III
На сходе в отдельном помещении какого-то шалмана пирует случайная шайка Дрына. Уже изрядно пьяные, прозвища на любой лад: Дрын, Фикса, Сизый, Мыта, Щерба, Хлыст…
– Вот ты, Дрын, дружка свояво жа пошто прикончил? – обиженно укоряет Фикса, – Может, отудобел бы парняга, а ты, не жалея, жахаешь…
Авдей прихлопнул Фиксе по желваку:
– Суди трезво, пьянь шалманная… Отудобел, нет ли – куды нам с обузой? В лазарет, так сразу всех подпишут, а там и до каторги дорожку наведут? Мне иное душу тянет…
– Есть ли у нас души-то? – вздохнул Фикса.
– Каки есть, пущай и очерствелые, – не поддался Авдей, – Бездушно было бросить его на дороге издыхать… Мне покоя не даёт иное: целен фургон усадебной да бабьей дряни, а самое стоящее из того – что? Посуда серебряная?
– А парча, шелка, меха два барабана – не ходовой товар? Одна люлька выжмет зриму монету? – перечислил Фикса.
– Парчу и шелка, прочее барахло легко в оборот пущу… В неделю избавлюсь…, – встрял Сизый.
– Да и с мехами залома не будет… Мы со Щербой метнёмся по Сибирским пристаням да скинем…, – поддержал Мыта.
– Трёп всё это…, – не согласился Хлыст, извозчик банды, – Шкурки к малахаям приторочены, посему бабаёв подряжать придётся… А люльку сам найду… кому в цену скинуть…
– Щепетом займитесь – барабаны полны оной дряни…, – повелительно цыкнул Авдей, – Не о том баю! Мортуйте: купец добро хоронит, сорвался аж на грузовике, а желтухи бы с собою шиш да маленько? Лишь подсолнухи с жилетки Кирила?
– Всё обрыскали, Дрын, сам же подле был?
– Желтуха должна была быть в обозе всяко…, – стоит на своём Авдей, – Рундук али мошна неброськая, а всяко? Не обманный же манёвр с грузовиком затеяли?
– А кого страшиться, ежели сборы их в тайности шли? – спорит Фикса, – Не распусти я уши на шалмане, и невдомёк бы на чужие плутни?
– Шоферишку вот жаль упустили, драпанул по недогляду, сволочь… Может, открыл бы што? – обмяк главарь.
– Коли пустились без желтухи, побоялись все ценности в одном обозе тащить, так получается? – рассудил извозчик.
– Люлька пустая, кладь в фургоне заложена…, – мыслит вслух главарь, – А желтуха, стало быть, оставлена на ужотко? Особняк ихний надо обрыскать!
– Тянуть тады нельзя! – оживился Сизый, – Купчишки под снегом лежат, до весны не сыскать, а не добрались докуды надо – быстро трезвон покатится?
– И распнут нас, коли пымают, без судебной приправки…, – поддержал Фикса. Авдей снова цыкнул и ударил по столу:
– Хай гульбанить! С утра возвернёмся в Нижеград, дом скородумовский поедем щупать! Чую, желтуха прятана там…
***
Морозным солнечным днём до ворот особняка Скородумова подкатил экипаж, из него сошёл Михей Сухарев. Хотел постучать, выходит Туся с корзиной, натыкается на Михея.
– Што ж ты, Михей Яковлев, жанихался ешшо в пятницу, а к назначенному не пришёл? А я принаряжалась почём зря? – с нотками девичьей обиды съязвила девушка.
– Звиняй меня, Туся… Обещал я тебе увеселения карусельные, а вышло, што прибыл звать отобедать поминально…, – потупил взгляд Михей.
Туся аж оторопела:
– Лицо с тебя как спало, што стряслось?
– Третьего дня погубили отца моего! В ту же пятницу…
– Ай ба, што деется… Бяда-те эка случилась, – запричитала девушка.
– Чаяли, закутил, хотя и не водилось энова, а позаутрени просвирня нашептала, нашли-де в Започаинье мертвеца…
– Ай ба… бяда эка…
– На полицейской канцелярии ноне табличка висит «рабочия милиция», а дверь всё одно на клямке, стучи – не достучишься… Посмертну бумагу выправить некому…
– В церковной книге метрика останется, аки образуется, и свидетельству выправишь чин по чину?
– Так и мыслю… Отца отпели и в могилку ужо положили, помянуть собираются, а я карету подрядил по твою персону…
– Да кто я тебе? Сошти, никто – мельком знакомица?
– Не гони, Туся, не шуткой по тебе думаю… Полюбилась ты мне с первого взгляда. Наскоро прочил родителям представить, да и сватов к Рождеству засылать, а вышло вона как…
– Скорый кой… Ну, обожди – скорби в одеждах приму…
Туся торопливо скрылась за дверь, задышала неровно, раскраснелась, перекрестилась и, шепча, пустила слезу:
– Чай не бывает так, Господи! Сердце кровью льётся, а не отступить уже…
***
Экипаж с Михеем и Тусей сворачивает на перекрёстке, в момент к воротам дома Скородумовых подкатывает экипаж. Бандиты Дрына спешиваются и проникают во двор.
– Фикса, во-первой зри крыльцо, остальны метнитесь по двору, и не шуметь до шухеру.., – прикрикивает главарь.
Фикса с пистолетом в руке подбежал к крыльцу. Демид – среднего возраста дворник – вышел из-за крыльца и, не завидя других налётчиков, замахнулся на Фиксу лопатой:
– А ну, скинь оружию наземь, клять бандитская!
Вместо чтобы пальнуть, Фикса вскинул руки над головой, ожидая удара, и присел. От повиновения бандита дворник замешкался, в момент к нему подскочил Сизый и тыкнул ножом под рёбра. Демид тут же осел и слёг возле крыльца.
– В покоях кого встретите – не пырять до поры! – цыкнул главарь, – Про хозяйские тайники разузнать надо…
***
Древоделы Сухаревы имели комбинированный дом, фасадом выходящий на улицу. В каменном цоколе держали собственную столярку, сами обретались на добротно срубленном втором этаже. Дом был обнесён высоким кирпичным забором, имел закрытый дворик со створовыми воротами под аркой.
На улице немноголюдно, возле ворот недлинная очередь нищих к двум справно одетым мужикам. Мужики разливают из бочонков в свою и принесённую посуду квас, кому сбитень, из лотка раздают пирожки и иную выпечку.
– Помяните Якова Степаныча добрым словом…
– Добрый был человек… От вечныя муки избави его, Господи! – благодарят поминающие.
– Безвременно покинул нас, не по своей воле!
– А руки-те экие имел Яков Степанович?
– Прости яму Боже и помилуй!
Лоток скоро пустеет, из калитки створа ворот появляется женщина и восполняет выпечкой. Получив поминальные яства, нищие уносят их с собой, а многие тут же кушают и выпивают, крестясь и поминая Сухарева Якова Степановича.
Михей и Туся подъехали к дому, отпустили экипаж.
– Проходите, Михей… и зазноба твоя…
Горница дома Сухаревых представала ухоженной, обставлена была резной мебелью. Посереди длинный составной стол под скатертью, почти упиравшийся в высокий комод. На комоде перед иконой с ликом Спаса коптит лампадка. Рядом стоит фотокарточка Якова Сухарева за вензельной рамкой.
Поминальную обедню обслуживали сёстры Михея, молодые девушки Анна и Алёна. Копошились вокруг поминающих, подавали яства, меняли плошки. За столом человек пятнадцать разных возрастов кушают и поминают.
Молодые люди заняли места ближе к родственникам.
– Девицы, што вокруг стола суетятся, прислуга ваша? – шепнула Туся.
– Што ты? Чай не до жиру, – усмехнулся Михей, – Древоделы мы не из прытко зажиточных… Весь капиталец в руках, маменька экономкой служит в прибыльном доме… Сёстры то… родные… Осанистая – Лёнка, а погузастее, так то Нюшка…
– Вот не знай! Пойду ли, помогу?
– Обожди… Отобедают люди, там вызовись, коли хошь…
– Позналось мне, отец твой старого обряду, а по вашему дому да одёжкам, ладно тачанным, и не скажешь?
– Дед Степан, бают, строг в своей вере был… После смерти яво, младых отца с братьями в городу прижили, а единоверцам тут послабления позволительны… Сёстры мои так вопше церкву щёпотников посещают…
– Да и самоё я щёпотью окщаюсь?
– По мне так нет противности… Из молитв только и знаю Отче наш… Я по дереву мастерю, в доме многое с моей руки…
– Пригоже…, – похвалила Туся, – Лет-то те сколь?
– Двадцать пошти…
***
Прихожие люди поминают Якова Степановича простыми словами, набожные – словами заупокойного тропаря.
– Безвременно почил наш Яков Степаныч… Упокой Господи душу усопшаго!
– Умелец и широкой души был добрый человек… Вечныя муки избави!
– От дела не бежал и в помощи величал…
– Прости его Человеколюбец Бог и помилуй!
– Аки жа можно человека погубить?
– И убиенным погребение и поминание до́лжно…
– Безвременно, безвременно почил… царствию небесному покойного учини!
– И душе яво полезныя сотвори!
– Изловили чай душегубов-те? – некто с дальнего края.
– Посейчас и узнать не у кого…, – ответил Михей, – Куды не притязай, повсея али не ведают, али нет ни души…
– Бяда экая…
– Ну, Евдокия и сродники, скорбим с вами! – поднялся с места бородатый мужичок, – Якова Степаныча, спаси Господи, славно помянули, пора и званым честь признать!
Евдокия – мать Михея – поднялась и поблагодарила:
– Помилуйте и вам, люди добры!
Поминающие разошлись, отбивая поклоны на выходе. За столом остались только сродники: Туся и Михей, мать Михея Евдокия Филипповна, бородатые дядья Андрей и Михаил Степановичи, их жёны Феона Ивановна, Апполинария Ильинична.
– Из чьих барышня будет? – наконец, нашла паузу мать и кивнула на девушку.
– Туся оныя, – начал Михей, девушка спешно отвела от неудобного расспроса, понимая, что парень мало что знает:
– Таисия Акифиева из Заломовых! Хотя осталось нас на белом свете, посшитай, я да Гаранька, братец младшой… Лямой мальца, а парняга душевный…
– Родители аки жа? – погладил бороду дядька Андрей.
– Отец чай в лесах сгинул…, – затараторила девушка, – Люди баяли косматый заломал… Маменька и скорби годинной не пережила как усопла… Тётка взялась опекать, да в тот жа год преставилась, тады и продали нас в услужение…
– Заломал медведь Заломова? – заметил дядька Михаил и посетовал: – Хватили лиха, стало быть?
– Чай не младенцы по ту пору были, едино держались…, – ответила Туся и поджалась к Михею.
– Вижу, Полюшка, поладят они? – шепнула тётка Феона сидящей рядом Апполинарии.
– Далече зришь… Да не к часу баять о том…
– А лета тебе коя, барышня? – вступилась Евдокия.
– Осьмнадцатый, а Гаране шоснадцать, – ответила девушка и еле слышно шепнула Михею: – Не испужает? Обнадёжил – не отрекай?
– Што ты, Тусенька, и в мыслях не имел…, – шепнул ей Михей, и осадил тёток: – Тётушки, буде вам пустословить!
– Пожалуй, пойду-ка! – неожиданно встала девушка, – Покамест косточки мои добела промоют, Лёнке с Нюшей помогу… Умаялись вдвоём, поди, всю обедню на кутье…
Туся ушла на кухоньку помогать сёстрам Михея.
– Ох, бойка зазноба… и разумли́ва! – Евдокия взяла сына за руку, – Проти́ву от меня не будет…
– Давно ли ладите? – прищурилась Феона.
– С неприятия да без ладу не повёл бы в дом… Жаль, отцу открыться не вышло…, – отрёк Михей.
– Ну да… Терь уж и не выйдет…, – охолонилась Феона.
***
Едва договорила, тётки успели поохать, в дверь заглянул один из отобедавших бородачей, окинул всех взглядом и как-то виновато обратился к Евдокии Филипповне:
– У ворот ваших Свишка притулился, причитает чаво-та! Пригласить бы, помянуть Якова Степаныча? Грешно эким днём убогих отваживать?
– Как жа, чай как жа не приветить-те? – встрепенулась мать, – Михей, поди-ка выйди на дворок, кликни Блаженного… Яков наш близко Свишку привечал…
Своею рукой отворив перед нищим дверь, Михей привёл бородача в лохмотьях, истрёпанных башмаках, с кривым подогом в руке – Свишку Блаженного. Стол был уже прибран, но загузастая Анна с кутьёй и квасом стояла наготове.
– Свишка, сердешный, что жа до ворот-те дошёл, а в дом нейдёшь? Али обидели чем? – приподнялась со стула Евдокия. Остальные развернулись на Свишку и затихли.
– Незвань на дом – держись за кром! – скрипучим голосом оправдался блаженный.
– Што ты, сердешный, кое неверие?
Свишка тронул лоб навершием подога, приклонился, отставил подог к стене, и стоит в ожидании приглашения к столу:
– С поклоном вам, люди добры…
– Здрав будь, Свирид! – откликнулись дядья.
– Здравствуй, Свиша! – поддержали тётки.
– Пойди к столу, помянуй Якова кутьёй да квасицем…, – предложила Евдокия, Анна поставила на дальний конец стола поминальные блюда, – А хошь, и покрепше чем?
Свишка сел, но демонстративно всё отодвинул:
– Чур меня… Мнимое Свишке без хмельного открыто…
– Не чурайся, Блаженный… Помянуй скоромно…
– Поминати надо-те мыслею доброю… До девятины душа убиенного за вас прещатися, до сорочины во снах являтися…, – отнекался Свишка и зыркнул на Тусю: – Поднеси мне, молоди́ца, мурцовки плошку, да сбитеньку́ малёшку…
– Обождёшь чуток, так покрошу на скору руку? – упредила Туся и увлекла за собою на кухню Анну.
– А напредки́, люди добры, навещаю терзания смутные…, – Свишка вкатил глаза под лоб, вогнав всех присутствующих в оторопь, – Годы грядут лихие, голодные… Погибелью охватит землю до окияна дальнего, брат пыдёт на брата, отец на сына… Оны отрекутся от Бога своего, ины на плаху взойдут с Его знамением… Многих Он призовёт ране отведённого, а иным отпустит страдания во веки вечные…
– Никак война к нам докатится? – не выдержала Феона.
– Всё грядёт, война и голод, и болезнь и холод… И богаты станут нищими, и дома под пепелищами…, – молвил Свишка.
Туся принесла плошку, поставила перед блаженным:
– Лячкай, сердешный, иди ли с Богом… Пужать людей не время выбрал, усопшего поминаем…
Свишка осёкся, вернул глаза и зыркнул на хозяев:
– Род ваш, хозяева приветные, многия напасти стороной обойдут, держаться коли купно будете…
После чего Свишка схватил за руки Алёну с Тусей, её как обдало жаром и пошатнуло, и навещал обеим:
– Те, молоди́ца, разлуку навещаю и скитания в чужбине… А тебе, девка, довеку тяглом стиснуться… Наперёд горюшко тя караулит изнова, опосля все бе́ды отступят на́долго…
– Усладно, што на́долго, – Туся высвободилась, переняла у Анны бумажный куль, сунула Свишке: – Не серчай на меня, Свирид, а печево вот… с собою прихвати…
– Заёмно в экой отраде душу чаять…, – одобряя повадки девушки, сощурилась Феона.
– Сметливую девку врасплох не застанешь…, – поддержала Апполинария.
О проекте
О подписке