Глава третья

Странные звуки в ночи

Будь я писателем, постоянно думалось мне в моменты набора текста, я бы писал просто и доступно. Не в пример Иннокентию Ивановичу. У него своеобразная манера изложения собственных мыслей, тяжеловесные предложения, которые растягиваются на полстраницы, многочисленные нестыковки. И всё это сдобрено толстым слоем авторских отступлений и никому не нужных размышлений.

Раньше старик писал книги исторические, копался, как он сам выражался, в прошлом. Для меня историческая тематика скучна и малоинтересна. Не мой жанр. Я не особо вникал в смысл написанного Иннокентием Ивановичем, машинально набирал текст, борясь с зевотой.

Ни с того ни с сего Иннокентий Иванович, на дух не переносивший современную художественную литературу, решил написать повесть. И почему-то подростковую. Помнится, ещё совсем недавно он ругал всех без исключения авторов, называя их бездарными, ленивыми и потенциально опасными для общества. Художественная литература, если речь не шла о классике, приравнивалась к низкосортному бульварному чтиву. И вдруг такой поворот. Я до конца так и не понял, Иннокентию Ивановичу захотелось пополнить ряды тех, кого он не переносит, или доказать им же, что он лучше?

Скажу честно, идея старика написать повесть, где главные герои старшеклассники, показалась мне неудачной шуткой. Возможно, я неправ, но когда тебе за восемьдесят, ты ненавидишь всех, кто моложе сорока и совершенно ничего не знаешь о современной молодёжи, писать подростковую повесть, по меньшей мере, странно. Если не сказать больше.

Но Иннокентия Ивановича не страшат трудности. Он вообще вбил себе в голову, что его книга совершит переворот в литературе. И я, разумеется, должен был ему в этом помочь. Вопрос – как? Ответ старика меня сильно удивил. Оказывается, я обязан ввести Иннокентия Ивановича «в курс дела». Это значит, помимо набора текста мне предстояло рассказывать, чем и как живут мои ровесники. Как и о чём говорят, что любят, кого ненавидят, какие книги читают, какое кино смотрят, каких кумиров себе создают.

Общение со стариком превратилось в пытку. Чтобы я ни сказал, Иннокентий Иванович воспринимал сказанное в штыки.

– Что это за музыка, Глеб?! – кричал он, грозя кулаком невидимому обидчику. – Я, по твоей рекомендации вчера смотрел клипы. У меня едва не случился приступ. О чём поют эти люди? Кто они вообще такие?

– Вы же сами просили познакомить вас с кумирами подростков.

– Они кумиры?! Ну нет! Это решительно никуда не годится. У моих литературных героев таких кумиров не будет!

На следующий день Иннокентий Иванович заявил, что современное кино для молодёжи – шаг в пропасть. Не о том снимают, не тех снимают, не так снимают. Но больше всего старика коробила наша речь. Стоило мне начать объяснять значение тех или иных словечек как Иннокентий Иванович хватался за сердце.

– Ничего больше не говори! – просил он. – Беру свои слова обратно, вводить меня «в курс дела» не стоит. Я напишу книгу о правильных подростках, о настоящих комсомольцах, о дружбе и верности.

– Комсомола уже нет лет сто, – засмеялся я.

– Не кощунствуй, Глеб! Я выражаюсь образно. Да, да, и не смейся. В моё время…

Начинались бесконечные истории про «моё время». И трава тогда была зеленее, и вода мокрее, и вообще всё было не так как сейчас, а так как надо.

…Допечатав абзац, я откатился от стола и потянулся. Половина первого ночи. Из открытого окна доносится стрекотание сверчков. Интересно, Генкин Липатий подпевает собратьям или молча сидит в своем домике?

Люська открыла дверь и тихо спросила:

– Печатаешь, Глеб?

– У меня перерыв.

– А мне скучно, – Люська подошла к столу, взяла исписанный каракулями Иннокентия Ивановича лист и сощурила глаза. – Как тебе удается разбирать эти иероглифы? Я ни слова не понимаю. Здесь вообще по-русски написано?

– По-китайски. Положи на место.

– Тебе жалко? О чём он хоть сейчас пишет?

– Можешь прочитать, – я кивнул подбородком на ноутбук. – А лист положи.

Люська поставила на стол локти и прочитала с выражением:

– Если я дал слово, то сдержу его во что бы то ни стало! – горячо заявил Миша. – Ибо настоящий друг слов на ветер не бросает. А дружба для меня – святое. Дружбу я истово ценю, а свою Родину я люблю преданной любовью!

Повисла пауза.

– Ну как? – спросил я.

– Глеб, что это было?

– Диалог двух друзей.

– Они и какого века?

– Из нашего. Обычные десятиклассники.

– Обычные в понимании кого? Что за бредятину ты печатаешь?

– Не я это придумал.

– «Ибо», – хмыкнула Люська. – Устаревшее словечко. Его даже пенсионеры почти не употребляют. А у тебя в книге так говорят старшеклассники?

– Не у меня в книге, а в рукописи Иннокентия Ивановича. Он пишет подростковую повесть.

– Н-да. Он бы ещё сказку написал для самых маленьких. Самое то в его возрасте.

– Мне кажется, сказка у Иннокентия получилась бы намного лучшего этого шедевра. Вчера было такое предложение: «Мальчик ударил себя в грудь кулаком и поклялся перед всем классом исправить двойку по арифметике». Речь идёт не о первоклашке, а о десятикласснике. Иннокентий Иванович даже двадцатилетних называет мальчиками и девочками. Слух режет.

– Так скажи ему об этом.

– Пытался. Орать начинает. Обижается.

– Тогда забей. В конце концов, твоя задача превратить его иероглифы в читаемые предложения. А о чем и как он пишет – не твоя забота. Ибо нефиг заморачиваться.

– Я и не заморачиваюсь, ибо это не в моих правилах.

– Молчал бы лучше, – скривилась Люська. – Ты создаешь проблемы на ровном месте. Вот я никогда не парюсь.

– Считаешь это достоинством?

– Во всяком случае, не считаю это недостатком, – выкрутилась Люська.

Я хотел возразить, но мне помешал странный звук, похожий на хлопок. Не успел я удивиться, как раздался второй, третий… десятый хлопок.

– Глеб, это стрельба, – вскрикнула Люська, схватив меня за руку.

– Оставайся в комнате.

– Ещё чего. Я с тобой.

– На стрельбу не похоже, – сказал я, услышав ещё несколько хлопков. – Может, это звуки с улицы?

– В доме! – выдохнула Люська, достав из кармана телефон.

Я выглянул в коридор. Тишина. Люська крепко держала меня за руку.

– Ослабь хватку, – попросил я, направляясь к лестнице.

– Глеб, мне не страшно, но как-то не по себе. По-твоему, мы правильно поступаем, спускаясь вниз?

– А что предлагаешь ты?

– Ну не знаю… вызвать полицию. Или позвонить Димке.

– Чем тебе Димон поможет?

– Настроение поднимет.

– Стой здесь, а я пройдусь по первому этажу.

– Ты опять? Сказала же, я иду с тобой.

В гостиной мы увидели распахнутую входную дверь.

– Похоже, у нас гости, – прошептал я. – Поднимаемся наверх и вызываем полицию.

– А почему и в кого они стреляли? – дрожала Люська.

Едва мы дошли до лестницы, как на крыльце послышался шум и отчётливый голос Дронова:

– Опять мизинец ушиб. Что за невезение такое.

– Генка?! – Люська рванула к двери.

Наше появление испугало Генку настолько, что он рухнул со ступенек и громко застонал.

– Что вы здесь делаете? – спросил он, растирая бок.

– Хорошенький вопрос. Вообще-то мы здесь живем.

– Разве можно выскакивать так внезапно? А если бы у меня сердце от испуга остановилось?

– Удивляюсь, как ты ещё не на инвалидности, – Люська протянула Генке руку. – Вставай.

– Больно.

– Терпи.

– Всё равно больно.

– В конце концов, ты мужчина, Ген. Хватит ныть.

– Посмотрел бы я на тебя, свались ты с лестницы.

– С какой стати тебя на улицу вынесло? Я думала, спишь давно.

– Уснёшь здесь, как же. В комнате душно.

– А кондиционер тебе для чего?

– Я не могу его включить.

– Почему?

– Меня может просквозить.

– С улицы ветерок прохладный дует, – сказал я Генке. – У меня в комнате не душно.

– Конечно, не душно, если окно открыто. А ты попробуй, закрой окно и попытайся уснуть.

– Так не закрывай, – взвилась Люська.

– Не могу. С улицы аромат цветов проникает, у меня аллергия, я начинаю чихать. Вот хотел прогуляться по саду, подышать свежим воздухом.

– Хлопки твоих рук дело?

– Вы тоже их слышали? – Генка завертел головой и понизил голос до шёпота. – Стоило мне спуститься с крыльца, как раздались эти звуки. Будто в доме кто-то стрелял…

– Вот! – Люська толкнула меня в плечо. – Я же тебе говорила.

– Я испугался и решил отсидеться в клумбе, – прогнусавил Генка. – Потом вспомнил, что в комнате остался Липатий и поспешил к нему, но оступился и повредил мизинец. Только встал на ноги, появились вы.

– Липатия он пожалел. А о нас не подумал?

– И о вас подумал, но Липатий…

– Слушайте, вам не кажется, что пахнет горелым? – перебил я Генку, переступив порог дома.

– Определённо, чем-то пахнет, – согласился Дронов. – Вроде подгорелыми сырниками.

– Сам ты сырник, – отмахнулась Люська. – Прокисшим супом воняет.

– Ты случайно на плите ничего не забыла выключить? – спросил я, спеша на кухню.

– Я к плите не приближалась.

– А вдруг на кухне кто-то есть? – проговорил Генка, замерев на месте.

– Нет там никого, – уверенно ответил я, толкнув дверь.

Когда щёлкнул выключателем и осмотрелся, ткнул пальцем в микроволновку.

– Что это?

Люська подбежала к столу и скорчила гримасу.

– Фу-у! Какая гадость.

– Что там? Покажите, я ничего не вижу, – просил Генка.

– Ты для начала в кухню пройди, – Люська открыла микроволновку и замахала рукой. – Так и есть – яйца.

– Яйца? – удивился Генка. – А как они там оказались?

– Ты меня спрашиваешь? – Люська уперла в меня взгляд. – Глеб, это ты додумался сунуть в микроволновку десяток яиц?

– Мозги включи. Мы с тобой у меня в комнате сидели. Мог я незаметно выйти, спуститься в кухню, а потом очутиться в комнате, чтобы ты этого не заметила.

– Действительно, у тебя алиби, – хмыкнула Люська. – Ген, а ты случайно, перед тем как выйти подышать воздух, не заходил на кухню?

– Люся, как тебе в голову пришло, что я положил яйца в микроволновую печь?

– Не привидение же здесь хозяйничало. Кроме нас в доме никого нет.

– Ещё Липатий, – пискнул Генка, – но он вряд ли…

– Ой, даже не продолжай, – гаркнула Люська.

И тут меня осенило и передёрнуло одновременно.

– Значит, говоришь, кроме нас в доме больше никого нет? Хм! Хороши мы с тобой, ничего не скажешь. Брат с сестрой, называется.

– Ты чего, Глеб?

– Про младшую сестренку забыли.

– Раиса Борисовна! – ахнул Генка.

– Райка?! – заорала Люська. – Ну держись!

– Думаете, это она? – тараторил Генка, семеня за нами.