в рот набрал. В течение 15 минут, что говорил любимый начальник, Владимир Николаевич только стоял, как шпиль, и тяжело, и виновато вздыхал. В конце часовой беседы начальник спросил у Кефирова: «Скажи мне, Вовик, только честно, это ты сочинил?» И начальник, сильно картавя и заикаясь от охватившего его вдруг волнения, прочел следующие стихи:

 
Мы все избегаем капризов
И многого хочем достичь,
А завтра случайно с карниза
По черепу трахнет кирпич!
 
 
Сегодня имеем зарплату
И в бане кричим: «Поддавай!»
А завтра с лучами заката
На нас наезжает трамвай!
 
 
Сегодня имеем мы булки
И платим за даму в кино,
А завтра на водной прогулке
Пойдем утюгами на дно!
 

Кефиров стоял как вкопанный. Он очень любил Пушкина. Можно было даже сказать, что Александр Сергеевич был ему как отец, а может быть и больше. Однако эти стихи были намного прекраснее всего вместе взятого пушкинского наследия. В них столько было человеческой экспрессии, столько гармонии, такая чистота слога и стиля, что хотелось просто громко рыдать от охватившего восторга, от колоссальной радости, которую так редко мы испытываем от соприкосновения с прекрасным.

Неожиданно, резко, очень резко зазвонил прямой телефон. Дежурный по РУВД сообщил начальнику управления, что на территории района совершено убийство и машина с оперативно-следственной группой только что выехала на место преступления.

– Вызывай Диму, а мы с Кефировым уже спускаемся, – еще плаксивым, сильно вибрировавшим от только что пережитого волнения сказал в трубку начальник управления.

– Дима на месте, Вас ждет! – быстро, по-военному ответил дежурный.

– Давай, Кефиров, собирайся, хватит прохлаждаться! Поедем, делом займемся. Труп посмотрим. Это тебе будет полезно. Заодно в машине поговорим.

Волга начальника управления «летела» по городу к месту происшествия. Через 12 минут Дима подъехал к уже ожидавшим эксперту-криминалисту, следователю прокуратуры, следователю 34 о/м Монзикову, оперуполномоченному уголовного розыска с того же отделения милиции, откуда был Монзиков.

Для Монзикова это было первое дело, которое ему дали в первый же день работы. Так уж случилось, что когда прошла информация о совершенном преступлении, то все были на выезде: кто – где. А Монзиков ходил из угла в угол дежурной части как неприкаянный.

На земле, в большой луже крови лежало мужское тело без какой-либо одежды. Сверху, на 11 этаже виднелось распахнутое окно, из которого, видимо, и выпало «лицо кавказской национальности». Невдалеке стояли очевидцы – три бабули, которые видели все от начала до трагического конца. Со слов очевидцев около 12 часов дня сверху раздались матерные ругательства и в оконном проеме появился абсолютно голый молодой человек, которого сильно шатало из стороны в сторону. Пьяным голосом, с сильным кавказским акцентом и очень плохой дикцией Алискер – так звали погибшего – несколько минут призывал всех прохожих и жильцов соседних домов обратить на него внимание. Когда же внизу собралась толпа – человек 40-50, то Алискер раскрыл дамский зонтик и шагнул вниз. Умер дитя гор мгновенно. Квартира, из которой был совершен столь отчаянный прыжок, была закрыта. Мощная железная дверь с тремя замками преградила путь милиции, которая хотела проникнуть во внутрь и составить протокол осмотра, снять отпечатки следов и т. д.

Монзиков сразу же подключился к следствию. Он предложил обыскать труп, проверить карманы и попытаться найти ключи от квартиры, откуда было совершено отчаянное падение.

– Ндак ведь он же – голый! Какие ключи, а? – глядя с недоумением на нового следователя, спросил Семенов – эксперт-криминалист.

– Какие, какие? От квартиры, где деньги лежат! Вот какие, – раздраженно ответил Монзиков. – Заодно проверим – есть ли у него машина и имеются ли у него водительские права?!

– А это-то зачем? – с недоумением спросил все тот же Семенов.

– А ты сам-то подумай! Я правильно говорю, а? – Монзиков окинул покровительственным взором присутствовавших на осмотре трупа милиционеров.

– Это еще кто такой? – спросил у Кефирова начальник РУВД, показывая пальцем на Монзикова.

– Наш новый следователь, товарищ полковник. Монзиков. Капитан Монзиков, кстати, тоже поэт! – быстро ответил Кефиров.

– Да, так ты мне так и не сказал, чьи это я читал тебе стихи? Твои? – начальник пристально посмотрел на майора.

– Если честно, то мне так здорово не написать… – промямлил Кефиров.

– Тебе, значит, тоже понравилось, да? Хм. Я когда впервые их прочел, так сразу же ох. л от переизбытка чувств! Да, что ни говори, а талант себе дорогу всегда пробьет. Вот собрать бы всех талантов вместе, в нашем РУВД, вот было бы здорово, а!? – и полковник мечтательно посмотрел на Кефирова.

Минут через 30 была собрана исчерпывающая информация по данному происшествию. Алискер Бабкаев, уроженец г. Избербаш, 1973 г.р., холостой, нигде не работавший и не имевший постоянного места жительства прибыл в город с большой партией наркотиков. За три дня проживания на квартире двоюродного старшего брата Кисленко только единолично Бабкаев выпил 9 бутылок водки, два ящика пива, выкурил травки ни на одну машину. Находясь в сильном алкогольном и наркотическом опьянении, Алискер принялся читать себе вслух детские сказки и после прочтения сказки о Колобке, Бабкаев решил геройски прыгнуть с зонтиком вниз. Как правильно думал Монзиков, у Бабкаева никогда раньше не было водительских прав, хотя машину он водил, и не один год.

Сослуживцы поздравляли Монзикова с крупной победой. Дело было раскрыто по горячим следам, наркотики изъяты. Это был успех.

Монзикову начинала нравиться его новая работа.

Обычно, следователи форму не носят. То ли стесняются, то ли боятся чего-то, предпочитая простенькие дешевые костюмы и платьица. Вообще, в следствии работают и женщины, и мужчины, которых не намного больше. Образование у всех либо среднее специальное, либо неоконченное или даже просто высшее. С высшим юридическим образованием следователей в милиции процентов 15-20. В основном – это выпускники высшей школы милиции и других милицейских учебных заведений, где упал-отжался, лечь-встать и другие команды изучают несколько лет на таком же уровне, что и остальные предметы.

На частых междусобойчиках сами следователи не раз рассказывали истории о том, из чего складываются оценки на экзаменах. Подход – пять, доклад – два, отход – пять. Итоговая оценка – хорошо.

Монзикову дали большой 12-метровый кабинет, где стояло 4 стола, 4 сейфа-холодильника и 8 металлических стульев. На каждом столе стояли местные телефоны, позволявшие связаться с дежурной частью отделения и был один городской телефон с длинным шнуром. Черный, образца конца 40-ых годов, телефон в основном работал только на передачу, т. к. в кабинете все время стучали пишущие машинки, постоянно шли допросы, все время кто-то что-то делал, что-то говорил.

У двух стенок валялось немыслимое множество разных предметов, которые именовались вещдоками[17]. Монзикова, дипломированного юриста, посадили на уголовные дела особой сложности. Он вел убийства, мошенничества, угоны и кражи автомототранспорта, изнасилования.

1
...
...
18