Бунт 1911 г.

Положение в Саратовской губернии не давало Столыпину покоя.

«Я считаю самое направление проповеди Илиодора последствием слабости Синода и церкви и доказательством отсутствия церковной дисциплины, – писал председатель Совета министров Государю. –

Но при наличии факта, факта возвеличения себя монахом превыше царя, поставления себя вне и выше государства, возмущения народа против властей, суда и собственности, я первый нашел, что, если правительство не остановит этого явления, то это будет проявлением того, что в России опаснее всего, – проявлением слабости…».

Глава правительства не скрывал своего давления на Св. Синод в этом деле. Надавить было легко. Несколькими годами ранее Столыпин добился назначения обер-прокурором С. М. Лукьянова, доктора медицины, ничего в церковных делах не смыслившего, зато покорного своему начальнику. Кроме того, из Синода были удалены наиболее яркие и консервативные архиереи. Все это делалось ради проведения некоторых правительственных реформ, но пригодилось и в настоящем вопросе.

Собрав объемистую пачку донесений светских властей из Царицына, Лукьянов добился от Св. Синода очередного постановления о переводе о. Илиодора. Тщетно преосвященный Гермоген заступался за своего подопечного, опровергая приписываемые ему неблаговидные речи. Постановление состоялось 20.I.1911 и было представлено на Высочайшее утверждение ввиду вмешательства Государя в процесс предыдущего перевода о. Илиодора.

«…все чиновники вроде Столыпина и других надоели Государю, чтобы меня перевели из г. Царицына, и вот эти чиновники придумали меня перевести с повышением в Тульский мужской монастырь настоятелем и вот при таких случаях доняли Государя», – рассказывал о. Илиодор. Он даже предполагал, что именно было сказано: «Враги мои оклеветали меня перед Государем и наговорили, что у меня в здешнем монастыре происходит разврат и творятся всякие безобразия. Что у меня нет никаких поклонников»; «…министр доложил Государю, что иеромонах Илиодор учит делать погромы и убивать людей».

Донесенная к подножию престола, клевета на бедного священника имела самые плачевные последствия. «На этот раз Государь рассердился и сказал, что пора положить

конец его безобразиям». 21.I на всеподданнейшем докладе Лукьянова появилось заветное слово «Согласен». На следующий день Синод послал преосвященным саратовскому и тульскому соответствующие указы.

О. Илиодор подозревал, что в его катастрофе немалую роль сыграло царицынское купечество. Из уст в уста передавалась якобы произнесенная неким богатеем фраза: «Миллиона не пожалею, а Илиодора уберу!». Говорили даже о полутора миллионах. Этим слухам о. Илиодор придавал большое значение: «упорно говорят в городе, что на мое удаление из Царицына кое-кем истрачено полутора миллиона рублей. Последнему не хочется верить, но наш продажный, бесчестный век заставляет писать и эти слова горечи и скорби».

Новое место служения о. Илиодора – Новосильский Свято-Духов монастырь Тульской епархии – было выбрано по предложению епископа Тульского Парфения.

«Обитель эта находится в страшной глуши, – рассказывал сам преосвященный, – вдали от железных дорог и городских поселений и, благодаря целому ряду неудачных настоятелей, пришла в сильно запущенный вид. Между тем, у нее все данные, чтобы стоять в числе виднейших русских монастырей.

Имея свыше 500 десятин черноземной земли, она прекрасно обеспечена материально. С духовной стороны она также пользуется большим значением, так как хранит в своих стенах широко чтимый образ св. Николая, а среди братии ее живет старец Херувим, привлекающий к себе до 200–300 паломников в день».

В Новосили как раз недавно были обнаружены непорядки по хозяйственной части, так что имелся формальный повод для смещения нынешнего настоятеля. Синод тут же освободил его от должности.

Одновременно пошли слухи, что и преосвященный Гермоген скоро будет переведен в Иркутск. Таким образом, Саратовской епархии угрожали серьезные потери.

В роковой день постановления Св. Синода о. Илиодор случайно оказался в столице. По еще более странному совпадению, именно 20.I гр. Игнатьева познакомила его с товарищем министра внутренних дел Курловым, подробно описавшим эту встречу в своих воспоминаниях. О. Илиодор жаловался собеседнику на царицынскую полицию.

Вечером иеромонах навестил кого-то из своих влиятельных сторонников – то ли жителей «одного графского дома» (возможно, кружок графини Игнатьевой), то ли А. И. Дубровина. И там от осведомленных лиц получил тяжелое известие.

– Вас сегодня в Синоде судят.

– Пусть судят, – беззаботно отмахнулся избалованный вниманием Синода о. Илиодор.

Тогда ему объяснили все – и про министров, и про Тульскую епархию, и про предстоящий перевод преосвященного Гермогена.

Новости глубоко потрясли бедного настоятеля. Во-первых, ему предстояла разлука со своим детищем – монастырем: «здесь каждый кирпич облит моими потом, кровью и слезами». О. Илиодор подозревал, что враги намереваются «разорить» созданное им «христианское гнездышко», боялся, что без настоятеля его «монастырь, вместо людей, наполнится голубями, воробьями, галками и будет их жилищем».

Кроме того, бросалась в глаза несправедливость решения, вынесенного «заочно по клевете», «в угоду безбожникам и богохульникам», по приказу светской власти – «только потому, что хочется неверным чиновникам кушать», – да еще, пожалуй, в обмен на знаменитые полтора миллиона! О. Илиодор даже сочинил на этот счет горькую притчу: шел, дескать, мимо Синода и увидел рассыпанные деньги. «…я шел, торопился, и мне их, признаться, было не надо, деньги у меня были на проезд, поэтому мне их и не надо, я все-таки присмотрелся, деньги, а деньги наши, царицынские, и деньги даже именные, я хорошенько не рассмотрел – на них написано будто бы Масловы или Марковы или Максимовы» – то есть фамилии тех купцов, которые будто бы тряхнули капиталами для изгнания ненавистного проповедника из города.

Ярый монархист, о. Илиодор был уязвлен тем, что ему вменили в вину подстрекательство к беспорядкам, «как бунтарю и разбойнику». При этом наказание замаскировано под награду, поскольку в Царицыне священник был лишь «заведующим подворьем», а в Новосиль переводился полноправным настоятелем полноценного монастыря. «Если я виноват, сажай меня в тюрьму, ссылай в каторгу, но не повышай. За повышением я не гонюсь, почестей мне не надо, мне нужна правда Христова, а за нее меня везде гонят». Гнали, действительно, всюду – уже из третьей епархии за пять с лишним лет!

Наконец, предстоящий перевод и епископа Гермогена знаменовал форменную расправу светской власти с религиозно-патриотическим движением, которому посвятили себя о. Илиодор и его архиерей. Напрасно столыпинский официоз «Свет» расписывал новое послушание о. Илиодора как «высокое, истинно пастырское, живое, плодотворное дело». Всякому было ясно, что произошел не обычный перевод священника на другой приход, а грубое вмешательство чиновников в церковные дела.

В кулуарах Государственной думы правые с неодобрением говорили о «немецкой бухгалтерии», которой держалось правительство в этом деле, то есть об одновременном переводе и губернатора, и священника с намерением «сравнять итоги».

Узнав о своем переводе, о. Илиодор бросился к обер-прокурору и другим сановникам и «умолял именем святителя Филиппа, убиенного за правду, не приводить в исполнение этого несправедливого решения».

В то же время иеромонах попытался заручиться поддержкой всех своих доброжелателей. Послал телеграмму Государю (21.I). Посетил П.Ф. Булацеля. Протелеграфировал царицынским сподвижникам, прося ходатайствовать перед Их Величествами об оставлении его в Царицыне. Соответствующая телеграмма с просьбой не утверждать синодального решения была отправлена 21.I: «не оставьте нас сиротами». А на следующий день в Синод полетела телеграмма из села Покровского Тобольской губернии – от Григория Распутина. Потом расстриженный Сергей Труфанов будет утверждать, что не обращался за помощью к «блаженному старцу», но что-то очень уж быстро дошли петербургские новости до Сибири.

Ничего не добившись, о. Илиодор решил сопротивляться до победного конца. Телеграфировал в Царицын, что остается, и помчался к еп. Гермогену. Провожавшим лицам о. Илиодор заявил, «что из Царицына не уедет, что оттуда не взять его и воинской силе и что, возвратившись [в] Царицын, произнесет такую проповедь, каких еще никогда не говорил».

Не успел покинуть столицу, как полиция начала его розыски по просьбе митрополита Антония. Не торопись так о. Илиодор, возможно, дальнейшей беды удалось бы избежать.

Находившийся тем временем в устроенной им Сергиево-Алексиевской пустыни близ Сердобска преосвященный Гермоген был «как громом» поражен известием о переводе иеромонаха. Владыка только что (21.I) подписал третье по счету представление о награждении о. Илиодора наперсным крестом «за ревностнейшее и усерднейшее исполнение присущих ему по сану главнейших и ответственнейших обязанностей и пастырского долга, учительства и проповедничества, а также открытого исповедования веры православной и верноподданничества Российским Самодержавным Государям Императорам» – а тут такой оборот! К тому же преосвященный почувствовал и личную «тяжкую обиду»: «оказано полное презрение моему архиерейскому авторитету и моим церковноправовым полномочиям». Отринув все донесения владыки, доказывавшие невиновность о. Илиодора, Синод поверил газетным и полицейским сообщениям и пошел на поводу у обер-прокурора. «Горе и скорби, как шишки, валятся из Петербурга на мою голову, как бедного Макара», – писал владыка А.П. Роговичу в связи с этим. По словам почитателей о. Илиодора, после решения Синода владыка «очень от горя заболел».

Приехал о. Илиодор 24.I тайно и вместе с преосвященным засел писать телеграммы от его лица. Весьма абстрактное послание Государыне отправили немедленно. Для составления телеграммы Государю потребовались документы, поэтому из Саратова были вызваны секретари и эконом. С их помощью был разработан целый доклад по царицынскому делу, который вместе с собственно текстом прошения занял 9 телеграфных бланков. От лица своей паствы владыка просил освободить о. Илиодора от «неправильного и незаконного осуждения». Также просил об аудиенции. «такую телеграмму написали, что невозможно сказать», – рассказывал о. Илиодор. Сам он не дождался завершения работы над ней и уехал вечером 25.I.

Вернувшись в Царицын 26.I в 10 час. вечера, о. Илиодор собрал своих сподвижников на экстренный совет и рассказал им петербургские новости о себе и владыке, прибавив, что как он, так и владыка постараются остаться на месте. Затем отправил несколько телеграмм, в том числе Синоду: «Ваше святейшество! Преступления я не совершал. Ошибки простите. Труды мои помяните. Приговор отмените. Власть признаю. Святыню вашу почитаю. Правду ставлю выше всего. Из Царицына идти не могу: он жизнь моя, народ мой – дыхание мое». На рассвете поехал в Дубовку на исповедь к своему духовному отцу – заведующему архиерейским подворьем иеромонаху Антонию, от которого вернулся к вечеру.

Выйдя на балкон к ожидавшей пастве, о. Илиодор сообщил о решении Синода. «…не смущайтесь, возлюбленные братья и сестры, с нами Бог! У меня есть еще надежда на Господа Бога, на Царя-Батюшку, на Царицу-Матушку. Дело наше, мои и ваши молитвы даром не пропадут, и я останусь здесь!». Он не скрывал своего намерения отказаться от перевода: «Когда я получу официальную бумагу, то я отвечу на ней, что мне хорошо и в Царицыне и я из него не уеду, и там, где меня нет, там без меня тоже хорошо».

В этой же речи о. Илиодор призвал слушателей два дня поговеть, с тем чтобы в воскресенье приступить к Св. Чаше: «тогда только и может дойти молитва до Господа Бога, когда у человека чиста душа». На призыв отозвалось более 2000 человек, которые в субботу 29.I исповедовались, а в воскресенье причащались в течение 2½ часов.

Почти всю ночь о. Илиодор провел в составлении телеграмм. Телеграфная картечь из Царицына осыпала Петербург четыре дня (27–30.I ).

Государю о. Илиодор написал, что не имеет сил оставить Царицын, «где каждый камень облит моими слезами и кровью. Я не сделал никакого преступления, а, напротив, этот город плутов и разбойников сделал смирным, безопасным местом. Я не хвалюсь, Государь, но говорю правду и верю также в Вашу правду».

Еще одна, лаконичная:

«Ваше величество, ожидаю вашей милости».

В Синод:

«Молю вас, богомудрые отцы, вступиться за правду за свободу Невесты Христовой Церкви Божией я готов умереть» (сложно восстановить тут знаки препинания!).

«Благоговейно почитая святыню вашу, не могу в кознях чиновников видеть волю Божию».

«Умоляю вас по примеру русских подвижников встать за правду, попираемую нашими врагами и неверными чиновниками».

О. Илиодор рассылал телеграммы и лично членам Синода, прося поддержать свое ходатайство.

«Есть искушение выше сил. Поддержите правду. Ожидаю милости» (митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию).

Высокопреосвященные Антоний и Флавиан ответили о. Илиодору советом проявить монашеское послушание. В том же смысле пришел ответ от товарища обер-прокурора Роговича: «Советую подчиниться тяжести обстоятельств, сложившихся несомненно не без попущения Божия. Больше отвечать не буду». А о. Илиодор писал ему: «Пришло время встать за правду. Господь Судья попирающим ее и молчащим».

Была, наконец, сделана попытка достучаться до совести Лукьянова: «За высоким чином я вижу в вас русского православного человека».

Подобные телеграммы рассылались из Царицына и за другими подписями – уполномоченных «отцов», «матерей», «молодежи» и даже «детей» г. Царицына. «Почему нет телеграмм еще от "теток", "внуков", "бабушек", "дедушек" и "дядей"?» – посмеивался саратовский публицист.

Рассылка велась ежедневно и равномерно. Синод, например, получил по 7 телеграмм от каждой категории. Адресаты были те же – Государь, Синод в целом и по отдельности, Лукьянов, Рогович. По-видимому, телеграммы отправлялись по какой-то схеме. Кто ее придумал? Сам гонимый инок или его царицынские единомышленники-«илиодоровцы»?

Имена изобретателей или, по крайней мере, исполнителей рассылки увековечены в повторяющихся подписях под телеграммами: окружной миссионер о. Михаил Егоров, казак Кузьма Косицын, младший брат о. Илиодора Александр Труфанов, известные сподвижники иеромонаха – Шмелев, Попов, Чмель, Жуков и др. Перечисленные лица составили своеобразный отдел по связям о. Илиодора с общественностью. В последовавшие дни все происходящее в царицынском монастыре записывалось и рассылалось широкому кругу адресатов – Государю, Синоду, газетам. Та же операция производилась с телеграммами о. Илиодора.

Широкая рассылка, недоступная карману такого аскета-нестяжателя, как о. Илиодор, велась на народные пожертвования. В храме то и дело шел сбор на оплату телеграфных услуг. По разным сведениям, всего было истрачено от 500 до 1000 руб.

Не дождавшись решения Синода, последовавшего 1.II и оказавшегося отрицательным, о. Илиодор решился на самую отчаянную меру.

За всенощным бдением в субботу и после обедни в воскресенье он сообщил молящимся, что в воскресенье вечером с 7 часов здесь будет Пасха, после которой он начнет «войну с диаволом». Утром 30.I в переполненном храме о. Илиодор подробно развил эту мысль. Министры, оклеветавшие его перед Государем, доложили, будто он учит народ бунтовать. «Но разве я возмущал вас против кого-нибудь?! Разве я учил вас проливать чью-нибудь кровь?! Вы все знаете, что это неправда. Ни при жизни моей, ни после смерти моей не прольется ни капли чьей-нибудь крови. Я вас всегда учил добру и теперь прошу, если мне придется скоро умереть, то никому не мстить за меня и пусть все они там знают, пусть знает полиция и все власти, что через меня никогда не прольется ни капли крови!».

Поэтому борьба будет вестись исключительно в духовной плоскости – только с диаволом, а не с людьми, поступавшими по его наущению. Оружием себе о. Илиодор избрал крест и молитву, походным маршем – пасхальные песнопения.

После такого интригующего объявления вечером явились не только богомольцы, но и любопытные, хотя о. Илиодор нарочно просил не приходить тех, кто посещает монастырь с целью послушать и посмотреть. В толпе заметно было много интеллигенции, купцов, мелькали мундиры гимназистов. Всего, по оценке полицмейстера, в монастыре собралось до 10 тыс. человек. Не помещаясь в храме, они заполнили также коридоры и двор.

После вечерни и молебна перед чудотворной иконой Божией Матери «Седмиезерная» о. Илиодор с крестом в руках объяснил мотивы своего непослушания, изложенные выше.

«Я вступаю в последнюю священную брань с дьяволом, я надеюсь на Бога и верю в Его правду. Многие подумают, что я не хочу подчиняться властям. Нет, властям я всегда подчинялся и подчиняюсь, но незаконному решению я подчиняться не стану и лучше умру за Веру, Царя и Отечество, а из Царицына не пойду», – так закончил о. Илиодор.

По его просьбе толпа запела пасхальные стихиры. Затем состоялся драматический спектакль.

При пении «Христос воскресе» о. Илиодор обернулся и в воцарившейся тишине спросил служку через всю церковь: «Телеграмм нет?». Тот ответил отрицательно. Тогда, благословясь, о. Илиодор прочел народу заранее заготовленную и запечатанную в конверте «предсмертную исповедь»: «я вижу, что воля Твоя состоит в том, чтобы я остался здесь и докончил свое священное дело».

Затем последовала клятва, прочтенная с другой заготовки: «Святейшим Именем Высокого и Правдивого Бога, Именем Пресвятой Богоматери, пребывающей в сей чудотворной иконе силой Своей благодати, Святых ветхозаветных пророков, Святого Крестителя Господня Иоанна, клянусь перед престолом Всевышнего Творца, пред святым Его Евангелием и Животворящим Крестом, клянусь на месте сем: не есть, не пить, не спать до тех пор, пока Святейший Всероссийский Синод не восстановит попранной правды в словах своих и не отменит своего постановления обо мне. Во свидетельство клятвы моей твердой и неуклонной призываю небо и землю, сие священное место и всех сих, мною возлюбленных, детей Божиих, собравшихся в этом храме в таком огромном количестве. В знак верности клятвы сей я умиленно преклоняюсь Престолу Твоему, Господи, очами веры зрю Тебя, восседающего на нем с Твоей Богоматерью, в иконе сей своей благодатию присутствующей, и целую Животворящий Крест Твой и драгоценные слова Твои в сем священном Евангелии. Аминь. Аминь. Аминь. Грешный монах Илиодор».

Прочтя телеграмму на имя Государя с извещением о клятве, о. Илиодор огласил свое завещание, которое, как и все предыдущие документы, вынул из бездонного кармана своего подрясника. Оно настолько характерно, что следует привести его целиком в добросовестной передаче полицмейстера: