Те железные парни
                       в том сорок проклятом году.
 

Погибшие

 
Без вести пропавшие бои!
Сколько их, неведомых,
                             в которых
Падали ровесники мои
На войною выжженных просторах.
Ни к чему громоздкие слова.
От убитых не родятся дети.
Утешалась и была права
Крепче всех любившая на свете.
И других —
             по-прежнему чиста —
Ласковым одаривала взглядом.
Приходили…
              Но не на места
Тех,
      ушедших,
                   а вставали рядом.
Словно перетянуты шнурком
Их места, как на музейном кресле.
Воротился каждый бы в свой дом,
Если бы сейчас они воскресли…
 

Две темы

 
Нет, невозможно это!
Попробуй-ка назови
Хотя б одного поэта,
Который не пел о любви.
 
 
Но и в тишайшие годы
Ты не отыщешь мне
Хотя б одного кого-то,
Кто не писал о войне…
 

Сороковые

 
Нам никуда от них не деться.
Их век неизмеримо долог.
В подушке каждого младенца
Сидит заржавленный осколок.
 

Обращение

 
Ушедшие, они, конечно, знают,
Как мы живем, наш каждый шаг и час
И думают, и созидают с нами,
А иногда, быть может, и за нас.
Поэтому, наверное, взрослея,
Пронзая толщу невозвратных дней,
С годами человечество мудрее,
В мечтах смелее и в делах сильней.
Рационализаторство природы!
Умы ушедших светят нам из тьмы…
О, как за те четыре страшных года
Непоправимо поумнели мы.
Ни часу я под пулями не прожил.
Мне мирная страна судьбой дана,
Но не могу я без холодной дрожи
Произнести короткое – «война».
Она во мне горит кровавым нервом,
Вдается в душу огненной дугой,
Ведь не обрушься небо в сорок первом —
И я бы нынче был совсем другой.
И как поэты прежде муз просили
Гнать кровь стиха в сплетеньях строчек-жил,
Так павших я прошу о вещей силе
Сказать о том, чего не пережил…
 

Бездорожье

«Счастье существует лишь на проторенных путях (в обыденной жизни)» – цитата из романа Шатобриана «Рене». Пушкин любил это высказывание и часто цитировал.

Из источника

 
…А Пушкин не был декабристом:
Уж так сложилось,
                      что не смог
Избрать
         в российском поле чистом
Печальнейшую из дорог.
И не пришелся ко двору он:
Царям свободная хвала,
Которую поэт дарует,
Тогда не надобна была.
Зато святому самовластью
Любви
        служил он не за страх,
Но знал,
          что обретают счастье
Лишь на обыденных путях,
Но знал и то,
                что искра божья,
Не озаряя торный путь,
Всегда ведет по бездорожью.
И в этом – суть. И в этом – суть!
 

На острове Святой Елены

 
Что видеть мог Наполеон,
Прозревший перед смертным часом,
Когда был словно распылен
На тысячи видений разум?
Когда бесплотною толпой
Клубились отблески былого:
Изгнание, Тулонский бой,
Коронованье, Ватерлоо…
Раскручиваясь все быстрей,
Сливались битвы, страны, лица:
Москва, Египет…
                    Князь Андрей
Под синевой Аустерлица.
 

Мураново

 
Ты помнишь, мы в Мураново брели
Вслед за бегущей по лазури тучей,
Нисколько не робея той земли,
Где жил поэт российский Федор Тютчев.
Шел дождь из жарких солнечных лучей
Со звонким градом
                       птичьих песнопений.
Он становился ярче, горячей,
А душный ветер веял все степенней.
До немоты прозрачная река!
Как из другого мира тени рыбьи!
Речной травой обвиты облака,
Плывущие по золотистой зыби!
…И стерлась непонятная черта,
Как будто бы пришел конец разлуке.
И я впервые Тютчева читал,
Сменив слова на запахи и звуки!
 

Реконструкция

 
Ломают люди старый дом —
Мотор ярится.
Водитель в стену бьет ядром
И матерится!
Умели строить в те года:
Вот это – кладка!
Что здесь механика,
                         сюда
Нужна взрывчатка!
Прораб по-фронтовому крут —
Не любит споров:
Ведь люди новоселья ждут!
Давай саперов!
Пришли.
          Рванули.
                    Божья мать!
Щебенка – градом…
А можно было не ломать
И строить рядом.
 

Дом

 
От старинного дома
                       останутся стены
С напряженными торсами
                               кариатид.
Дом лесами оденется
                          и постепенно
Все удобства двадцатого века вместит!
Будут лифты сновать
                         вверх и вниз неустанно.
Никаких коммуналок!
                         Одна благодать —
Жить в отдельной квартире,
                                 где в белую ванну
Можно влезть
                и о вечности порассуждать.
Словом, все будет,
                       как полагается,
                                         кроме
Одного нарушенья порядка вещей:
В самом деле,
                  а как быть с законом о форме,
Содержанию соответствующей?
 

Рассказ старого скульптора о первом вдохновении

 
– Ей, богу, такого ответа
Не ожидал никак…
– Контрреволюция – это
Люди в особняках.
Я – молодой, чумазый.
Со мной человек шесть.
Стучимся —
             и к носу маузер:
«Кто еще в доме есть?»
Наверх поднимались молча,
Крадучись по пятам,
Рванули:
          «А ну, сволочи!»
А там…
Мы на пороге замерли.
Там…
Ослеплены.
Там женщины беломраморные,
Крылатые пацаны!
А эти (числом не меньше.
У них,
      так и есть,
                   штаб!)
С наганами – и за женщин.
Пали, мол, в баб!
– И не стреляли?
                   – Куда там!
Этот маневр не нов.
По – твердым телам статуй.
По – мягким телам юнкеров.
Грохот, осколки, ругань…
Эти шли до конца!
И Афродите безрукой
Нечем закрыть лица…
Лег по углам грохот.
Утренний свет сер.
Домовладелец охал —
Контрреволюционер!
Он своей пули дождался,
Враг пробудившихся масс…
А я сразу после Гражданской
Подался во ВХУТЕМАС…
 

Диспут

Легенда

 
Был прорицатель сморщен, стар,
В пещеру втиснут.
Был дерзок, молод комиссар —
И вышел диспут.
 
 
– Мы революции врагов
Разгоним стаю!
Не будет больше бедняков!
– Я это знаю…
 
 
– Мы всех накормим.
                         Наш набат
Весь мир разбудит!
Жизнь станет краше во сто крат!
– Все так и будет…
 
 
– Поднимет чудо-города
Всех звонниц выше
Страна свободного труда!
– Я это вижу…
 
 
– Да ты, старик, и впрямь – пророк!
Тогда скажи мне:
Как я умру? Какой мой срок
Отпущен в жизни?
 
 
Ты не молчи – я устою!
За дело наше
Готов я смерть принять в бою,
Под пыткой вражьей.
Пусть будет страшен мой конец,
А все же светел!
Не бойся, говори, отец!
 
 
Он не ответил.
 

Мемориальная доска

 
Золоченые буквы читаю:
«В этом доме работал и жил…»
Здесь он лучшие строчки сложил,
Те, которые я почитаю,
Те, которые чувствую кожей,
И хожу ведь сюда оттого.
Вот и мраморный профиль его.
Знатоки говорят:
                    непохожий.
Ну и пусть!
             Я бы зря не корил
Эти мемориальные доски —
Ведь вон там,
                у дворовой березки,
Он стоял, папиросу курил…
 

Маросейка

 
Я лбом к стеклу прижимаюсь:
                                    темно в заоконном мире.
На милую Маросейку
                         ночь опустилась опять.
Уже тишина поселилась
                            в большой коммунальной квартире,
Все реже шаги в коридоре —
                                 и нужно поэтому спать.
И бабушка стелет постель мне,
                                      шепча непонятно и мудро:
– Вот жизнь-то, прошла-пробежала,
                                            как день, пролетела, кажись…
Что значит «прошла»? – удивляюсь,
                                           ведь завтра опять будет утро.
Что значит – «как день, пролетела»?
                                             Ведь это же целая жизнь!
 

Взросление

 
…А в детстве неминуемая порка
Казалась мне страшней небытия!
Как больно ощущать!
                         Как помнить горько! —
Что я бессилен
                  за пределом «я»!
Мой детский ум упорно с этим спорил.
Воздушный замок рос и шел на слом…
Я повзрослел, когда однажды понял,
Что не всесилен и в себе самом…
 

Вечер встреч

 
Седой учитель держит речь
И плачет поневоле —
Традиционный вечер встреч
Сегодня в нашей школе.
 
 
Я тихо выйду в коридор —
Тоска по переменам
Во мне осталась до сих пор,
А руки пахнут мелом.
 
 
И в сердце радостная дрожь
Начальных дней наследство,
Как будто не во тьму идешь,
А в детство…
 

Парта

 
Я подчинюсь потребности невнятной.
Я отмахнусь от бесконечных дел,
И я припомню,
                 за какою партой
Кто из моих товарищей сидел.
Всех рассажу и шумом класс наполню…
Но память вдруг споткнется на бегу:
Я места своего никак не вспомню,
Найти свою же парту не могу…
 

Молоденький учитель

И. А. Осокиной

 
Молоденький учитель,
Я у доски страдал,
А ученик-мучитель
Вопросы задавал.
Откинет крышку парты,
Наставит гневный взгляд:
– А вот Некрасов в карты
Горазд был, говорят?
Добро и разум сеял,
А сам!
Да как он мог?
А что Сергей Есенин,
А Александр Блок
Творили в жизни личной!!
Скажите – почему?
 
 
…Я непедагогично
Молчал в ответ ему.
Не знал я, как об этом
Сказать ученикам.
Нет! Нелегко поэтам
Жить по своим стихам.
 

Воспоминания о райкоме

Павлу Гусеву

 
Я был инструктором райкома,
Райкома ВЛКСМ.
Я был в райкоме словно дома,
Знал всех и был известен всем.
 
 
Снимая трубку телефона,
Я мог решить любой вопрос:
Достать молочные бидоны
И провести спортивный кросс.
 
 
О, как я убеждал умело,
Старался заглянуть в нутро.
Когда ж не выгорало дело,
Грозился вызвать на бюро!
 
 
К полночи доплетясь до дома,
Снопом валился на диван,
Как будто я построил домну
Или собрал подъемный кран.
 
 
Оговорюсь на всякий случай:
Я знал проколы и успех.
Да, я инструктор был не лучший,
А все же был не хуже всех!
 
 
Как говорится, по другому
Теперь я ведомству служу,
Но в переулок тот, к райкому,
С хорошей грустью захожу.
 
 
Здесь все в дыму табачном тонет,
Как прежде, срочных дел – гора.
И, словно взмыленные кони,
Проносятся инструктора.
 
 
Мальчишечка звонкоголосый
Кричит, настойчив и ретив:
– Вы не решаете вопросы!
А для чего тогда актив?..
 
 
И, трубку положив
                       сердито,
Он, хмурясь, остужает пыл.
Еще все это не забыто:
И я таким недавно был!
 
 
Предполагал успеть повсюду,
А в голосе звенела сталь,
Но я таким уже не буду
– Смешным, напористым…
                                А жаль.
 

Тень кроны

 
Природа стирает людские следы,
Как будто прорехи латает:
Пустеют деревни —
                      дичают сады,
Колодцы травой зарастают.
И, словно обиду на мир затая,
Меж тучами прячется солнце…
А может быть, жизнь,
                         до кровинки твоя,
Не только тобою живется?
В лесу заплутаешь,
                      присядешь на пень
И, слушая шорохи, звоны,
Почувствуешь:
                 ты – лишь узорная тень
Лучами пронизанной кроны…
 

Зимний этюд

 
Март. Ветер.
              Я совсем продрог.
Река, замерзшая, прямая,
Течет притоки принимая
Под снегом спрятанных дорог.
Река жива и без воды:
Ее волнуют, морщат, зыбят
Припорошенные следы,
Лыжни,
        а с неба сыплет, сыплет…
Мир черно-белый,
                     смазан, смутен,
Мир снегопадом испещрен,
Мир, словно фильм,
                        который крутят
С доисторических времен…
 

Монолог

 
…И каким себя умным-разумным ни числи,
Как досаду сомнений в себе ни глуши,
Все равно есть на свете
                             и чувства, и мысли,
На которые просто не хватит души.
Может, гены не те?
                     И среда подкачала?
Не дано! И тебя ничего не спасет:
С рук талант не купить.
                          Не начать жизнь сначала.
Не достичь ослепительных этих высот!
Что ж, смирись и живи.
                           Есть иные заботы,
Приносящие радость, достаток и честь…
Но, копаясь в земле,
                        не забудь про высоты —
Те, что не для тебя,
                       ну а все-таки есть!
 

Дорожная исповедь

Геннадию Игнатову

 
Дождливый ветер просквозил до дрожи.
Автобус опоздал на целый час.
Чем дальше в жизнь —
                        тем становлюсь похожей
На вас, мои попутчики,
                            на вас!
А был когда-то
                   простодушным богом,
Предполагал весь мир
                          перевернуть!
Нуждался в малом, рассуждал о многом…
Все так,
         должно быть,
                         начинают путь.
Чем дальше в жизнь,
                        тем все трудней на деле
По-божьи жить
                 и думать о святом:
Сначала понял,
               что небеспределен,
Что невсесилен —
                    выяснил потом.
И так живу,
             от глупостей опомнясь.
Попутчиками
              сдавленный с боков…
Как втиснулись
                  в окраинный автобус
Полсотни неудавшихся богов?!
 

Поэт и врач

 
Хочу,
      чтобы путь мой был долог,
Но каждому —
                время свое.
Ах, мой дорогой кардиолог,
Послушайте сердце мое!
Хоть мне далеко до больницы
И с виду я не инвалид,
Но сердце болит и томится,
Томится оно и болит!
– Дышите.
            Оденьтесь.
                         Картина
Болезни понятна:
                   скорей
Всего, у вас —
                тахикардия…
– По-нашему, значит,
                         хорей! —
Что ж, с веком больным,
                              суматошным
Ты, сердце, пребудешь в ладах,
Коль бьешься размером двусложным
С ударом
           на первых слогах!
 

Иронический автопортрет

 
Все время спешащий,
                          беседующий сам с собою,
С тоскою смотрящий
                          хорошеньким девушкам вслед,
Зашоренный службой,
                          стреноженный милой семьею —
Таков рядовой современный советский поэт.
Нет! Он, как и был,
                      выразитель, певец и так дале…
В нем Дантов огонь подугас, но еще не зачах:
Он ищет любовь
                   в заурядном семейном скандале,
Он душу народа исследует в очередях.
Он пишет о БАМе, о храме,
                                о старенькой маме,
Про трубопрокатный
                        и трепетный девичий стан,
Он может всплакнуть
                         над березкою, ставшей дровами.
Воспеть лесорубов,
                      перевыполняющих план.
Он пишет в автобусе, в поезде и в самолете,
Использует также
                     троллейбус, метро и трамвай,
Поэтому эпоса
                 вы у него не найдете:
Сложил три куплета —
                         и хватит, приехал, вставай!
Вот так он живет
                    и прижизненной славы не просит,
Но верит, конечно:
                       в один из ближайших веков
Прикрепят, быть может,
                            в автобусе сто сорок восемь
Табличку:
            ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ
                ПОЭТ ПОЛЯКОВ