– Как это чего? Подглядывать за мужиком, когда он уверен, что он один – вообще не стоит. Совсем. Слушай, Стаси, а ты опасный человечек. Держишь гранату в руке со сдернутой чекой и даже не подозреваешь об этом. Это же смертельно может быть для неокрепшей девичьей души.

– Да почему? Я же врач, ты не забыл? Я всякое видела уже, достаточно, во всяком случае, для неокрепшей девичьей. И чека на месте. Я, наверное, имею один большой недостаток..

– Именно?

– Я в окна люблю заглядывать. Мне мама даже говорила, что это неприлично. А я люблю. Если они шторами или задергушками не завешены – значит, можно же?

– Я бы не был так уверен…

– А я всегда на окна смотрю, когда к кому-то на вызов иду. Они очень многое рассказывают. И я заранее готовлюсь…

– Это как?

– Ну понимаешь… вот представь блестящие стекла, красивый цветок, герань там какая-нибудь, банка в белоснежной обертке с бантиком, в которой этот цветок торчит накрахмаленные задергушки, или сейчас такой тюль появился…

– Как у тебя в комнате, ты об этом? И он даже ночью просвечивает от луны…

– Лео, не надо..

– Почему не надо? Я счастливым целую ночь был, увидев такую красоту, глупенькая ты моя, – он снова прижался к ней губами, по-хозяйски осваиваясь в этом мире чувств и запахов. – Ну и? Накрахмаленные… – Лео машинально поцеловал её закрытые глаза возвращая её из мира чувств.

– Ты о чём меня спрашиваешь? – Стаси вернулась в звеневший комарами мир.

– О задергушках накрахмаленных.

–О задергушках? А, об окнах? Всё просто на самом деле. Это может означать, что в доме скорее всего порядок, чистота… и, возможно, пустота, которую хозяйка заполняет неустанными заботами о внешнем виде. Или неуверенность? Желание всегда и во всём быть самой лучшей. Может ей просто любви не хватает? Это может и на здоровье сказаться, для меня это дополнительный звоночек в анамнезе болезни. Понимаешь? Или наоборот: пыль, тусклые стекла, книги, бумаги и чертежи на подоконнике? Тоже можно многое предположить сразу и про питание, и про режим, и про курение, например, ещё до того, как я в квартиру зашла.

– Ну, ты – Пинкертон, Стаси, я тебе скажу. Психоаналитик.

– Да, обязательно. А как же….

– Ну, а за мной-то ты зачем хотела подглядывать, Стаська? Я же перед тобой весь, как Иисус на кресте. Признавайся, Стаси, а то у меня зуд по всему телу от любопытства и от комаров. Что ты искала в этой ночи?

– Тебя. Другого тебя… Я плохо разбираюсь в мужчинах, я же никогда не жила рядом с ними. Папа ушел, когда я была совсем маленькая, и я помню только его любовь и нежность. А когда мы взрослые, мы непонятные совсем. Когда мы просто на улице встречаемся наглаженные, напомаженные, одеколоном пахнущие – это маски. Приятные, но маски. А когда человек один совсем – это другое. Я думаю, что, если бы всем желающим пожениться, можно было заранее показать его жениха или невесту вот так, когда он думает, что совсем один, – было бы совсем другое дело. И половина браков бы никогда не состоялась. Где-то читала, что именно так цари устраивали первые смотрины невестам. Тайком за ними подглядывали. Цари не разводились.

– Не разводились, – это точно. Они просто казнили нелюбимых жен или ссылали их в монастыри, да бог с ними. А ты не боялась увидеть нечто такое…

– Какое?

– Да многое можно обнаружить неожиданно. Я жил с мужиками, которые друг друга не стесняются, ну мы вообще такие, грубые, хамоватые бываем, плоско… и … натурально шутим, и наедине… такими… бываем. Мало ли? Мужики в носу ковыряются, в ушах, задницу чешут и вообще, Стаси! Это точно не для таких вот глаз… – Лео быстро шутливо поцеловал её в глаза.– Так и многое другое тут можно надыбать с таким-то любопытством. У нас один парень снимет носки, пальцем выковыряет между пальцев и нюхает! Другой мох свой в пупе выковырянный нюхал. Один в казарме, козлов из носа в рот себе совал. Это же пипец полный!

– Вот именно. Такой наглаженный днём, а перед сном…

– Но жены с ними со всеми живут. Ничего.

– Вот именно, что ничего. Но можно так разочароваться!

– И, то есть, ты хотела бы знать, какие у меня привычки есть?

– Да нет. Почти всё, о чём ты мне тут говорил – это гигиенические проступки, с ними можно бороться и побеждать. Я о другом думала совсем. Какой ты? Спокойный, торопливый, терпеливый, упертый или легко переключающийся? Какой? Это всё в движениях и мимике видно, но только, когда человек совершенно свободен. И я же совсем ничего про тебя не знаю. Какие комплексы у тебя, например?

– А они есть у меня? – Лео уже понял. что жить ему придётся с барышней, которой палец в рот класть не стоит. От слова «совсем». Про себя он просто ржал. Всё это ему было знакомо по работе, но было абсолютно неожиданно в его собственной будущей жене.

– Очевидно. Тебя не долюбили в детстве, поэтому ты нервен и не уверен, и поэтому сразу бешенеешь, когда просто надо сменить подход к решению проблемы. Подойти с другой стороны. Ко мне, например, более терпеливо, внимательно и не только на эмоциях.

– Это с какой же стороны? Можно было бы, конечно, была такая мысль. Но можно было бы и получить в ухо, например.

– А откуда ты знаешь? Может и нет?

– Ты хочешь сказать, что я зря потерял сегодня целый день? – голос у Лео взвился.

– Возможно. Ты плохо понимаешь женщин, либо слишком упрощаешь, либо усложняешь.

Я тоже с комплексами. Девушка с противоречиями, так сказать Надо всё же доверять некоторым своим инстинктам, я думаю. У меня именно этот комплекс. Не доверяю инстинктам. Пытаюсь получить все решения логикой. А она бессильна перед чувствами.

– Стаська, может хватит? Девушка она с противоречиями. Ты – девушка с веслом! Какие в парке стоят. Или с лопатой. Хорошо, я тебе сам всё расскажу. Я спокойный, если меня не кусают, не дёргаюсь понапрасну, если только где-то не горит, реактивен, то есть реагирую быстро; дружелюбен… с друзьями; любимое занятие – валяться и мечтать, смотреть на небо ночью. Ковыряюсь иногда в носу и в ушах, руки мою перед едой. Теперь буду гораздо чаще их мыть, потому что тебя хочется трогать всё время, – он счастливо засмеялся. – В душе моюсь каждый день холодной водой. С детства моюсь, поэтому больше нигде не ковыряюсь и мало совсем болею. Носки и трусы стираю сам и тоже каждый день, отец приучил, тоже почти с детства, привычка стойкая. Щиплю себя за волосы подмышкой и на груди, когда читаю и забываюсь. Ковыряю обгорелой спичкой в зубах. Вроде всё. Нет, иногда рыгаю, когда никто не слышит. Другие звуки по необходимости. Нет, тебе самой не смешно? Это же дикость, Стаси, акцентироваться на физиологизмах? Мы к тому же будем стариться, дурнеть, слабеть, попускать себе некоторые привычки. Старики вообще старьём пахнут, отец говорит, если каждый день не моются. Но это – обычная жизнь.

– А кто тебе сказал, что у нас она будет обычная? – Стаси задумчиво прижалась к нему.

– А почему – нет? Мы такие же, как все люди. Только я люблю тебя больше, чем другие своих жён, раз в десять так, как мне кажется Я сегодня был просто бешеным крокодилом и такое пережил… ладно. И в чём она будет у нас необычная?

– Только любовь определяет обычность и необычность жизни. Любовь – это главное. Всё остальное – ерунда. Знаешь, что мне предсказала однажды цыганка? Я маленькая ещё была. Она маме это сказала. А я случайно подслушала.

– И что она тебе предсказала? Ох, и фантазерка же ты у меня, головушка ты моя квадратная!

– Она сказала, что я за единственную и великую любовь всей моей жизни заплачу очень большую цену – свою жизнь.

– Так это же нормально, Стаська? Жизнь за любовь. Справедливо. Это нормально. Я согласен на такой обмен.

– Теперь я тоже. Обними меня. Мне немного страшно.

– Чего страшно?

– Бездны. Любовь – это бездна, куда я проваливаюсь. Не за что уцепиться, всё падает вместе со мной, идеалы, представления… – Стаси прижималась к его груди, как маленькая девочка, испуганная открывшимся ей видением.

– Я тоже не думал, что это… такая затягивающая в себя открытость Ты же будешь всё обо мне знать, не всё, конечно. Наружная корка же будет? Но это другое – для защиты просто, – Лео впервые почувствовал жуть восторга, с которым и он начал погружаться в бездну, безоговорочно принимая всё.

–Но у меня нет никакого опыта, Лео…

– Вот и хорошо, и не надо никакого опыта, – торопливо перебил её Лео. – Так что в нашу крокодилью крепость, где наша человеческая кожа сгорит, и мы срастемся, и лететь в бездну мы будем вместе.

– Ты так думаешь?

– Я так хочу, Стаси. Ну что, идём в наш дом?

– Лео, не надо так торопиться. Условности тоже не зря выдуманы людьми.

– Стаси, а если завтра – война? Ты бы тоже решила бы подождать?

– Лео, война – это другое, это испытание личное, крайнее.

– Стаси, любовь – это тоже личное и очень крайнее для меня, как я понял сегодня. Экстремальное и опасное для жизни, если это не воплотить. А условности нужны сомневающимся. Ты сомневаешься?

– Лео, если бы я не сомневалась, зачем бы я тут сидела в этой темнотище? Да, сомневаюсь.

– В чём?

– В том, что ты спешишь. И меня толкаешь к пропасти этой. Очень страшно попасть не в ту пещеру.

– Пойдём. Отец ждёт. А пещера – самая та. Мне всё в ней нравится. Даже жизнь за любовь – нравится. Пойдём. Не стоит волновать отца.

– Неудобно, Лео. Я чувствую себя не в своей тарелке совершенно. Ноги не идут.

– Ничего, поможем, – он шутливо подхватил её на руки встал, – так далеко не унесу, а на плечо если, то бегом могу. Тебе, как лучше? Быстрее?

– Лео, поставь меня на место, и сними с моих ног твой пиджак, иначе я упаду. – Лео послушно размотал ей ноги. – Спасибо. А кого твой отец ждёт и почему волнуется?

– Я ему обещал, вот он и ждёт и волнуется.

– И что ты обещал?

– Невесту сегодня принести.

– И когда ты ему обещал? – Стаси почти смеялась.

– Чего ты смеёшься? Вчера вечером.

– Но я, по-моему, конкретно тебе ничего не сказала ещё?

– Стаси, это уже не смешно. И зачем слова-то, когда и так всем всё ясно? Пошли!

КПП они прошли без приключений, пропуск уже действовал.

Когда второй поцелуй закончился, Стаси обнаружила, что стоит перед дверью: «Со мной необычное что-то происходит, время исчезает. И какое же у него необычное лицо. Ему так же хорошо, как и мне?» – она просто смотрела и не хотела, чтобы его руки отрывались от неё.

– Неужели это – ты?! Мальчик в коротких московских штанишках?

– Кто «ты»? В каких ещё коротких штанишках?

–А ты не помнишь, как тебя дразнили: «московский забияка?»

– Меня так дразнили? Не помню. И что я делал?

– Дрался.

– Вот это я помню. Ну и правильно делал. Так кто я-то?

– Тот, за кого не жалко отдать жизнь.

– Не надо за меня жизнь отдавать, лучше, уж, я свою отдам, если кому-то жизнь нужна. Ты мне живая нужна, девочка моя. Мне никогда ещё не было так хорошо и спокойно, Стаси. А будет? Даже не знаю, что с нами будет, – Лео нажал на звонок.

– Ты чего звонишь, я же не закрывал, Лео… – Сергей Дмитриевич невольно отступил в глубину прихожей.

Лео внёс через порог дома белокурого смущенного ангела с припухшими губами.

– Знакомься, папа, это моя Стаси. Стаси, – это мой отец. Теперь будет и твоим. Знакомьтесь.

– Стаси?! Анастасия Павловна! Как же я рад-то! Лео, что же ты мне сразу не сказал?!

– Чтобы ты не слишком обрадовался.

– Рад! Сердечно рад. Садись сюда, Стаси. Ну наконец-то у нас будет нормальный дом с женщиной в нём,– отец церемонно наклонился с поцелуем к руке Стаси и потом поцеловал её в щёку. – Давай сюда твой жакетик. Лео, что же ты? Там где-то тапочки у нас были?

– Па, я их уже несу, я помню, – Лео опустился на корточки и снял туфли с ног невесты, облачив их в голубые тапочки, новые, но старого фасона, с меховым помпоном на носу.

– Это я когда-то, сто лет назад, жене купил, но они так и остались невостребованными. Пойдемте, я как раз чайник вскипятил, творог с изюмом купил днём, слойки. Сейчас почаёвничаем, – отец вопросительно посмотрел на сына за спиной Стаси, перед которой открыл и вторую половину двери в гостиную. Лео обрадованно кивнул.

– Вот так мы тут и живём, хлеб жуём. Нас тут тетя Таня иногда выручает, замечательная женщина души необыкновенной.

Разговор за столом потёк свободно, как будто Стаси тут давным-давно была своей, напились крепкого чаю со слойками густо намазанными сливочной сырковой массой. Сергей Дмитриевич достал откуда-то альбом с семейными фотографиями и подробно знакомил её с родственниками, абсолютное большинство из которых уже покинуло этот мир. У Лео не было ни братьев, ни сестёр ни в одном колене. Мать Лео действительно была красавицей. И фотографироваться, видимо, любила. Все фотографии были сделаны профессиональными фотографами – дорогое удовольствие по тем временам. Сергей Дмитриевич оказался на редкость смешливым и весёлым человеком, мягким и лёгким.

И тогда, с месяц назад, когда Стаси пришла к нему на вызов врача, у них сразу возникла полная и взаимная симпатия. А ещё раньше, когда Лена случайно показала его Стаси на улице, он показался ей сухим и сдержанным, даже высокомерным немного.

– Стаси, как я знаю, Лео рапорт подал сегодня? – отец выжидательно смотрел на девушку.

– Да, он мне сказал, – Стаси вздрогнула, услышав бой часов, стоявших в углу гостиной. – Ой, мне пора, засиделась я тут, от вахтера выговор обеспечен, – Стаси смущенно улыбнулась

– Подожди, Стаси. Если ты согласна с рапортом, то что же? Оставайся у нас. Без тебя здесь станет слишком пусто теперь.

– Мне у вас очень нравится, но Вы же понимаете…

– Понимаю. Только не надо быть ханжами и реагировать на чужие языки. Тем более, что все уже, наверное, слышали про рапорт. Для нас это главнее, чем роспись в загсе. Я там потороплю, чтобы проверку закончили в кратчайшие сроки. Сложностей не было при назначении на работу?

– Нет.

– Ну и славно. Можешь, если хочешь, отдельную комнату занять, их тут… – отец смешался, увидев возмущенное лицо Лео. – А лучше сразу начинайте семьёй жить, чего хвоста за кот тянуть. Ну всё, ребята, мне пора.

– Ты куда, па?

– Как, куда? Разве я тебе не говорил, что мы там сегодня на берегу договорились уху варить. Что-то Митя не звонит? Пойду сам позвоню, не забыть бы чего к ухе-то.

– Лео, а какую уху они собрались варить? Разве здесь можно рыбу ловить? Я слышала, что нельзя, и ты это говорил? – Стаси смотрела в темноту за окном, куда ушел Сергей Дмитриевич, закинув на плечо видавший виды туристический рюкзак. Огромная комната отражалась в стекле, и Стаси тревожил и волновал этот дом с незнакомыми вещами, запахами.

– А они, это… сырок покупают в магазине и воображают, что наловили. Когда-то всё можно было, молодость вспоминают. Наверное и просто у костра посидеть приятно со старинными друзьями, – Лео всё напропалую и восторженно врал.

Ничего ему отец не говорил ни про какую рыбалку. Просто его отец был настоящим отцом.

– Стаси, – Лео подошел сзади и обнял её, – ты нервничаешь?

– Нет. Волнуюсь.

– Не волнуйся. Я так люблю тебя… Я бы не дожил до утра, залез бы к тебе в окно твоей общаги, чтобы уж точно выяснить, что это у меня за соперник такой смелый? – Лео уткнувшись в её волосы тихо и счастливо засмеялся

– Слишком стремительно всё, – она повернулась к нему, что-то неуловимое изменилось в их отношениях, она, наконец, увидела другого Лео: сына, любимого отцом, защищённого и любящего, спокойного и неторопливого. – У тебя изумительный отец. Он такой тонкий человек, понимает с полуслова.

– Да. Он такой. Он и с полувзгляда понимает. Я его очень люблю. И очень уважаю. Горжусь. Я тоже таким бы хотел быть для наших детей. Жаль, что я не могу увидеть твою маму. Наверняка она замечательная у тебя. Ты на неё похожа?

– Нет. Говорили, что я на мою прабабушку с папиной стороны похожа, судя по фотографии. Очень старинное и единственное её фото Правда похожа, один в один. Только она там в платке. Но черты одинаковы. Сильная генетическая наследственность.

– Пойдём, я тебе наш дом покажу, что тут и где, – Лео обнял её за плечи. – Стаси, а второе условие, про детей… – Лео повернул её к себе, – оно в силе?

– Лео, ты так спешишь…

– Нет, я просто спрашиваю, я приму все твои условия безоговорочно. Я тебя очень люблю. Я выключу свет?

– Да. Выключи, – в гостиной воцарился полумрак.

– А то вдруг за нами кто-то тоже решит подсматривать, – Лео натужно шутил, разбавляя напряженную тишину. – Ты такая теплая.

– А у тебя руки дрожат.

– Я целый день дрожу, с самого утра холодок по спине, как заструился после твоей отповеди, так и тёк весь день. Я тоже волнуюсь. Идём, сядем сюда, – большой, пахнущий кожей диван, уютно провалился под ними. Губы вздрогнули от нахлынувшей волны близости …

Конечно, какой же это поцелуй, если стоя?

В темноте чувства обострились, стыдливость притупилась, в свои права вступила неизбежность, прорывая барьер неловкости и смущения. Руки мужчины, согревшиеся и переставшие дрожать, могли уже не только обнимать женщину, но и расстегивать пуговки, натыкаясь на её вздрагивающие пальцы и отводя их в сторону.