© Юлия Тимур, 2022

ISBN 978-5-0051-1446-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Ах, если б можно было стать платаном,
И, сбросив загрубевшую кору, ввысь устремиться.
И не согнуться вопреки свирепым ураганам,
И с дорогим в корнях соединиться.
 
 
Ах, если б можно было быть платаном..
 

Под сенью платана

1 часть

– Элиф, дочка, кызым*, выходи! Мы тут чай собрались пить. Смотри, Алия халвы принесла. Иди, о жизни поговорим, поболтаем всласть! И погодка сегодня подходящая: мельтем* прогреет наши косточки, за зиму остывшие. Ты кофту только набрось и спускайся к нам!

– Какая я тебе дочка? Я тебя старше лет на пять! «Иди к нам!» Придумала тоже! Спуститься-то я по лестнице спущусь, а подняться потом в квартиру как? Коленка правая огнем горит, а левая – скрипит нестерпимо! Придется мне потом внизу на скамейке сидеть и ждать, пока муж не вернется. А ему меня совсем не просто наверх поднять. Возьмет и скажет: пускай сидит, где сидела, коли такая непоседливая. Если уж зовете меня, так с условием, что обратно сами поведёте. Тогда спушусь к вам.

– Ну, про возраст помолчи лучше: когда ты родилась, всех новорожденных ещё не учитывали и не записывали как положено, а потом, когда стали, твоя мать, может, и забыла, когда тебя родить сподобилась. Поди, упомни всех: в то время-то поскольку детей рожали! А на руках ли, на спине ли своей, пускай муж тебя по лестнице сам поднимает. Ты хоть и худой конструкции, но жилистая. Дотащи тебя, попробуй, если волоком только, да по ступенькам жалко: сама побьешься, и мы с девочками надорвёмся от такой поклажи. А мужу без тебя никуда – пускай и тащит свою драгоценность. Кто его потом накормит, напоит? Только ты! Ты и хозяйка хорошая, и руины красоты былой имеешь на лице! – ответила бойкая на язык Алия.

– Коли обратную доставку не можете организовать, в таком случае сами ко мне поднимайтесь. У меня дома, если не забыли, камин имеется: и косточки погреем, и чай с халвой попьем. Только не забудьте её прихватить, а то за своими разговорами обо всём забудете. От халвы нашему организму сплошная польза. В ней – кунжут. И косточки наши укрепит и в целом оздоровит! Кстати, халва, конечно, «Коска»? Я ведь другой не ем! Только она – деликатная и замешена великолепно, а тахин* в ней самый что ни на есть первый сорт! Хотя сейчас и её вкус испортился – совсем не такой, как был раньше! Раньше-то всё в ручную делалось, а теперь машины вместо людей работают. Н-да, о чём это я? Ах, заговорилась я с вами совсем! Чай я сама заварю. Будет крепкий, красный, с душком. С таким халву есть – одно удовольствие.

Элиф сняла с перил балкона высохшее кухонное тряпьё и внезапно для своих подруг чинно удалилась в комнату, оставив их без неё решать, что им делать дальше: воспользоваться её приглашением и подняться к ней наверх, или же расположиться в тени любимого дерева, что растет прямо перед домом, и болтать там, но без неё и её фирменного чая.

А ведь они так привыкли все вместе чаёвничать в тени огромного платана, который, наверное, и Сулеймана видел, если доводилось тому проезжать по их улице, собираясь в очередной завоевательный поход. Эх, жаль, что она теперь не может к ним спуститься. После холодной зимы, что случилась в этом году, коленки Элиф совсем вышли из строя. От резкой боли передвигаться стало невмоготу.

Элиф хотела было присесть в кресло, чтобы отдохнуть: путешествие от балкона на кухню и обратно, в комнату, немного утомило её. Но тут раздалась барабанная дробь в дверь её квартиры, а за ней залился звонкой трелью звонок в коридоре: ага, девочки пришли!

Тяжело поднявшись, сухонькая, скованная по рукам и ногам артрозом старушка, не отрывая ступней от пола, поплыла в сторону входной двери.

А ведь были времена, когда она ещё совсем молодая и порывистая, стремглав неслась вперёд, и подстраивала жизнь под свои желания. И её вовсе не смущало, что для этого порой нужно было взвалить на свои хрупкие плечи непомерный груз проблем – не только свой, но и тех людей, кто с готовностью им делился. И с этим тяжёлым скарбом упрямо двигалась вперед, наверх, по ступеням жизни. Может, и заболели колени от чрезмерной тяжести, захрустели, сопротивляясь, но она ещё не чувствовала их боли, не слышала пока их сыпучего треска. К разумным доводам близких она не прислушивалась – жила сердцем. Что ж, похоже, теперь её сама жизнь останавливает, усмиряет дух, сковывая его панцирем артроза, таким же несгибаемым, как когда-то она сама…

Платан, росший с незапамятных времён во дворе дома её детства, всегда казался Элиф добрым великаном с большими руками-стволами. Мощную фигуру великана венчала роскошная шевелюра – густая лиственная крона. Листья у него, несмотря на исполинские замашки, очень нежные, мягкие, но крупные, словно ладони гончара с любовью делающего свою вазу. Если присмотреться, то на листьях и коротенькие пальчики можно увидеть: заострённые, неуклюжие, словно только красоты ради прилеплены к широкой ладони. Своими ветвями дерево оплетало их улицу, защищая от ветров и палящего солнца. В густой тени дерева хорошо было прятаться от изнуряющей летом стамбульской жары. Там же спасались и от сильного ветра, когда он, изрядно потрепав листья платана, спускался вниз, к земле, немного угомонившись.

В детстве листья платана тянулись к ней, чтобы поднять её почти невесомую, худую, как тростинку, и посадить в самое чрево дерева, уже тогда неохватное. Но страха у неё при взгляде не платан не возникало, напротив – он был светел в абрисе мятной бирюзы листьев, и вызывал у Элиф восторг и желание посидеть в его лиственной прохладе. Только выходила незадача: листья-руки лишь тянулись к ней, не подхватывая. И Элиф сама забиралась по тонкокожему стволу, обдирая то тут, то там бледные покровы, являя миру его нежно-зелёную плоть. Забравшись на удобную для сидения и достаточно толстую ветвь, она замирала на ней до тех пор, пока отец не спускался во двор, и в который раз не принимался громко звать её домой. И заливалась она тогда смехом, чистым и мелодичным: страх высоты и опасность спуска с дерева не давали ей покоя. Быстро забравшись наверх, она, как и котята, боялась спуститься вниз: земля кружилась у неё перед глазами и обратный путь казался слишком опасным. Поэтому, подобно мяукающей кошке, попавшей в опасное положение, она привлекала к себе внимание отца смехом. Нет, она не за что бы не призналась ему, что сильно боится и уж, конечно, никогда бы не попросила его о помощи – она прятала свой страх за заливистый хохот. Отец, услышав её смех, лившийся откуда-то сверху, подходил к платану и громко отчитывал дочь за непослушание: «Только сорванцы, а не приличные девочки забираются на деревья!» А потом поднимал к ней свои надёжные ладони, в которые она, уже ничуточки не боясь, стремительно падала.

Элиф долго гремела ключами, разговаривая то с дверью, то с непослушными пальцами, пытаясь их уговорить быть попроворнее, но пальцы всё никак не могли удобно ухватить ключ, а когда наконец схватили, появилась другая сложность – попасть ключом в замочную скважину, чтобы потом повернуть в ней ключ. Элиф растёрла ладонью скрюченные артрозом пальцы и сделала ещё одну попытку справиться с закрытой дверью, стиснув ключ между большим и указательным пальцем левой, более послушной руки. И эта попытка увенчалась успехом – она попала в замочную скважину, и дверь распахнулась.

– Что так долго, подруга? Мы уже собрались уходить… Кто же днём на все замки запирается? – спросила самая бойкая из женщин – Алия.

Алия не так давно переехала из небольшого Измита в огромный Стамбул, поселилась на улице, где рос старый платан, и очень быстро, как это умеют делать слишком общительные люди, перезнакомилась со всеми соседями. Вот и с Элиф и ее подругами неожиданно для них самих свела скорую дружбу. За бойкий нрав и чрезмерное любопытство Алия меж ними была прозвана Хабер Абла*. И это новое для неё прозвище она каждый раз не преминула оправдать. Алия оказалась и самой молодой среди них: в отличие от её новых знакомых женщин, которые разменяли седьмой десяток, ей было чуть больше пятидесяти.

– Заходите, – пробурчала в ответ Элиф, не сочтя нужным опускаться в долгие объяснения и отвечать на вопрос Алии, она быстро поцеловала вошедших женщин в обе щеки*. – Проходите в салон и располагайтесь. А я пока схожу на кухню, посмотрю, как там наш чай. Халву передайте мне – я её порежу, – распорядилась по-хозяйски Элиф, и, шаркая ступнями ног, обутыми в ортопедические тапочки, которые в

принципе должны были служить только лечебному делу, но при этом сохранили атрибут женственности – высокую платформу, удалилась в кухню.

Гостьи – три дамы, достигшие того возраста, когда есть о чём не только поговорить, но и просто помолчать, потому что каждый прожитый день воспринимается как улыбка судьбы и её далеко не вечный подарок, расположились на диване. Алия, не стесняясь, во все глаза рассматривала обстановку комнаты, запоминая детали интерьера, чтобы впоследствии обсудить их со своими домочадцами или с другими приятельницами, которых у общительной Алии было предостаточно.

Рядом с Алией устроилась высокая и немного грузная Сибель. Она села вполоборота, положив одну ногу на другую, так, чтобы было удобнее дотянуться до окна рукой: женщина курила, и уж непременно делала это после того, как отпивала пару глотков горячего чаю. Затем она небрежно ставила на стол бокал с напитком, брала в руку зажигалку, подносила к сигарете и, задумчиво прищурив один глаз, вытягивала руку с зажённой сигаретой к окну.

А в самом углу дивана заняла место высокая и светловолосая, не серебристо-седая, как часто бывает в этом возрасте, а с красивым песочным оттенком окрашенных волос, собранных в аккуратный пучок на затылке, Нильгюн. На морщинистом лице женщины выделялись светлые лучистые глаза. И если убрать сеточку морщин, волшебным образом снять с её лица, как неудачный фасон платья с фигуры, Нильгюн легко можно было принять за ещё вполне молодую даму.

Когда Элиф появилась в комнате с подносом, на котором стояли прозрачные бокальчики-тюльпаны* с коричнево-красным чаем, над которым поднимался лёгкий ароматный дымок, женщины оживились, потянулись к нему, хваля напиток за его насыщенный цвет, а Алия, удивлённо вскинув брови, произнесла:

– Что у тебя за секрет, Элиф? У твоего чая всегда дивный аромат и цвет такой яркий!

– А ты заварки не жалей и покупай только «Чайкур филиз»*, – улыбнулась Нильгюн, обнажив ряд жемчужных зубов, свидетельствовавших о наличии у неё хорошего стоматолога.

– Конечно, марка чая важна, но не только это! – добавила Элиф. – Коли речь зашла о тайнах и секретах, то так и быть, поделюсь с вами. Когда чай отдыхает в заварочном чайнике, я добавляю один бутон гвоздики, перед этим тщательно размяв его ложечкой. Бутончик должен быть совсем не большим, а ещё лучше взять только часть бутона, чтобы он своим ароматом не перекрывал запаха чая, а лишь вносил тонкую нотку в его цвет и букет! А уж о пользе гвоздики и говорить не приходится: зимой я почти не болею.

– Машаллах*! – произнесла Сибель и тут же потянулась за сигареткой.

– Ты так и не бросила курить? Ведь собиралась же! – покачала головой Элиф. – Сосуды совсем свои не бережешь! И высокое давление у тебя часто бывает.

– Бывает, а у кого оно не бывает высоким в нашем возрасте? Утром выпила таблетку, чтобы сосуды укрепить, а следом – чай и сигарету. И так мало удовольствий в жизни осталось – одни болезни и переживания. А когда куришь, то отвлекаешься от мыслей. Вроде, и отдыхаешь, и голова лёгкой становится. Значит, расслабляешься! Врачи сами говорят, что все болезни возникают на нервной почве, а не только потому, что куришь! – Сибель улыбнулась и выпустила струйку дыма изо рта.

– Ты в окно её выпускай, а не на нас! – протестующе замахала руками Элиф. – У окна ведь села. Голова лёгкая отнюдь не от дыма, а от пустоты вокруг, Сибель. Ну да ладно, у нас у каждой – своя пустота. Халва меж тем вполне приличная.

Тут у одной из женщин, у светлоокой и светловолосой Нильгюн, зазвонил телефон, и все, как по команде, уставились на неё.

Нильгюн нажала на кнопку приёма звонка, и сразу радость наполнила комнату: её счастливое настроение тотчас распространилось на всех присутствующих в комнате. Женщины, ставшие свидетельницами задушевной беседы, вдруг замолчали. Нет, они не прислушивались к сказанным ею словам – растворялись в атмосфере нежданной радости, впитывали её каждой клеточкой тела. А Нильгюн, совсем не чувствуя неловкости, продолжала разговаривать с кем-то далеким, чей голос заставил её засветиться от счастья.

– Сын? – спросила Алия, раньше всех вышедшая из оцепенения и вынырнувшая из-под волны счастья, накрывшей всех присутствующих в комнате.

Нильгюн уже отключила звонок, но по инерции ещё продолжала пребывать в неуловимой ауре счастья, и поэтому ответила с некоторой заминкой, резко взмахнув головой, с неохотой стряхивая с себя остатки того, счастливого мира, чтобы уже окончательно вернуться в комнату, где сидели женщины:

– Сын позвонил. Сказал, что невестка с внуками уже едут ко мне. Сам же он вечером обещал заехать, сразу после работы. Говорит, что останутся у нас на выходные! Пойду скорее домой – надо к их приезду приготовиться. – Нильгюн засуетилась и поспешила к выходу, на ходу прощаясь с подругами.

– Конечно, иди, радость-то какая! С нами ещё успеешь насидеться! – Элиф хотела проводить её до двери, но та махнула рукой: мол, где выход – знаю: не первый раз в доме.

Оставшись втроём, женщины некоторе время сидели молча: вместе с Нильгюн от них внезапно ушло хорошее настроение. Каждая задумалась о своём, вспоминая что-то и пытаясь вновь обрести ту спокойную радость, к которой они только что случайно прикоснулись и от которой стало так легко и светло.

Сибель вновь закурила и отвернулась к окну. Алия достала телефон и начала набирать чей-то номер, но, похоже, что тот, кому она звонила, был занят и не отвечал, и она нервно сбрасывала звонки, а потом и вовсе с раздражением отложила телефон в сторону.

Элиф вдруг вспомнила, что с утра не выпила лекарство, которое врач назначил принимать ежедневно.

– Как бы давление не поднялось. Где же таблетки? – прошептала она себе под нос и засеменила на кухню.

Но чуткий слух Алии уловил брошенную ею фразу.

– Элиф надо завести помощника, который каждый день будет напоминать ей о приеме лекарства. Мне внук говорил как-то, что есть такой робот, – вспомнила Алия.

– Так ведь надо ещё не забыть и помощника включить, – процедила сквозь сигаретный дым Сибель, изящно выпустив клуб дыма в окошко. – На мой взгляд, неплохо бы ещё и таблетку для улучшения памяти принимать.

– А по-моему, память надо не улучшать, а наоборот, приложить все усилия, чтобы забыть все плохое, что было, пусть и с хорошим вместе. Столько за нашу жизнь всего случилось. А эти воспоминания только и делают, что будоражат, волнуют и спать не дают!

Это в комнату вернулась Элиф и услышала последнюю фразу Сибель.

– Элиф, так ведь помнишь хорошо только то, что лет сорок назад было, а что надо сделать сегодня – никак не вспоминается! – улыбнулась Сибель, затушив сигарету в пепельнице, резким нажимом пальца на её железный край. – Да и если забыть всё, что было, чем жить сегодня?

– Ну, не знаю, я все помню, что надо сделать сейчас, куда пойти, что купить, – задумчиво произнесла Алия. – Видимо, не так много было у меня событий в прошлом, поэтому ничто не отвлекает меня от настоящего. А что это на полке у тебя за толстенный альбом лежит, солидный такой? Наверное, там фотографии?

Алия во все глаза смотрела на свою находку и даже протянула к ней руку.

Элиф посмотрела туда, куда тянулась своей рукой Алия и с досадой отметила, что вчера, рассматривая фотографии, оставила альбом на тумбочке. А надо было его поставить в шкаф! Утром же, завнявшись делами, она напрочь забыла об альбоме.

«Надо сразу убирать всё на место!» – подумала Элиф, а вслух произнесла:

– Этот альбом интересно листать только мне. В нем старые фотографии, чудом не рассыпавшиеся. Многих людей на них уже и нет в живых. А кому интересно чужое прошлое?

– Зря ты так думаешь, что никому не интересно на него взглянуть! Мы с удовольствием бы посмотрели! – возразила Алия.

Сибель лишь качнула головой.

«Поступай, как хочешь, Элиф», – так расценила это покачивание сама Элиф.

– И все-таки сначала попьём кофе. А потом можно и прогуляться в прошлое, – примирительно улыбнулась Элиф, отчего её строгое, сосредоточенное лицо, стало чуть светлее.

Алия сразу вызвалась помочь Элиф и ушла на кухню варить кофе. Элиф специально для неё выложила на стол молотый кофейный порошок и рядом поставила турку. Турка у неё была особая, такую не купишь в магазине, медная, с толстым дном, весьма тяжёлая, с динной деревянной ручкой. Готовить в ней кофе – не очень-то и удобно: следи, чтобы ручка случайно не обгорела. На самой турке, ближе к дну и по бокам, виднелись чёрные подтеки когда-то сбежавшего напитка. Видимо, убегал он из неё довольно часто, поэтому и начисто отмыть турку не получалось. Турка эта, по всей видимости, была семейной реликвией, и на многочисленные предложения родных и друзей поменять её на новую, Элиф сердилась и отвечала отказом.

Пока Алия возилась на кухне, Элиф и Сибель на время остались вдвоем.

– Когда уезжаешь? – спросила Элиф.

– К лету переберусь к дочке. А зимой, Иншаллах*, опять вернусь сюда.

– Зима в Стамбуле – не самое подходящее время для уединения, тем более в нашем возрасте: в домах становится зябко, а по улице гуляет пойраз*. Оставалась бы там, у своих. Зять у тебя хороший. Сама всё время твердишь, что он добрый и внимательный. Там тебе будет проще жить, сподручнее. А здесь ты совсем одна: муж – умер, мир его праху, дети – разъехались по своим домам.

– Не могу, Элиф, привыкла я к своему дому, к его стенам. Вхожу – они с порога принимают меня в уютные объятия прошлого. Везде – мои воспоминания! Захожу в спальню – там на стене фотография. На снимке мы с мужем давнишние, молодые. У него глаза улыбаются, будто меня увидел и обрадовался. А усы у него какие! Сейчас такие усы никто не носит… Я ему в ответ улыбнусь, и той, молодой и красивой женщине, что рядом с ним тоже. Вот и поздоровалась с прошлым своим. И как-то светлее от этого становится, словно не одна я в доме. На кухню войду – знаю, где у меня ложки, а где вилки лежат. Могу глаза закрыть и чашку свою кофейную найти, где графин с водой стоит – на ощупь знаю. В шкафчиках всё на своих привычных местах находится: крупа, макароны, а в глубине – салфеточки кухонные, ножи, стаканы. Я ведь вещи так разложу, как мне привычнее. И спать ложусь всегда в одно и то же время. А бывает, меня и днём сморит сон, если вдруг ночью по дому бродила, в голове, как четки, перебирала свои воспоминания. Я ведь без света хожу по квартире – он мне не нужен: с закрытыми глазами дома всё вижу. А в чужой квартире, если ночью проснешься по делам, к примеру, срочным – народ испугаешь. И очки не спасут от того, что бы в потемках не наткнуться на предмет какой-нибудь. Свет-то не включишь – все спят. А ежели бессонница, тогда сто раз подумаешь, бродить или нет. Лежи себе и в потолок смотри. А на потолке что? Даже звёзд не увидишь. Без тебя скучаю, Элиф, когда долго не видимся. Не представляю, как без наших разговоров обойтись, воспоминаний общих? Да и платан наш с собой не заберёшь. А как же без него, защитника? Многие уже уехали с этой улочки, а мы остались здесь для чего-то…

Сибель и Элиф вздохнули, и как раз в это время в комнату вернулась Алия, неся на подносе ароматный кофе.

***