Барышня-крестьянка

«Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» во многом заодно с историей любви и женитьбы страхового агента Александра Бычкова, родом из Лопасни, и девицы Татьяны, дочери крестьянина села Стремилова Ивана Ивановича Велемицына.

Как в сказке Пушкина царица, так и родная мать Татьяны «восхищенья жизнью не снесла», на мужа богоданного «в последний раз взглянула, тяжелёхонько вздохнула и к обедне умерла». Иван Велемицын, точно царь из сказки, «долго (год) был неутешен, но как быть? и он был грешен» – женился на другой. Жизнь, конечно же, не повторение сказки. Все злодейства мачехи из пушкинской сказки к Тане не относятся – мачеха была доброй, незлобивой, тёплой к падчерице женщиной.

Страховой агент из Лопасни, вроде как королевич Елисей. Явился в образе постояльца в доме Велемицыных, очаровал сельскую красавицу, законной женой ввёл в свой дом, дабы хозяйкой молодой жизнь укрепилась, усилилась, обогатилась, чтобы дети народились.

Для порядку немного о Стремилове. Происхождение названия, в общем-то, лежит на поверхности. Но выслушаем знатоков.

Два почтенных краеведа, два лопасненских историка, два Алексея – Алексей Михайлович Прокин и Алексей Васильевич Макаров – про то проведали в старинных книгах и архивах.

К середине шестнадцатого века земли по речушке Хоросинке (так и вьётся вокруг пера рифма лирического свойства: течёт речка Хоросинка – приди, милый, хорошенький) получил новокрещёный татарин Собакин. Его владения находились по большей части в древней волости Голичихе, известной по летописным свидетельствам с двенадцатого века. Собакину, видимо, полюбилась ласковая земля вдоль речки Хоросинки и он основал на этом месте село, дав ему своё имя – Собакино. Позднее земли сии приобрёл боярский сын из Боровска Михаил Иванович Стромилов, и село стали именовать Стромилово, Собакино тож. Как просто! В середине девятнадцатого столетия явилось на свет окончательное название села – Стремилово. Объяснение этой лингвистической метаморфозы лежит на поверхности. В 1852 году в селе насчитывалось 180 дворов – 436 лиц мужского пола и 546 женского. Слишком много для пропитания на скудных подзолах бассейна Хоросинки. Населению Стремилова остро не хватало лесных и луговых угодий. С десятины земли стремиловцы получали 2 рубля дохода, а налогов платили 4 рубля 20 копеек. Поневоле приходилось заниматься отхожим промыслом. Многие стремились устроить жизнь за пределами родного села.

Что и говорить, в имени села, где крестьянствовала семья Велемицыных, заключено центробежное начало, некая сила, влекущая к иным пределам. Все дети Ивана Ивановича, не исключая младшенькой Танечки, разлетелись из родного стремиловского гнезда…

Первопроходцем оказался Василий Велемицын, которого мальчиком десяти лет определили в ученики не к сапожнику, как чеховского Ваньку Жукова, а к купцу-меховщику. Заглядывая вперёд на тридцать лет, узришь Василия Ивановича Велемицына в роли ведущего эксперта по мехам и пушнине Внешторга СССР.

Семён Иванович начинал московскую трудовую биографию учеником слесаря-водопроводчика, а в середине тридцатых годов, по окончании экстерном технического вуза, он в чине генеральском возглавил строительство одного из номерных московских авиационных заводов.

Имя Александра Ивановича Велемицына золотыми буквами вписано в историю Великой Отечественной. Вступив в 1941 году в ряды народного ополчения, он, пехотинец с противотанковым ружьем, прошёл, именно прошёл с боями, путь от Москвы до Берлина и был в числе героев, удостоенных чести на параде Победы 24 июня 1945 года сложить к подножию мавзолея одно из двухсот знамён разгромленных фашистских полков и дивизий.

Для наложения важных, ярко-живописных, мазков на портрет Татьяны Велемицыной следует рассказать о жизненном пути и особенностях характера её старшего брата, а моего дяди, Василия Ивановича.

1914 год. Серпуховской уезд Московской губернии. Призывной пункт в селе Стремилове. Вася Велемицын желает стать военным моряком. Идёт отбор. На флот берут рослых, крепких парней.

– Я, – вспоминал Василий Иванович, – на комиссии сразу так и выпалил: «Буду обязательно моряком!»

Отобрали 35 человек – запрос был на 33 матроса. Двое, выходит, лишние.

– Кем, – спрашивают Василия, – работал?

Он загодя сообразил, что, если скажешь про то, как восемь лет в лавке у меховщика вертелся, ни за что не возьмут в матросы.

– Котельщиком, – ответил Велемицын, и его вроде как оставили для Морфлота. Но тут является на призывной пункт, нежданно-негаданно, всамделишный штурман с Волги. Его берут без всяких, на ура и присматриваются, кого бы «из лишних» в артиллерию сплавить.

– Ну, думаю, пропало дело. Всё же взял себя в руки, собрался с духом: «Что бы ни было, а на флот попаду!» Вид у меня в тот момент был решительный. Смотрит на меня морской командир с Балтики и видит: горит парень огнём – приступать с отводом не стал, а был я из 35 отобранных ростом поменее других.

В Петрограде два месяца муштровали новобранцев. Добротно вбивали тот заманчивый лоск военных моряков, которому так завидуют, глядя со стороны, сверстники, скажем, попавшие в пехоту, а пуще того штатские.

– Когда привезли нас в Питер, – с азартом рассказывал Василий Иванович, – мы всего-навсего – новобранцы бритые. Построили. Ведут. А по казарменному плацу в это время строй проходит морской. Увидал – так и забило меня. До чего же красиво! Синью морской по глазам полоснуло. Ну ослеп и всё. Стою рот разинув. А другое оказалось поважней. Два месяца пролетело, а я, деревенщина, не хватился, что назвался котельщиком. А тут прибегает однажды боцман и командует:

– Приготовиться к экзаменам на специальность. В 17.00 быть в штабе.

Два часа остаётся всего-то. Я дружка своего прошу: растолкуй, что ж это такая за профессия котельщик, что к чему. Он мне и начал объяснять устройство паровой машины. «Представляешь, говорит, станина железная, а в ней цилиндр ходит…» Я какое-то время работал в шляпном магазине, меховые шляпы дамам предлагал. Ломаю голову, как это он там ходит цилиндр? Так что ли ходит, как напяливают на голову цилиндр шляпный? Ну это мне куда как хорошо известно, а как в станине-то цилиндр с поршнем обращаются? Это мне невдомёк! Говорит дружок про золотник, а мне представляется этакая золотая штучка. Одним словом, ни черта я не понял! Прошу товарища: «Скажи хоть, как эта машина включается». Он свободно показывает рукой и говорит: «Ручку дёрнул вверх – пошла машина, вниз – остановка».

Начался экзамен. Друг мой первым отвечать вызвался.

– Где, – спрашивают его, – работал?

– На Адмиралтейском. – Кем?

– Сборщиком-механиком.

– В минёры.

Дошло до меня.

– Ты кто по специальности?

– Котельщик.

– Где работал?

Вспомнил я московский заводик – делали там всякого рода крючки и кронштейны для магазинов галантереи.

– Что-то я такого котельного завода не знаю, – говорит экзаменатор. – А много там рабочих?

– Да кто же их считал. Много народу ходит по заводу.

Вот тогда он понял, что я говорю, сам не зная что, и решил вывести меня на чистую воду.

– Ну, давай объясняй, как котёл в паровой машине работает.

Что я мог сказать? А сдаваться нельзя!

– Дёрнешь, говорю, ручку вверх – машина пошла, дёрнешь вниз – встала.

Ухмыльнулся экзаменатор, ничего не сказал и против моего номера (под номерами мы тогда ходили) размашисто начертал: «В кочегары».

Тут я совсем растерялся. Как же так в кочегары? Вся цель моя, мне восемнадцать, шикануть белизной морской формы, а кочегар – кочегар вечно перепачканный, тёмный. Нет, думаю, будь, что будет, а кочегаром не стану! Выстроили нас после экзамена по командам – команда минеров, команда электриков, команда кочегаров. Вышел к строю адмирал с офицерами.

– Так вот, братцы, теперь вас пошлём по школам. Служите старательно, гордитесь своим морским званием.

Только он кончил, я по всей форме выступаю вперёд и обращаюсь к адмиралу:

– Что хотите со мной делайте: хотите – расстреляйте, хотите в штрафной батальон направьте, а только кочегаром я не буду.

Удивился адмирал, пожал плечами:

– Это вам не гражданская вольная жизнь, а служба. Где нужен, там и служить будешь, – однако он на мгновенье задумался и обратился ко мне:

– Кем ты, собственно, хочешь быть?

– Только минёром.

– Проэкзаменуйте его по русскому и арифметике.

Стал меня офицер, связной адмирала, заставлять всякие задачки решать. Ну понапутал я порядочно. Восемью восемь тридцать два у меня выходило. Разволновался я очень. Офицер сочувственно так на меня посмотрел, спросил душевно:

– Не подведёшь, браток?

– Нет, ваше благородие. Не подведу. Хорошо учиться буду.

Подходит тот офицер к адмиралу:

– Разбирается матрос. Я ему дал 4 балла.

Так попал я в минную команду. На следующий день отправили нас учиться в Ревель.

…В июне 1915 года отряд русских кораблей – крейсер и три эсминца – вышел из Ревеля в открытое море. Вблизи шведского острова Готланд произошло сражение с германской эскадрой. Бой шёл жестокий – эсминец получил несколько пробоин, в составе команды убитые и раненые… Таким было боевое крещение Василия Велемицына.

По возвращении на базу понюхавшим пороху матросам офицеры-дворяне толковали о верности трону, а, между тем, год с небольшим миновал, и грянула весть об отречении царя Николая Второго от престола. Начались митинги и демонстрации. Довелось Велемицыну видеть унизительную процедуру прибытия в Ревель уполномоченного главы Временного правительства Керенского. Этот гражданского обличья господин был наделён огромной властью – контролировал все действия командования флота. Тут и началась буза – шум, беспорядки, самовольство. На первый план выдвинулись анархисты.

Матросы крейсера, в команде которого Велемицын состоял, весной семнадцатого года при переходе флота из Ревеля в Гельсингфорс взбунтовались. По решению судового комитета были расстреляны старшие офицеры. На главной базе Балтийского флота экипаж расформировали, и судьба матросов решалась в открытую. Выстроенных во фронт бунтарей должны были распределить по кораблям, которым предстояло стать участниками Моонзундского морского сражения.

Перед строем в несколько сотен человек появился при всех регалиях контр-адмирал. Судьбоносные мгновения. Василий Велемицын, по его рассказу-исповеди, решил: пан или пропал. «Пропал» значило для него покорно подчиниться намеченному списочному распределению по кораблям, уходящим в сторону Моонзундского архипелага. «Значит, в ближайшем будущем, – рассуждал Велемицын, – кормить рыб в Рижском заливе. Я помирать не хочу. За кого? За белую кость?? За революцию, чьё зверское лицо увидел во время бунта на крейсере? Как избежать этого?» Он решается заявить о желании стать подводником. Другого выхода не было. Он единственный на переформировке вышел из строя. Сделал три шага вперёд.

– Кто таков? – грозно вскинулся, предполагая в нем бунтовщика, адмирал.

– Старший матрос Василий Велемицын. Прошу зачислить в команду подводников.

Адмирал счёл за лучшее подчиниться его волевому напору. Подлодка, как предполагал Велемицын, не скоро выйдет в море из-за технической неготовности к походу.

Подводники главной базы Балтийского флота летом семнадцатого года делегировали вдумчивого, рассудительного старшего матроса Велемицына в члены Центробалта. Центральный Комитет Балтийского флота являлся высшим органом власти, без его санкций ни один приказ, касающийся действий кораблей, не мог иметь силы. В совершении большевиками октябрьского переворота Центробалт сыграл решающую роль. Но к февралю 1918-го пути Центробалта и ленинского ЦК разошлись. Два ЦК, как два медведя в одной берлоге, ужиться не смогли. Василий Иванович рассказывал, что в ночь с 11 на 12 марта 1918 года из Петрограда в Москву шли на близком расстоянии друг от друга два литерных поезда: в первом ехали члены правительства Ленина-Троцкого, во втором – запрещённый этим правительством, почти в полном составе бунтующий Центробалт.

– Если бы мы знали, кто впереди маячит, мокрого места от них бы не оставили.

По прибытии в Москву Василий Велемицын как член распущенного Центробалта, имевший при себе мандат на право трудоустройства в высоких сферах, пожелал забыть своё матросское революционное прошлое. Он пересел на поезд, идущий на юг, сошёл на станции Лопасня, нанял извозчика и к вечеру оказался в родном доме. В Стремилове натурализовался в заправского крестьянина и прожил в этом образе до вожделенной кратковременной эпохи, именуемой НЭПом, новой экономической политикой, к которой вынужден был прибегнуть вождь большевистской партии Ленин.

Меховщики-нэпманы приняли Велемицына в свою компанию с распростёртыми объятьями. Василий Иванович – знаток мехов и пушнины, спец высокого класса – а ведь неграмотный человек. Когда у него попросили для отдела кадров мехового треста написать автобиографию, он встал в тупик. Выручила представительного красавца пишбарышня Галя Окунева: он рассказывал ей свою жизнь – она на ундервуде отстукивала революционную биографию. Галя возблагодарила счастливый случай. Именно он, Василий Велемицын, – её герой, судьбоносный мужчина. Они поженились.