Глава 3

Солнце уже начало клониться к закату, стеля под ноги длинные тени. Дневной зной первого июльского дня постепенно стихал. Воздух чуть посвежел, наполняясь густыми ароматами земли, трав и вечерних цветов.

Впереди показался монастырь – цель нашего пути.

На небольшом холме высилась мощная каменная цитадель с тремя башнями, одна из которых являлась колокольней. Из-за стен, опоясывавших просторный двор обители, даже с такого расстояния хорошо была видна верхушка внушительного храма. В сотне саженей от монастыря притулилось большое село дворов на сто пятьдесят. Вокруг распростёрлись пахотные угодья, как крестьянские, так и, собственно, монастырские.

– Да уж, а сёстры богато живут, как я погляжу, – ехидно пробормотала Злата, вместе со мной оценивающе осматривая поля и прочие угодья.

Перед каменными стенами версты на две раскинулось золотистое море высоких колосьев. Светлая пшеница то тут, то там пересекалась более тёмными полосами ржи и ячменя, от чего по огромному полю словно бы гуляли волны жидкого золота, от светло-пшеничного, до тёмно-коричневого оттенка. Тяжёлые колоски уже дышали зрелостью, со дня на день дожидаясь жатвы.

Ближе к монастырю виднелись виноградники и прочие фруктовые деревья, образовывавшие огромный сад. Если оценивать его площадь, то, по всей видимости, сад тоже был общим, возделываемым не только силами сестёр из обители, но и крестьянами.

Позади громады монастыря, почти на версту вдаль, простирались разнотравные луга. А за ними вилась неширокая лента реки, блестевшая в лучах заходящего солнца.

Любуясь всем этим живописным великолепием, мы и дошли до широких ворот женской обители. Массивные арочные створки из потемневшего дерева были полуоткрыты. Народ, преимущественно крестьяне, активно сновал туда-сюда, что-то принося или унося. Я как раз посторонился, пропуская двух женщин с пустой тележкой. Те окинули незнакомцев настороженным взглядом. Монашеские одеяния моих спутниц не вызвали у них никаких эмоций, а вот сутана заставила остановиться. Признав во мне патера, женщины поздоровались и низко склонили головы. Я, на мгновение замешкавшись, поздоровался с ними в ответ и осенил каждую священным символом, после чего милостиво улыбнулся и показал жестом, что те могут продолжать свой путь. Они торопливо подхватили тележку, которую толкали вдвоём, и покатили дальше, поминутно оглядываясь и что-то обсуждая в полголоса. Я проводил крестьянок взглядом.

– Что, с волками жить – по-волчьи выть? – лукаво прищурилась моя сестрёнка, приблизившись ко мне почти вплотную.

Я непонимающе посмотрел на неё, затем молча пожал плечами. Отвечать не хотелось.

Лебезение местных мне и самому было не по сердцу. И за три прошедших месяца я так и не смог привыкнуть к униженному положению женщин в Вестарии и к непонятному выпячиванию мужского старшинства. Мимолётной тоской в памяти пронеслись картины гордых и статных ноостариек, никогда и ни перед кем не гнувших спины и прекрасно осознающих силу своего женского начала, такого же равного и важного, как и мужского. Мой взгляд встретился с мягким покоем синих глаз Даи, и я невольно улыбнулся, вспоминая, что рядом не только вестарийки. Вторая мелочь мгновенно напомнила мне, что их тут даже две. Дая едва успела цапнуть ринувшуюся вперёд Злату за край платья, придерживая ту и быстро шепча на ухо. До меня донеслось лишь что-то про недопустимость на людях входить куда-то прежде патера. На мордашке малой промелькнуло раздражение, быстро сменившееся кроткой маской послушницы.

«А горящие глаза всё равно выдают бунт», – подумал я, но промолчал, переключив внимание на ворота, находившиеся всего в десятке шагов от нас.

Высокий арочный свод был обильно покрыт резьбой. В орнаменте, в основном, присутствовали изображения трёхлистного клевера, крыльев и лоз. А вот створки украшались особым вариантом символа фидеосианской веры. Сразу на обоих створках одновременно, прямо посередине, был изображён большой круг, в который вписывался не напрестольный крест, а трёхлистный его вариант. В нём круги верхней и боковых перекладин заменялись листьями клевера. Это был особый символ фидеосианских посвящённых монахинь. Никто, кроме них, не имел право носить его в качестве личного знака.

Ещё одним своеобразным украшением створок ворот, были массивные кольца из потемневшей бронзы и блестевшие от смазки металлические скобы, в которые задвигался засов. Я постучал костяшками пальцев по толстому дереву. Дуб, и старый. Толстым створкам лет двести, и провисят они тут ещё не меньше. Кивнув своим мыслям, я шагнул дальше.

Монастырский двор был огромен, вмещая в себя и огород с дополнительным садом, и скотный двор, и множество различных построек, некоторые из камня, а некоторые из дерева. Солнца здесь было вдоволь даже в эти предзакатные часы, и это немного оживляло общую мрачноватую картину.

На фоне остальных строений выделялся храм. Шестиугольный, из светло-серого, хорошо отшлифованного камня, на высоком цоколе, украшенный несколькими белыми арками, с огромными витражными окнами. Кверху строение плавно загибалось, образуя что-то вроде купола, увенчанного башенкой с пирамидальной крышей и пронзающим небо острым шпилем.

Монументальное строение подавляло своей тяжестью, лично мне напоминая чью-то усыпальницу. Хотя, стоит признать, храм не был лишен некоторой красоты, но гнетущая нота портила впечатление. А вот местных, как я видел, такие архитектурные сооружения приводили порой в настоящий экстаз. Они начинали бормотать про ощущение благости и покоя, который на них нисходит. Сила самовнушения – огромная мощь. Впрочем, тут не только самовнушение, но и правило, вбитое в головы с детства, и родовые программы, закреплённые уже десятками поколений, и общественная лояльность. Кхм, и ещё кое-что, о чём местные жрецы предпочитают не распространяться… Да и сами-то далеко не все знают…

Я позволил себе откровенно поморщиться от омерзения, разглядывая видимую только магам структуру. Сборник энергии высасывающей воронкой закручивается над каждым вестарийским храмом, в неведомом, для меня, направлении перекачивая уйму силы. В этом я уже не раз успел убедиться за время странствий. Но здесь такая штуковина была особенно лихо закручена, больше напоминая склизкую медузу, сплетённую из множества жгутов коричневато-багряного оттенка. Обожравшуюся медузу, к слову. Хотя, словно бы скованную какими-то путами. Но их природу я с ходу разобрать не смог. Понял только, что эти путы заставляют щупальца вяло трепыхаться, а не жадно бросаться к каждому встречному. Странное поведение… Но монастыри до этого дня я ещё не видел, так что выкинул эту мысль из головы, возвращая лицу спокойно-отстранённое выражение и отыскивая взглядом кого-нибудь из местных обитателей.

У входа стояли две монахини, судя по тёмно-серым одеяниям, простые сёстры первой ступени посвящения. Правда, заметили гостей они не сразу. Мне пришлось демонстративно откашляться, привлекая их внимание. Но этого им хватило. Опознав в путниках лиц незнакомых, но явно относящихся к служителям святого престола, монахини сразу же подошли к нам и поздоровались. Поздоровавшись в ответ и осенив склонённые головы священным знаком, я представился, коротко излагая цель нашего визита в здешнюю обитель. Переглянувшись, женщины обменялись быстрыми и едва заметными знаками, после чего одна из них поспешно направилась в сторону храма. Вторая сестра представилась Хелен и пояснила:

– Ваш визит неожидан для нас. Сестра Натали сейчас позовёт аббатису, и она встретит вас как подобает. А пока не соизволите ли вы подождать её тут?

– Разумеется, – благосклонно кивнул я, слегка улыбаясь в ответ.

Через минут десять к нам соизволила выйти настоятельница этого монастыря.

Матушка Адель оказалась дамой лет пятидесяти. Невысокая, толстая, с холодным, цепким взглядом блёклых глаз. Нет, цвет там какой-то был. Но он постоянно ускользал от меня, словно не имел значения. Расплывшуюся фигуру скрывало просторное монашеское платье тёмно-зелёного цвета – отличительный знак аббатис, аббаты в мужских монастырях облачались в тёмно-синие одежды. Голову, кроме белого платка, покрывала тёмно-зелёная накидка, ниспадавшая на плечи и спину, поверх которой был одет тонкий серебряный венец – ещё один знак настоятельницы. Массивное и некрасивое лицо аббатисы имело такое выражение, словно она вынуждена общаться с тараканами. Да не просто с тараканами, а с теми, которые воруют её драгоценный хлеб. Окинув быстрым взглядом, мягко говоря, далёкую от стройности фигуру, я мысленно добавил к сворованному хлебу и изрядный шмат сала.

Процедура представления вновь повторилась. Только на сей раз я передал аббатисе ещё и письмо, которое мне дал учитель.

– Что ж, мы рады будем принять вас в стенах нашей обители, – без выражения улыбнулась настоятельница. – Только погляжу я, что-то молоды вы для патера.

Подозрительные глазки аббатисы впились в меня цепким, липким взглядом.

– Мне говорили о том, что я молодо выгляжу, – с улыбкой ответил я, стараясь, чтобы улыбка не переросла в едкую ухмылку. – Хотя я старше, чем выгляжу. По воле Господа нашего мне довелось рано вступить на путь служения и не единожды быть отмеченным похвалами наставников за усердие и заслуги перед святым престолом Всеотца. Вицерой нантерский, Стефан, отдельно отмечал мои успехи во время моего недолгого пребывания в Нантере.

Как я и рассчитывал, ссылка на местные авторитеты и определённая постановка слов, подействовало подобно магическому заклинанию от нечисти. Хе! Так кто же тогда аббатиса?…

После моих слов, мысли я благоразумно оставил при себе, настоятельница умерила дерзость.

– Похвально, дитя моё, – сухо улыбнулась она в ответ на мои слова.

«Какое счастье, что я не твоё дитя!! – мысленно вознёс я хвалу всему Мирозданию. Если бы у меня была такая матушка, я б повесился. Душа этой женщины тускло светилась матовым и каким-то неживым светом, рождая ощущение сухого и шершавого, как крупный наждак, льда, лишённого каких-либо красок, словно их вымарали едкой кислотой. Мерзкое ощущение.

Хорошо перстень целовать не надо. Иначе ещё и рвотные позывы пришлось бы сдерживать. Не по сану ей такие почести, пусть и целая аббатиса. Вот будь на её месте аббат, точно пришлось бы слюнявить подозрительного вида камушек. К слову, довольно безвкусный и тусклый – под стать хозяйке.

– Проводи гостей в странноприимный дом и размести их там, – чуть благосклоннее обратилась настоятельница к стоявшей рядом монахине, после чего добавила, лишь слегка повернувшись в нашу сторону. – Так как вы в нашем монастыре проездом, то я не могу разместить вас в общих кельях. Особенно вас, патер, – лёгкий кивок в мой адрес и насмешливая улыбка. – Поэтому сестра Натали проводит вас троих в странноприимный дом.

Сказав это, аббатиса кинула ещё один короткий взгляд на монахиню и удалилась.

Я был готов последовать местному обычаю и осенить себя священным символом. Уж очень неприятный осадок вызвало общение с этой особой. Её замечание в мой адрес, вернее, то, что за ним лежало, мне тоже не понравилось. Взор ядовитой гадюки, честное слово, и то доброжелательнее. Но, вместо бесплотных маханий руками, я на миг прикрыл глаза и мысленно спросил сам себя, вкладывая в вопрос ощущение расширения:

«Чем я сотворяю эту женщину и эту ситуацию в своей жизни? И что ценного я могу получить из всего происходящего?»

Ответ вовсе не всегда приходит мгновенно. Вот и сейчас он не поспешил тут же озарить меня своим сиянием. Так что я переключил внимание на нашу провожатую, окидывая её взглядом.

Ничего особого женщина из себя не представляла. Средних лет, средней внешности, совершенно невзрачная, какая-то совсем никакая, бледная, почти не живая и отрешённая. Ах да, у местных это святостью зовётся – отказ от мирского, от страстей и от собственного тела. Про то, что тело является продолжением души и её творением, местные забывают. Откажись от тела, и ты откажешься от жизни, от инструмента познания, набора опыта и роста – всё равно что медленное и особо извращённое самоубийство. А ведь вроде как самоубийцы в фидеосианстве считаются страшными грешниками…

– Пойдёмте, я вас провожу, – чуть улыбнувшись, обратилась к нам Натали, невольно прерывая мои размышления о противоречиях местной религии. – Вам понадобиться две или три комнаты?

– Две, – вступила в разговор Дая. – Я несу ответственность за свою послушницу, а потому лучше она пусть устроиться рядом со мной, – девушка доверительно улыбнулась. – Характер у неё, знаете ли, не приведи Господи, да и любопытна без меры. Вот не далее сегодняшнего обеда, эта юная послушница решила ноги у чужого коня посмотреть. Показалось ей, видите ли, что лошадка хромает. Так конь чуть не втоптал глупую в солому, – Дая испугано осенила себя священным знаком. – Хорошо хозяин коня подоспел и успокоил животное.