Не там, где сходятся,
где встреча
и на ромашках ворожат,
где, губ не пряча,
не переча,
уже собой не дорожат, –
совсем не там,
а много позже
есть час,
незнаемый тобой,
где две судьбы,
еще не схожих,
одной становятся судьбой.
А до того,
в горах плутая,
на крутизну,
под облака
тебя ведет тропа крутая,
не проторенная пока.
Секут дожди
и почву месят,
грозя обвалами камней.
…Который год,
который месяц
иду к тебе,
а ты ко мне.
О, как тропа моя извита,
и ты на ней
в иные дни
то вдруг теряешься из виду,
а то –
лишь руку протяни.
И снова пропасть под ногами
непостижимой глубины,
и равнодушными снегами
мы, как стеной,
разделены.
В пути застигнуты пургою.
С дороги сбились.
Но весной
все начинается другою,
неповторимой новизной.
И я смеюсь над буревалом,
где страх меня одолевал,
где я грустил,
за перевалом
увидев новый перевал.
Ломая кромку ледяную,
опять бежит моя тропа
туда, где сходится вплотную
с твоей судьбой
моя судьба.
Моя любовь к тебе – как горная вершина
или волна солоноватая морская.
Все, чем я жил и чем живу, она вершила,
ни на минуту от себя не отпуская.
Я видел, как она растет и как шагает,
то сокрушительна, а то нетороплива.
Она то стужей леденит, то обжигает,
пора прилива у нее, пора отлива.
Она не бросит ни за что, но и не просит
бежать за ней, когда за дверью непогода.
Она раскинется тайгой, где нету просек,
а то прикинется рекой, где нету брода.
А ты все так же дорожишь лишь небом синим.
Зачем ты веришь в эту ложь, не понимаю,
и так растерянно дрожишь под небом зимним,
и так испуганно живешь от мая к маю.
С мокрой травы в лесу
стряхиваю росу.
Хочешь, стихотворенье
из лесу принесу?
В комнате, еще темной,
чмокнешь во сне губами.
Земляникою пахнет теплой?
Сеном? Или грибами?
Где-то кузнец стрекочет,
травинка щеку щекочет –
тебя разбудить от солнца
стихотворенье хочет.
А ты все не просыпаешься,
все ты не просыпаешься,
одними губами сонными
медленно улыбаешься:
«Что, мол, опять за шалости?
Нет в тебе, видно, жалости!
Где же черты солидности,
признаки возмужалости?..»
Все это знаю издавна –
не к чему повторенье.
Тихо выходим из дому –
я и стихотворенье.
Мутную тишь дремотную
ранняя птаха будит.
Нет у меня солидности,
видимо – и не будет.
Дачу еще не выстроил,
не обзавелся чином.
Толстую палку выстрогал
ножиком перочинным.
Иду не спеша, помалкиваю,
палкой своей помахиваю,
с мокрой травы в лесу
стряхиваю росу.
Лес лопочет у окна
в полудреме.
Женщина живет – одна
в чужом доме.
Дом не брошен, не забит.
Войди в сени –
и почувствуешь: забыт,
забыт всеми.
Полумрак и тишина,
ничего кроме.
Женщина живет – одна
в чужом доме.
На диване дремлет кот
ожирелый.
Муж ей дарит в Новый год
ожерелье.
Он ей много покупал,
много купит.
Тянутся к ее губам
его губы.
Занавешено окно,
постель постлана.
Все вокруг занесено.
Уже поздно.
Лес бормочет у окна
в ночной дреме.
Женщина живет – одна
в чужом доме.
Как медленно тебя я забывал!
Не мог тебя забыть,
а забывал.
Твой облик от меня отодвигался,
он как бы расплывался,
уплывал,
дробился,
обволакивался тайною
и таял у неближних берегов –
и это все подобно было таянью,
замедленному таянью снегов.
Все таяло.
Я начал забывать
твое лицо.
Сперва никак не мог
глаза твои забыть,
а вот забыл,
одно лишь имя все шепчу губами.
Нам в тех лугах уж больше не бывать.
Наш березняк насупился и смолк,
и ветер на прощанье протрубил
над нашими печальными дубами.
И чем-то горьким пахнет от стогов,
где звук моих шагов уже стихает.
И капля по щеке моей стекает…
О, медленное таянье снегов!
К морю стремился,
морем дышал на юге.
Но когда мое сердце
слушать начнут врачи –
они услышат отчетливо
посвист вьюги
и голос филина,
ухающего в ночи.
Бьет кабарга копытцами
дробно-дробно.
Бьется над логом
сохатого трубный зов.
Это Сибирь
в груди моей
дышит ровно
всей протяженностью
древних своих лесов.
Это во мне
снега по весне не тают
и ноздреватый наст
у краев примят.
Птицы Сибири
в груди у меня
летают.
Реки Сибири
в крови у меня
гремят.
Это во мне
медведи заводят игры,
грузно кряжи качаются
на волне.
Ветер низовый.
Кедры роняют иглы.
Хвойные иглы –
это во мне, во мне.
Это во мне поднялся
и не стихает
ветер низовый,
рвущийся напролом.
Смолка
по старой лиственнице стекает.
Бьет копалуха раненая
крылом.
Я ухожу из вьюги,
из белой вьюги.
Лодка моя качается
на волне.
Еду куда-то.
Морем дышу на юге.
Белые вьюги
глухо гудят во мне.
Как части гарнизона,
погибшего за Брест, –
бессменно и бессонно
несут они свой крест.
Без жалобы и вздоха,
грядущему на суд,
тебе на суд, эпоха,
свой крест они несут.
Давно ушли мужчины
от этих берегов.
Оставили морщины.
Оставили врагов.
Оставили негусто,
уйдя в небытие.
Нетленное искусство.
Бессмертие свое…
Бессмертные романы.
Посмертные листы.
А между тем карманы –
пусты они, пусты.
Но вечно ждать готовы –
всё ждут, что позовут, –
седеющие вдовы
надеждою живут.
Всё верят, что воздастся
за совесть и за честь.
Что рукопись издастся,
и смогут все прочесть.
И что один приятель,
им преданный навек,
талантливый ваятель,
но бедный человек,
украсит ту могилу,
тот холмик некрутой,
надгробною фигурой,
гранитною плитой…
Посмертная страница.
Бессмертная строка.
Но все это хранится
в безвестности пока.
Но вечно ждать готовы,
всё ждут, что позовут, –
седеющие вдовы
надеждою живут.
Живут, свое отплакав.
Глотают стужу ртом.
Платонов и Булгаков,
мы встретимся потом.
Минуты этой ради
хранят они года
те общие тетради
их общего труда.
Хранят светло и нежно,
и всё у них в былом.
Но вера и надежда
сидят за их столом.
Все сущее мечено временем.
А вот замечается вновь,
что время рифмуется с бременем,
с любовью соседствует кровь.
Старинные связи не сломлены
и медленно сходят на нет –
так прочно они обусловлены
всем опытом прожитых лет.
Нам годы минувшие помнятся,
не так наша память слаба.
А все же смотрите, как полнятся
значением новым слова.
Иные уходят в предание,
иные лишь стали верней.
Я в будущем вижу братание
не схожих по виду корней.
Надежными узами связаны,
сроднившись на все времена,
там пальмы рифмуются с вязами,
с планетою нашей – луна.
И больше не кажется странностью, –
то детям известно давно, –
что время рифмуется с радостью,
что людям созвучно добро.
Узнаю тебя, жизнь, принимаю…
Приближаясь к спокойному устью,
оставляя все дальше исток,
иногда с неосознанной грустью
календарный срываю листок.
Я с непрожитых чисел снимаю
отслужившее службу число,
будто парус рукой поднимаю,
заношу над водою весло.
И несут меня быстрые воды,
только веслами крепче ударь, –
и смещаются даты и годы,
и летит со стены календарь.
Ты узнай меня, мама родная!
Это я, в гимнастерку одет,
прохожу от Днепра до Дуная
и старею на тысячу лет.
Я усы фронтовые не брею.
В них впитался махорочный дым.
Я мужаю, взрослею, старею
и опять становлюсь молодым.
Засыпаю при сполохах красных.
Прохожу в перекрестном огне.
И как будто два возраста разных
по-соседски ужились во мне.
Так живут в сочетании света
и осенней лесной полутьмы
все приметы недавнего лета
и предчувствие близкой зимы.
Будет вьюга.
Ах, зимняя вьюга,
у тебя не отнимешь права!
Но за вьюгой, легка и упруга,
пробивается к солнцу трава.
Может, больше мой снег не растает,
но жалеть ни о чем не могу.
Пусть другая трава вырастает,
перед той не оставшись в долгу.
Я глаза к небесам поднимаю.
Заношу над водою весло.
Не тужу ни о чем,
понимаю,
по каким меня рекам несло.
…Но землю с небом, умирая,
он все никак связать не мог.
Никогда не наскучит
езда в незнаемое.
Днем и ночью идут поезда
в незнаемое.
Кто-то молча табак у окна
раскуривает.
Кто-то шумно бутылку вина
раскупоривает.
Кто-то пишет письмо,
где клянется в верности.
И на всем –
загадочный отблеск
вечности.
Это грустное дело –
езда в незнаемое.
Ведь не каждый приедет туда,
в незнаемое.
Кто-то ночью сходит
на тихой станции
и уже остается
на этой станции.
Полыхает небо
в туманной млечности.
И на всем –
обманчивый отблеск
вечности.
Но прекрасное дело –
езда в незнаемое!
За какой-то березкой,
давно знакомою,
в тишине открывается вдруг
незнаемое –
неизвестное,
странное,
незнакомое.
Осторожно вглядываемся
в незнакомое,
будто видим что-то в нем
незаконное.
А оно все ширится,
незнакомое,
еще в рамки привычности
не закованное.
О, сигнал отправления!
Ветер скорости.
Вечный путь от скованности
к раскованности.
Обновление жизни.
Езда в незнаемое.
Покатилась где-то звезда
в незнаемое.
Никакой законченности
и увенчанности.
Только этот
незыблемый отблеск
вечности.
О проекте
О подписке