Глава 2

– Барин, Михаил Алексеевич, нашли! – воскликнул седеющий мужчина в ливрее дворецкого, но тут же поправился: – Нашлись! Глафира Алексеевна нашлись!

Молодой человек двадцати лет, порывисто поднявшись на ноги, бросился к дворецкому:

– Где она? Где она, Осип?!

– К себе поднялись, – ответил тот. – Вот только что и поднялись. Барышня в дом вошли, ни на кого не взглянули, только головой покачали и к лестнице направились…

– Ах оставь, Осип, – в явном волнении отмахнулся Михаил и бросился прочь из гостиной, в которой провел последние несколько часов.

Выглядел он дурно. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, во вчерашней одежде, находившейся в некотором беспорядке, – всё это было следствием тревоги и бессонной ночи. Причиной тому было исчезновение единственной сестры помещика Воронецкого – Глашеньки, девицы восемнадцати лет от роду.

Глафира Алексеевна ушла на прогулку еще около полудня вчерашнего дня. Она была девицей романтичной, склонной к грезам, и потому неспешные прогулки ее рядом с усадьбой были привычным делом. И хоть брат журил сестрицу за то, что выходит в одиночестве, но Глашенька целовала его в щеку и с улыбкой говорила:

– Ну что ты, Мишенька, что со мной может случиться? Я ведь рядышком, кругом люди. Если что, услышат. Да и не случается у нас ничего, к чему хмуришь брови сердито?

– Да как же мне не хмуриться, сестрица? – с укором отвечал Михаил. – Одни мы с тобой друг у друга. Случится что, как же мне быть без тебя? Да и неприлично девице в одиночестве бродить.

– Я по своей земле брожу, братец, к соседям не захаживаю. Не сердись, голубчик, всё будет хорошо.

И вот она вновь ушла. Но не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к сумеркам. Занятый своим делами, Михаил Алексеевич не заметил отсутствия сестры, но когда начало вечереть, явилась горничная Прасковья – старшая внучка дворецкого Осипа. Вот она-то первой и произнесла это ужасное:

– Барышня пропали.

Воронецкий, пребывавший в своих мыслях, оторвался от бумаг и ответил горничной рассеянным взглядом. Так и не осознав ее слов, он переспросил:

– Что ты сказала?

– Барышня ушли гулять и не вернулись, – ответила девушка.

Он еще с минуту смотрел на Прасковью и наконец отметил, как горничная мнет пальцами подол форменного платья, что румянец ее лихорадочен. Девушка была всерьез встревожена. Михаил нахмурился и поднялся на ноги.

– Когда ушла Глафира Алексеевна? – спросил он, снимая со спинки стула свой сюртук.

– К полудню дело было, – ответила девушка. – И к обеду не вернулись Глафира Алексеевна, и позже не пришли. Я уж обегала везде, где они гуляют, а нету барышни. Пропала! – визгливо закончила она, окончательно обнажив волнение.

– Черт знает что, – выругался Михаил. – Отчего раньше не пришла? Почему сразу не доложила? К обеду барышни нет, а ты молчишь!

Лицо Прасковьи скривилось в рыданиях, и она повалилась на колени:

– Браните, барин, браните, виноватая я! Не доглядела! Да только вы ведь велели вас не тревожить, а я думала, вернутся Глафира Алексеевна, выдавать не хотела! Браните вы сестрицу за то, что они одни гулять изволят, а они огорчаются. Думала, вот вернутся, а вы и не узнаете. Мало ли замечтались барышня, загулялись…

– Довольно! – устав слушать оправдания, гаркнул Михаил и устремился прочь из кабинета мимо рыдающей Прасковьи.

Вскоре собрались все, кто работал в усадьбе, а к ночи позвали и крестьян из ближайшей деревни. Глашеньку искали еще при свете уходящего дня, после с фонарями. Сначала разбрелись по поместью, потом ушли за его границы.

Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.

– Моя сестра жива! – не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: – И мы ее найдем.

– Если только в лес пошла и заблудилась… – неуверенно предположил кто-то.

– Да что бы барышне в лесу-то делать? – усомнились в ответ.

– Так ведь больше ей деваться и некуда.

– Красивая барышня, вдруг… – женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.

А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.

Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.

– Не спеши отдавать меня замуж, братец, – просила она. – Отдай тому, кто мне придется по сердцу. Есть у меня еще время, дай побыть в отчем доме.

Михаил Алексеевич любил сестру, потому перечить не стал.

– Будь по-твоему, душа моя, подыши еще немного полной грудью.

И вот от этих вот воспоминаний Воронецкий сейчас и задохнулся. Что если украли? Бежать бы сама не стала, это Михаил знал точно. Глашенька любила брата не меньше, и скрывать бы от него своих мыслей не стала. А вот охотники на нее были. И в гости захаживали, и на званые вечера приглашали, и глаз не сводили. Ухаживали. Правда, приличий никто не нарушал, ожидали, когда Глафира Алексеевна откликнется. А она улыбалась, но близко к себе никого не подпускала. Неужто и вправду…

Он оглядел людей, которые шли за ним, и спросил:

– Чужой кто заезжал к нам?

Люди переглянулись и отрицательно замотали головами.

– Нет, барин, не видали.

– Может, из соседей наших кто появлялся? – вновь спросил Воронецкий.

Крестьяне переглянулись, но вновь отрицательно покачали головами.

– Так ведь мы ж за дорогами не смотрим, Михаил Алексеевич, – ответили ему. – Ребятню спросить надо, эти без дела, бывает, бегают. Может, кого и приметили?

И тут же откуда-то из-за спин взрослых послышался детский голос:

– Нет, барин, никого чужого не видали, – вперед пропихнули мальчишку лет семи. Он отвесил поклон Михаилу и продолжил: – Своего только видели. Федот Афонин в лес ходил, на нас кулаком махал, оттого и запомнил.

– Отчего махал? – рассеянно спросил Воронецкий.

– Так это… – мальчишка замялся. – Убогий же, вот мы и того… дразнили.

На затылок его обрушилась тяжелая длань, но кто именно из столпившихся крестьян наказал мальчишку за насмешки над блаженным, Михаил не заметил, да и не было ему это интересно.

– Да мы ж не со зла! – услышал помещик, однако это уже скользнуло лишь по краю сознания.

Михаил отвернулся. Он в раздумьях потер подбородок. Афонин был мужиком безобидным, насколько помнил Воронецкий. Мог козликом по улице проскакать, песню завести да дергаться под нее, как кукла на шарнирах, но вроде бы не буйствовал. Однако оставался он душевнобольным, оттого и ожидать можно было, чего угодно.

А что если Глашенька и вправду в лес пошла, да там они и встретились? Мог ли убогий к барышне пристать, а то и сотворить непотребное? Мог. Мужик ведь зрелый. Это разум у него, что у дитя, а в остальном… кто знает.

– До девок охоч? – ровно спросил Михаил, не обернувшись к своему сопровождению.

– Кто, барин? – спросили его.

– Афонин.

– За бабами у бани подглядывал, я видал, – ответил всё тот же мальчишка.

И Михаил гаркнул:

– Сыскать мне его и в усадьбу приволочь! Пока не вернусь, чтоб под замком сидел!

– Слушаюсь, Михаил Алексеевич, – ответил Осип и кому-то велел: – Идем искать блаженного.

Остальные продолжили поиски Глашеньки. Бродили, пока не погас последний фонарь. Звали, заглядывали под кусты, но когда в сумраке приняли силуэт поваленной молодой березки за барышню в светлом платье, остановились.

– Так толка не будет, – мрачно признал Михаил. – Продолжим, когда рассветет.

На том и вернулись назад. К усадьбе Воронецкий подходил, мучимый отчаянной надеждой, что сестра вернулась и уже спит, свернувшись на диване в его кабинете. Иначе и быть не могло. Встревоженная отсутствием брата в позднюю пору, в свою спальню она бы не ушла, непременно осталась бы ждать его.

Мысль о том, что о возвращении Глаши ему бы уже доложили, Михаил гнал, истово веря в нерасторопность и леность прислуги. Конечно, он сейчас войдет в дом и там услышит радостное известие! Тут же пойдет к сестрице и даже не станет ее бранить, ни за что не станет. Лишь бы была жива и невредима, а остальное – мелочи. Сама расскажет, где пропадала.

Он взбежал по невысокой каменной лестнице, распахнул дверь и замер, готовый услышать радостное:

– Барышня вернулись, – но…

Но услышал он иное:

– Не нашли, барин.

– Не нашли, – произнес Воронецкий, посчитав, что Осип спрашивает о Глафире Алексеевне.

– Мы уж его по всей деревне искали, дом его вдоль и поперек облазали, но нет лиходея, – продолжал дворецкий. – Мать его говорит, как днем ушел, так и не возвращался.

– Кто? – посмотрев на него, нахмурился помещик.

– Ну так Федотка Афонин, – пояснил Осип. – Вы изволили приказать сыскать блаженного. А нет его. Мать божится, днем в последний раз видела. Сидит старуха, плачет. Убогий, а всё ж кровиночка.

– Не вернулся, стало быть, – сузил глаза Михаил. – Вели, как объявится, ко мне. Я из него душу вытрясу.

– Слушаюсь, – поклонился дворецкий, и барин ушел в первую попавшуюся дверь.

Это оказалась гостиная, но вряд ли Воронецкий заметил, куда он вошел. На ходу стянул сюртук и уронил его на пол, даже не подумав, что делает. После добрел до кресла, упал в него и, откинувшись на спинку, накрыл лицо руками. Теперь он и вовсе не сомневался, что исчезновения Глашеньки и убогого связаны.

Воображение рисовало одну картину страшнее другой. Он видел растерзанную сестру, лежавшую на земле, а рядом ее мучителя, который пел одну из своих песен и плясал рядом, даже не отойдя от места злодейства…

– Нет-нет, она живая, живая, – словно заклинание повторял несчастный брат. – Лишь бы живая…

А потом ему чудились глаза Глаши, наполненные страхом и отвращением, а над ней скалящееся в ухмылке лицо Федотки. Михаил слышал крики и мольбы своей сестры, и сердце его сжималось от мысли, что он в этот момент был поглощен своими делами и не пришел на помощь.

Застонав, Воронецкий оторвал руки от лица и огляделся, не зная, как выплеснуть свое горе и ярость. Рядом на столике стоял подсвечник, и Михаил, схватив его, с силой швырнул в противоположную стену.

– Святый Боже! – вскрикнул Осип, едва увернувшись от тяжелого подсвечника.

Михаил только сейчас заметил, что его дворецкий находится здесь и держит в руках подобранный с пола сюртук.

– Осип, – помещик поднялся с кресла, – что ты?

– П… простите, – с запинкой произнес дворецкий, всё еще пребывая в испуге, – я не желал вам мешать.

– Я не видел тебя, – Михаил вновь сел и откинулся на спинку. – Не задело?

– Нет, барин, – Осип уже справился с оторопью и поклонился. – Может, изволите чего, Михаил Алексеевич? У жены моей травка есть, от нее спокойно делается. Сказать, чтоб заварила?

Воронецкий потер лицо ладонями и отрицательно покачал головой.

– Нет, наливки мне принеси лучше. И пусть кофе сварят, вроде осталось еще…

– Осталось, барин, – поклонился Осип. – А откушать?

– Не хочу, – покривился Михаил. – Кусок в горло не полезет. Принеси, что велел.

– Будет сделано, барин, – в очередной раз поклонился дворецкий и ушел.

Михаил так и не сомкнул глаз. Пару раз он проваливался в тяжелую дремоту, но длилась она не больше нескольких минут, и Воронецкий вскидывался. В первый раз ему пригрезилось, что скрипнули половицы, и в гостиную крадучись вошла Глашенька. Даже услышал, как она позвала: «Мишенька». Но, конечно, сестры не было.

А во второй раз дремота навеяла крик Осипа: «Барин!» Михаил вскинул голову и опять никого не увидел. В доме царила угнетающая тишина, нарушаемая лишь громким тиканьем больших напольных часов, купленных еще, кажется, дедом Воронецких.

– Когда же утро? – сердито вопросил Михаил и, покинув кресло, принялся мерить гостиную шагами.

Он хотел возобновить поиски сразу же, как небо посветлеет, однако всё тот же Осип уговорил барина отдохнуть, отправились одни слуги. Солнечный свет разогнал мрак ночных подозрений, и надежда вернулась. Возможно, именно поэтому он позволил уговорить себя задержаться в доме. Впрочем, Михаил установил для себя срок, когда намеревался сам продолжить искать сестру. И он как раз подходил к концу, когда дворецкий принес добрую весть.

Воронецкий взбежал по лестнице вверх и кинулся в комнаты сестры, желая удостовериться, что все страхи и переживания окончены, и пропажа и вправду вернулась под отчий кров.

– Глаша! – вскрикнул Михаил, распахнув дверь, и замер, рассматривая сестру.

Похоже, войдя, она уселась в первое же кресло и устремила взгляд перед собой. Внешний вид младшей Воронецкой был плачевным. Волосы пришли в великий беспорядок, и Михаил даже заметил кусочек еловой ветки с несколькими колючками, застрявший в развалившейся прическе. Платье было помято и хранило следы травяной зелени на коленях. Может, было где-то еще, но помещик этого сейчас не видел. Зато он увидел порванный рукав.

Медленно, будто крадучись, Воронецкий приблизился к сестре и, присев на корточки, заглянул ей в лицо. Было оно бледным, и оттого ссадина на щеке смотрелась ярко-красной полосой. Ни синяков, ни чего-либо еще Михаил не заметил, только вот эта вот ссадина, которую можно было получить и продираясь сквозь густой кустарник.

Помещик остановил взгляд на глазах сестры и внутренне поежился. Были они пусты и равнодушны. И сколько бы Михаил ни пытался поймать ответный взор Глашеньки, ему это так и не удалось. Она продолжала смотреть мимо и на появление брата никак не реагировала. Даже ничего не сказала. Губы младшей Воронецкой были плотно поджаты.

Помещик взял ее за руки, ожидая уловить дрожь, но тонкие девичьи пальцы не подрагивали. Были они прохладны, но, пожалуй, и всё, что можно было сказать. На пожатие Глафира не ответила.

– Глашенька, – негромко позвал Воронецкий, – сестрица.

Она повернула голову и наконец взглянула на брата, однако этим и ограничилась.

– Глаша, что с тобой произошло? – по-прежнему тихо снова спросил Михаил.

Глафира поднялась на ноги и направилась в свою спальню. Помещик проводил ее взглядом, после тряхнул головой и повысил голос:

– Глаша!

Дверь за ее спиной закрылась. Воронецкий присел было на кресло, с которого только что встала его сестра, но тут же порывисто поднялся на ноги и устремился следом. Он распахнул дверь в спальню и сразу же увидел Глашеньку, стоявшую у окна. Теперь она хотя бы смотрела на улицу, а не в пространство.

Михаил решительно подошел и встал рядом. Некоторое время поглядывал на сестру, но, в конце концов, развернулся к ней и спросил:

– Где ты была?

– Я устала, – ответила Глаша и подошла к кровати. Она улеглась и закрыла глаза: – Уйди, я хочу спать.

– Тебя обидели? – прямо спросил ее брат. – На тебе нет лица…

– Я хочу спать, – повторила младшая Воронецкая.

Михаил подошел к кровати и уселся рядом.

– Глашенька, – позвал он мягко, – я не стану тебя бранить. Прошу, откройся, душа моя, что с тобой случилось? Тебя кто-то обидел? Это убогий? Он что-то сделал с тобой? С… снасильничал?

Девушка открыла глаза, посмотрела на брата и повторила, четко разделяя слова:

– Ты ошибаешься, Миша, со мной всё хорошо. Я просто заблудилась и не могла найти дороги назад. Потом нашла и пришла. Я дома, волноваться не о чем. Теперь прошу оставить меня.

– Глашенька…

– Я хочу спать! – неожиданно зло выкрикнула младшая Воронецкая.

Михаил поджал губы и встал на ноги. Он с минуту смотрел на сестру, но она вновь закрыла глаза и больше брата не замечала. Ощутив, что закипает, Воронецкий притопнул ногой, а после развернулся и вышел из комнат Глафиры.

За дверью его ожидали дворецкий Осип и Прасковья. Они испытующе посмотрели на помещика, однако тот прошел мимо и направился к своим комнатам. И все-таки он остановился и развернулся на пятках туфель.

– Ты, – указал он на горничную, – ступай к Глафире Алексеевне и глаз с нее не спускай. А ты, Осип, сыщи мне убогого.

– Неужто… – охнув, дворецкий прикрыл рот кончиками пальцев.

– Не знаю, – ответил хмурый Михаил. – Говорит, что просто заблудилась и не могла найти дороги к дому. Сыщи мне Афонина, Хочу говорить с ним.

– Так, может, и вправду барышня заблудились? – начал Осип, но замолчал под суровым взглядом помещика. После склонил голову и произнес: – Найду, барин, из-под земли достану.

– Исполняй, – кивнул Воронецкий и скрылся за дверью.