В новом статусе

После знаменитой «осады» царицынского монастыря облик о. Илиодора в глазах простого люда стал приобретать черты народного героя.

Еще недавно его друзья сделали попытку искусственно создать ему такую славу, напечатав беллетризованную биографию «Правда об иеромонахе Илиодоре». Попытка провалилась с конфискацией этой книги.

Но теперь героизация личности о. Илиодора произошла естественным путем. Слух о гонимом за правду иеромонахе, мученике и аскете, разнесся далеко за пределы Саратовской губернии. Этому способствовали, между прочим, рассылавшиеся им по станицам миссионеры, которые восторженно рассказывали казакам о своем великом батюшке. Едва ли это была спланированная пропагандистская кампания. Скорее всего, посланцы просто не могли не поделиться своей радостью.

Слава царицынского проповедника достигла и столицы. «…теперь попам очень трудно, – рассказывал один извозчик, – вот где-то в Царицыне был один, кажется звать Илиодором; так гнали же его, гнали, вот как гнали за то, что говорил правду, только Царь его и вызволил, а то бы пропал».

Если простые души заочно полюбили о. Илиодора как страдальца за правду, то души лукавые заинтересовались им как влиятельным лицом, которого сам Царь знает и выручает из беды. Это особенно стало заметно после майской аудиенции. В июне корреспондент «Утра России» отмечал, что сельские священники, желая выслужиться за счет связей иеромонаха, привозят на поклон ему депутации союзников.

Наглядным выражением славы о. Илиодора стала книга для записи приглашений его с крестом на пасхальные дни. В эту книгу записалось более 6 тыс. царицынцев, в том числе богачей, его бывших врагов – В.Ф. Лапшина, Бондарчука, Яковлева и др..

Сам же он не гордился победой, а лишь думал о деле.

Вербное воскресенье (3.IV) стало для илиодоровского лагеря днем сугубого торжества.

Литургию в монастыре возглавил преосвященный Гермоген. В проповеди он сказал: «Господь в этот день воскресил от смерти Лазаря, и мы получили воскресение от духовной смерти». А о. Илиодор, наконец получивший право не только служить, но и проповедовать, воздал должное своей пастве: «Вы ждете от меня обычной проповеди. Но что я могу сказать после двухмесячной молчаливой проповеди, которая раздавалась из этого священного места, из монастыря-крепости».

Оба победителя послали Государю по благодарственной телеграмме. «Да будет благословенно Твое Царство во все дни Твоей жизни, – писал преосвященный. – Да утешит, возвеселит и исцелит Господь от всякой скорби и болезни драгоценную Нашу Мать Государыню Царицу на утешение и радость всех к ней притекающих скорбящих душ».

Преосвященный уехал днем 3.IV, тем самым московским поездом в 2.45, на котором еще вчера поневоле намеревался увезти о. Илиодора от его паствы. И вот они действительно прибыли вместе на вокзал, но не с плачем, а с радостью, с букетами цветов и верб в руках. За каретой следовала с пением народного гимна ликующая толпа. Проводив преосвященного, о. Илиодор пешком, во главе той же толпы, отправился назад в монастырь. Шествие приняло характер патриотической манифестации.

А за вечерней о. Илиодор объявил пастве о переходе к новой тактике. Обличительным проповедям против богачей настал конец. «Это была моя личная вина, моя личная ошибка, что я погорячился и думал, что только одним своим пастырским словом с этого амвона я могу привести их к исправлению, привести к раскаянию…». Теперь вместо гласной борьбы предстоит тайная. «Все мы станем следить незаметно, потихоньку за жизнью всех наших богачей и лиц высокопоставленных, пользующихся особым доверием общества». На основании собранных материалов илиодоровцы будут подавать прошения губернатору, а то и высшим властям, о высылке неугодного лица из Царицына. О. Илиодор был убежден: как всенародная челобитная о его оставлении в монастыре возымела успех, так и последующие ходатайства от лица народа будут уважены.

Итак, отныне царицынские грешники были избавлены от призывов к покаянию. Почему же о. Илиодор решил отказаться от обличений – краеугольного камня своего пастырского мировоззрения?

Прежде всего, он устал. «Буду только обороняться, а они, если хотят, пусть нападают», – объяснял о. Илиодор сотруднику «Московских ведомостей». Даже подачу описанных выше ходатайств священник решил всецело передать в руки своей паствы: «Я от всего отстраняюсь». Эти слова очень характерны для его настроения в те дни.

Кроме того, о. Илиодор извлек из минувших событий немалый урок. За время вынужденного бездействия, сидя в собственной обители, как узник, он, конечно, не мог не задуматься о причинах своего положения, создавшегося именно благодаря обличительным проповедям.

Поначалу о. Илиодор выполнил свое намерение, изо всех сил попытавшись держаться тише и скромнее. Этому способствовало отсутствие тем для обличений: петербургские враги стали поочередно сходить со сцены, некоторые царицынские купцы внезапно прониклись уважением к былому обличителю. Позже, однако, о. Илиодор не выдержал и дал волю языку.

Что касается системы ходатайств, то, в сущности, подобные планы о. Илиодор излагал еще в конце 1910 г. Но раньше они включали в себя обличительную проповедь, а теперь этот пункт был вычеркнут. Как и ранее, о. Илиодор не усматривал ничего предосудительного в подобной тактике: «Какие же это доносы, если они правду напишут».

Смену тактики подметили вскоре и многие газеты, отмечавшие, что если раньше он направлял свои удары «вверх», обличая власти и капиталистов, то теперь стал бить «вниз», по крамольникам и инородцам.

В защиту этого положения А. Панкратов напечатал даже целое интервью с «одним бывшим илиодоровцем, человеком простым, малограмотным, но умным». Тот говорил, что в первое время служения в Царицыне о. Илиодор всех «привлек своим неистовым обличением властей, Синода, местных капиталистов-пауков». Теперь же «в его проповедях настоящее обличение исчезло совершенно», «он сосредоточился исключительно на "крамольниках" и "безбожниках". Грубо смеется над мусульманами, евреями, армянами. Не обличает, а издевается».

Неизвестно, кого интервьюировал Панкратов, но изложенные тут мысли никак не могли принадлежать «малограмотному» илиодоровцу. Во-первых, он рассуждал о политической конъюнктуре в подозрительно интеллигентных выражениях: «Вспомните, что это было время, когда митинги и собрания были запрещены, газеты придавлены. Негде было проявиться свободному чувству негодования». Во-вторых, ни один приверженец о. Илиодора и даже ни один житель Царицына не мог бы датировать насмешки иеромонаха над иноверцами 1911 годом: оскорбление им магометанства в марте 1908 г. было притчей во языцех и сразу пришло бы на ум любому лицу, вознамерившемуся рассуждать о подобных материях.

На самом деле новая тактика о. Илиодора заключалась не в том, чтобы выбрать более удобную цель для обличений, а в полном отказе от них и замене их ходатайствами против врагов.

Объект для ходатайства подвернулся уже на следующий день. «Царицынская мысль» напечатала заметку «Ликование в монастыре», в которой приписала о. Илиодору грубые выпады против священноначалия и обер-прокурора: «Святейший Синод увяз по колено в грязи» и т.д.. Газета сообщала, что эта речь якобы прозвучала после объявления еп. Гермогеном народу о Высочайшей милости. Подозрительно фальшивая нота для того торжественного дня! Не говоря уже о том, что о. Илиодор был слишком счастлив для подобных нападок, не так же он был глуп, чтобы устраивать новый скандал, едва выкрутившись из старого, да еще при таком авторитетном свидетеле, как архиерей.

Сам священник категорически отрицал, что говорил что-то подобное: «Клевета! С моей стороны было бы величайшей неблагодарностью нападать на иерархов после проявленного великодушия». Его приверженцы тоже опровергали газетное сообщение, призывая в свидетели «епископа Гермогена и многие тысячи православных людей». По-видимому, газеты вернулись к своему обычному приему – искажению проповедей о. Илиодора.

Поняв, что «Царицынская мысль» пытается вновь настроить священноначалие против него, он пал духом. «Удрученный отношением печати, взволнованный» – так его состояние описывал о. Благовидов. После пережитого потрясения о. Илиодор меньше всего желал нарваться на новые неприятности.

«Не успела рана зажить – и опять царапают, – жаловался он через несколько дней. – Ведь выдумали что. Не успел, мол, иеромонах Илиодор получить милость, а уж опять лезет, опять задирает. Да Бог с ними со всеми. Только бы меня оставили в покое…».

Вечером 5.IV по его просьбе представительная депутация из трех священников – о. Благовидова, о. Протоклитова и иеромонаха Гермогена – направилась к полицмейстеру и заявила, что «Царицынская мысль» лжет, приписывая о. Илиодору резкое слово. Василевский обещал принять меры. Выслушав от собратьев рассказ об их миссии, о. Илиодор «успокоился». О. Благовидов поспешил телеграфировать преосвященному, что «редактор привлечен [к] строгому административному, типография [к] судебному взысканию». На самом деле полицмейстер, не располагая такими полномочиями, лишь обратился к губернатору с ходатайством о наложении на редактора «Царицынской мысли», коим числился тогда Т.Т. Шилихин, взыскания за нарушение п.12 обязательного постановления от 8.IX.1910, то есть за возбуждение враждебного отношения к правительству.

Тем временем Царицын возвращался к обычной провинциальной тишине. Илиодоровцы успокоились, наравне со своими врагами. Вечером 3.IV полк. Семигановский испросил разрешения распустить вызванную стражу по уездам, о чем в тот же день последовало распоряжение губернатора, а сам покинул Царицын лишь 5.IV.

В тот же день 5.IV вернулась депутация, ездившая ходатайствовать за о. Илиодора в Петербург. На вокзале депутаты были осыпаны цветами, до монастыря ехали с пением «Славься» и кликами «ура». В храме были встречены о. Илиодором, который благословил и расцеловал своих спасителей. После благодарственного молебна все вышли во двор, и священник предложил депутатам: «Сейчас в храме вы представились Богу, а теперь представьтесь русскому народу». Попов рассказал о поездке, а народ земно поклонился депутации.

Затем о. Илиодор напомнил пастве о новой тактике и предложил подать первое ходатайство – о закрытии «Царицынской мысли», а второе – о высылке из города ее редактора Булгакова вместе с семьей, сотрудниками и имуществом. Затем настанет черед богачей – «разных там Максимовых с их миллионами, Зайцевых, Филимоновых и многих других».

С приездом депутации этот план приобрел особый вес: перед илиодоровцами предстало наглядное доказательство, что народное ходатайство за Петербургом не пропадет. Более того, оказалось, что депутаты заручились в столице чьей-то поддержкой: «Им, правда, предложили в Петербурге разные лица (начальствующие и неначальствующие) в случаях каких-либо недоразумений обо всем писать…». Вот они и будут писать!

«Но теперь мы не допустим, чтобы из-за клеветы народ страдал, – объясняли илиодоровцы сотруднику «Московских ведомостей». – Как только напишут что-нибудь зря, сейчас же будем писать опровержение и в газеты, и высшим властям. Им ведь там трудно разобраться, что правда и что ложь». Зато с народной помощью разберутся и непременно помогут: «Потому – мы за правду стоим».

Следуя призыву своего пастыря, его приверженцы собрали деньги на телеграмму и разослали ее текст в правые газеты на правах «уполномоченных от многих тысяч радующегося и в то же время негодующего православного царицынского народа». Отдав должное благодетелям, содействовавшим оставлению о. Илиодора в Царицыне, авторы телеграммы пригрозили врагам – «газетным клеветникам» и финансирующим их богачам – возбудить ходатайство о высылке этих лиц из города.

Самого ходатайства, по-видимому, так и не последовало. Гора родила мышь. Через несколько дней на вопрос корреспондента о. Илиодор рассмеялся: «Это они только так, по простоте. Авось, мол, осторожнее будут враги».

Прочтя текст телеграммы, некая Александра Фаворская заподозрила, что он, как и предыдущие телеграммы, является делом рук неких «агитаторов», захвативших «всю власть в царицынском подворье». На самом деле послание принадлежит перу самых близких и верных сподвижников о. Илиодора. Телеграмма подписана следующими лицами: о. Михаил Егоров, Александр Труфанов, иеромонах Гермоген, Косицын, Жуков, Аникин, Шмелев и Иванов. Все они, несомненно, действовали по благословению настоятеля, а не в тайне от него.

В свою очередь, редакция «Царицынской мысли» была не на шутку встревожена, узнав из той же телеграммы, что полицмейстер добивается 3-месячного тюремного заключения для редактора и владельца типографии. Газета разразилась пространным «словом иеромонаху Илиодору», где, путаясь в словах от волнения, предостерегала адресата от возобновления борьбы и, в свою очередь, обещала продолжать освещение монастырских событий.

«Царицынская мысль» оказалась не единственной газетой, поспешившей возобновить клевету на о. Илиодора и его паству. «Саратовский вестник», например, напечатал фантастическую заметку о настроениях илиодоровцев, которые якобы «близки к обожанию своего батюшки, при виде его они (особенно женщины) бросаются на колени, целуют край его одежд», а по отношению к внешнему миру «ведут себя крайне вызывающе».

«Мимо монастыря стало невозможно проходить, – писала газета. -

Например, проходившего случайно мимо монастыря урядника затащили в монастырь и после допроса "с пристрастием" нанесли ему оскорбление действием и почти нагого вытолкнули за монастырские стены». Однако на запрос губернатора Василевский ответил, что такого эпизода не было.

Специальный корреспондент «Речи», описывая тот же победный вечер 3.IV, сообщил, что толпы илиодоровцев ходили по городу с пением гимна и «размахивали пучками лозы (вербы)», от чего население города якобы ждет осложнений. Хотя почему не ходить по улице с вербами на Вербное воскресенье?.

Констатируя возобновление газетной травли о. Илиодора и отчасти еп. Гермогена, саратовский епархиальный миссионер-проповедник М.Л. Радченко телеграфировал «Русскому знамени»: «печать левого лагеря сумела отравить нашу радость, поместив ряд статей провокационного характера. … Пора обуздать произвол иудействующих репортеров; злонамеренная ложь должна строго караться: велик грех совращения малых сих». На страницах «Братского листка» Радченко объяснил, почему считает действия «Саратовского вестника» провокационными: газета, дескать, задумала «ослиным копытом лягнуть ненавистного человека, облить его грязью ложных измышлений, поднять систематическую травлю, чтобы отравить минуты радости, вызвать о. Илиодора, пользуясь его впечатлительным темпераментом, на то или другое выступление, которое в свою очередь будет ложно истолковано, превратно, тенденциозно освещено».

Вскоре то же «Русское знамя» напечатало статью М. Померанцева, который заступался, главным образом, за преосв. Гермогена, «того святителя, который и без того является крестоносцем наших дней».

Приближалась Пасха, вдвойне радостная от того, что паче чаяния ее предстояло служить в родном монастыре. «После пережитого вам, батюшка, должно быть, особенно радостно встретить праздники», – предположил сотрудник «Московских ведомостей». – «Да, такие праздники не часто выпадают на мою долю», – согласился о. Илиодор.

Тот же сотрудник (И.С. Ламакин) увековечил вид илиодоровского монастыря в праздничную ночь.

«Приукрасили и расцветили его в эту Пасху особенно ярко. Сплошь в лампадочках и разноцветных фонарях.

Особенно великолепны были колоссальные фонари в виде храмов, неведомых зданий и причудливых фигур, протянутые в самом центре монастыря на проволоках».

Такова была иллюминация. Но вот началась заутреня. Запели тропарь Пасхи.

«Десять тысяч голосов, как апокалипсические громы, подхватили.

"Смертию смерть поправ"…

Напев перекинулся из храма во двор, оттуда за ограду; средневековые корпуса монастыря затряслись в море звуков.

Прорвалось!

Можно было умереть от нахлынувшего неизобразимого чувства».

Однако, увидав, что о. Илиодор выходит к народу с какой-то речью, Ламакин не на шутку испугался: сейчас испортит общий молитвенный порыв политической проповедью. Но проповедь оказалась странная. О. Илиодор говорил, «что Бог приемлет пришедшего и в шестой, и в девятый, и в одиннадцатый час». «Говорил, вопреки обыкновению, на славянском языке, и это меня особенно поразило». Огласительное слово Иоанна Златоуста! Но Ламакин, по собственному признанию, об этом святителе «действительно только что слышал, да и то одним ухом». По-видимому, на том же уровне пребывали и знания журналиста о пасхальной заутрене, отчего он и оконфузился на всю Россию со своей царицынской корреспонденцией.

В первый день Пасхи после вечерни о. Илиодор раздал богомольцам красные яйца, пояснив, что сам он сейчас положит красное яичко на могилу «нашего возлюбленного брата Андрея» со словами «Христос Воскресе!» и «Воистину Воскресе!», и если кто последует этому примеру, то все приношения будут переданы бедным. Действительно, почти все собравшиеся в храме вслед за пастырем отправились к могиле и стали класть на нее яйца, куличи, пасхи и деньги, так что поверх могильного холма появилась гора из пожертвований.

После этого о. Илиодор дал краткое интервью Ламакину, всячески подчеркивая, что со своей стороны не желает продолжать прежнюю борьбу. На вопрос о врагах ответил: «Э, ну их совсем!». Затем Ламакин побеседовал с ближайшими сотрудниками о. Илиодора, причем у Шмелева даже побывал в гостях. Всем увиденным корреспондент остался доволен.

По-видимому, именно об этом эпизоде о. Илиодор на другой день рассказывал народу, что в неточной газетной передаче выглядело так: «Враги наши мало-помалу начинают покоряться нам. Один из главных врагов, член Государственной Думы (фамилии я не буду называть, ибо врагов у нас слишком много) пришел под Пасху в монастырь и ему понравились богослужение и монастырская благочестивая жизнь. Бог даст, все враги покорятся…». Ламакин не был членом Государственной Думы, но речь, очевидно, шла о нем.