– Что? Хорошо тебе, тварь?! Ты на меня глазами своими не зыркай! Молчишь? Молчи, гадина, молчи! А то за столом разговорилась. Нравится тебе быть умнее собственного мужа? Нравится, что все только на тебя и смотрят? Думаешь, я это прощу?

В дверь застучали, и хозяин дома встревоженно спросил:

– Эй, Харитоны! Вы там как? Всё в порядке?

– Да, Денис, в полном, – совершенно спокойно, с милой улыбкой глядя на себя в огромное зеркало, ответил Харитон, и Александра не поверила своим глазам и ушам. – Скоро выйдем.

У неё перед глазами всё ещё часто, суетливо мелькали белые точки, а потрясённое тело нестерпимо ныло. Но она потихоньку встала, опершись об итальянский унитаз. Захар с интересом исследователя смотрел на неё, сев в стоявшее в ванной плетёное кресло. Подумалось: будто интересную бабочку изучает. Хотя нет, конечно. Какую бабочку? Муху, жалкую муху. Измученную и изувеченную, но всё ещё шевелящую лапками и пытающуюся куда-то ползти, спасаться.

Встав, наконец, Александра дрожащими руками открыла кран и стала умываться. Тщательно наложенный макияж потёк. Она молча, сосредоточенно стирала тени, тушь, помаду. Словно это могло что-то изменить. Сзади подошёл муж, и она вздрогнула всем телом, ожидая нового удара. Но он крепко взял её за плечи, повернул к себе и принялся поправлять на ней одежду, пригладил растрепавшиеся волосы и, сняв с полотенцесушителя беленькое, мягкое, вкусно пахнущее махровое полотенце, стал аккуратно вытирать ей лицо. Потом, оглядел её с ног до головы, взял за руку и вывел из ванной. Она безвольно пошла за ним. Потрясение её было столь велико, что даже сопротивляться сил не осталось.

Навстречу им попался хозяин. Он игриво посмотрел на них и многозначительно пропел:

– Шалуны! Уединились. Всё бы этим молодожёнам ото всех сбежать! У меня комната гостевая наверху готова, не хотите туда пойти?

– Нет! – ожила вдруг заледеневшая Александра.

– Ну, как хотите, – пожал плечами удивлённый её реакцией Денис. – Моё дело предложить.

По пути домой Александра сидела, вжавшись в сиденье, и неотрывно смотрела в окно, ничего, впрочем, за ним не видя. Её никто и никогда не бил. Ни родители в детстве, ни другие дети в садике или школе. А тут вдруг… Ни за что… И не кто-нибудь, а собственный муж, самый родной, самый близкий. В голове стучало только одно: уйти, срочно, сейчас же, пока жива, пока совсем не изувечена, ни физически, ни морально…

… Но она никуда не ушла почему-то. То ли от безволия, то ли всё-таки от любви. Хотя, какая уж тут любовь…

Он ушёл сам. Через год с небольшим того, что и семейной жизнью-то назвать невозможно. Всё это время он в полном соответствии с законами жанра пил, изменял, не считая нужным ничего скрывать, пропадал в кабаках с друзьями и люто ненавидел её, Александру. Правда, бить больше не бил, потому что, когда попробовал сделать это снова, Саша схватила первое, что попалось под руку (это оказалась тяжёлая каменная статуэтка) и выдохнула ему в лицо: «Только попробуй!»

Захар посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом, но руку опустил и отошёл. Семьи, о которой так мечтала Саша, не стало. Но в соседней комнате жила мама, и Захар с Сашей, по какой-то необъяснимой негласной договорённости старательно делали перед ней вид, что всё хорошо, на деле живя в состоянии холодной войны.

Случались, правда, и относительно мирные периоды. В один из таких редких моментов Захар спросил у неё:

– Ты что, меня приворожила, что ли?

– Что я, совсем с ума сошла? – ответила она, пожав плечами. – С чего ты взял?

– Ну, посуди сама. Любить я тебя не люблю. Правда, уважаю. Девка ты умная и сильная. Непонятно только, с какого перепугу со мной живёшь… Значит, любить не люблю. – Он загнул мизинец, украшенный золотой печаткой.

Александра терпеть не могла никаких украшений у мужчин, кроме тех, что и украшениями-то не являлись: крестика да обручального кольца. Захар ни то, ни другое не носил, а вот печатку уважал. Она с отвращением посмотрела на его красный палец с рыжеватыми волосками и в который раз внутренне содрогнулась. И ведь любви-то уже, пожалуй, не осталось. А вот – поди ж ты! – живёт с человеком чужим и нелюбимым уже. Смотрит на него каждый день, сама себе удивляется, но ведь живёт! И самой-то себе не объяснишь, в чём дело, а уж другим и подавно.

Уже давно она стала просыпаться по ночам и подолгу лежать, чувствуя себя маленькой одинокой пылинкой в огромном мире. Когда она поняла это впервые, даже села на кровати, тяжело дыша от испытанного ужаса. Одна… Совершенно, безнадёжно одна. Тогда в её жизни ещё не появилась Ангелина, а маме рассказать обо всём было нельзя: расстроится. Да и не хотела она их свадьбы с Захаром, не нравился он ей. Но Александра настояла. Глупая, самонадеянная и наивная. А теперь как к маме пойдёшь? Посыпая голову пеплом? Нет, нет, только не так!

И вот сидела она перед чужим человеком, с которым делила жизнь, и слушала.

– Любить я тебя не люблю, – снова отчётливо произнёс, загибая пальцы, Захар, будто черпая наслаждение в этих жестоких словах. – Физически ты меня не привлекаешь. Детей я от тебя не хочу, – тут он приостановился, улыбнулся желчно, глядя на её окаменевшее лицо, и вновь повторил, сознавая, что бьёт в самое слабое, самое больное её место: – Детей от тебя мне не надо. Мне вообще ничего от тебя не надо. А вот почему-то живу с тобой.

– Наверное, не нашёл ещё к кому уйти. Ты ж без прислуги не можешь.

И тут он заорал:

– Дура! Заткнись! Да что ты понимаешь, идиотка?

– Ты ж пять минут назад говорил, что я девка умная, – зачем-то съязвила Александра, впервые решившись огрызнуться. Сказала и замерла, понимая, что махнула красным полотнищем перед быком.

Но Захар вдруг рассмеялся хрипло:

– Всё-таки ты действительно умная. Прав я был…

Пятого марта Александра пришла с работы измученная и бледная. Захар неожиданно оказался дома. Да ещё и – что уж вовсе случай небывалый – в хорошем настроении. Посмотрев на неё, он неожиданно участливо спросил:

– Что? Всё плохо?

И она, сама того от себя не ожидая, заплакала:

– На работе кошмар. Киселёв вышел на пенсию, и теперь у нас новый управляющий. Нытиков. Ты представляешь, бывают же такие фамилии.

– Ну, с такой фамилией жить нелегко. У него два варианта развития было: или стать человеком, чтобы никто про фамилию не вспоминал, или оскотиниться. Я так понимаю, что тут второй вариант.

Саша усмехнулась невесело и, кивнув, благодарно посмотрела на Захара. Он тоже улыбнулся и тепло шепнул:

– Да бросай ты всё к ляду, Саш! Я тебя прокормлю, пока ты себе чего получше не найдёшь. Вот завтра же и увольняйся.

Она тогда всю ночь не спала, пытаясь понять, что всё-таки происходит в странной её жизни. То Захар был изувером и садистом, то понимающим и чутким человеком, близким и хорошо изучившим её. От этого странного, противоречивого сочетания у неё голова шла кругом, и она совсем не знала, что делать. Но с работы на всякий случай решила не уходить, пока не найдёт что-то взамен.

Восьмого марта Захар подарил ей с самого утра маленький букетик мимозы, а потом уехал куда-то, сказав, что по делам. Вечером вернулся весёлый, довольный. Сел на кухне, ожидая, пока Александра накроет на стол и покормит его. С аппетитом съев полную тарелку ленивых голубцов – стряпню жены он очень любил, – благодушно откинулся на спинку стула, облизал пальцы – от этой его привычки Александру всегда мутило, – поковырял зубочисткой во рту и вдруг сказал:

– Я от тебя ухожу.

Она, моя посуду, даже не сразу поняла, что он сказал, а когда осознала всё-таки, медленно повернулась к нему и смогла спросить только:

– Ты это сейчас решил?

– Да какая разница? – моментально раздражаясь, пожал он плечами.

– Мне интересно, когда ты мне предлагал работу оставить, знал ли ты уже о том, что бросишь меня. Да ещё вот так… в праздник.

Захар промолчал. Александра посмотрела на него внимательно и кивнула, горько скривив, сжав губы, чтобы удержать подступившие слёзы.

– Значит, знал. Как же ты так? Зачем ты так со мной? А если бы я потом работу не нашла?… – Она с интересом оглядела его с ног до головы. – На что бы мы с мамой жили? Как-то это… слишком, Захар. Ну, ведь даже в тебе должна быть хоть толика человека…

Он ничего не ответил, встал и вышел из кухни. Вскоре хлопнула входная дверь. А она осталась.

Саша рыдала всё у той же самой мойки, где застали её слова Захара, в компании Ангелины. Рыдала от обиды, громко, навзрыд, как плакала в последний раз лет в шесть, когда на даче у подружки соседские мальчишки стащили её любимого пластмассового пупса да ещё и, напихав внутрь песка, утопили в местном пруду.

– Сань, – страдальчески морщась, спрашивала Ангелина. – Ну, куда ж ты глядела? Что ж ты так? Ты же умница, красавица.

– Я не красавица!

– Ну, пусть не идеальная, Бог с тобой! Но очень, очень симпатичная!

– Ангел! Мне. Никто. Никогда. Не. Говорил. Что. Я. Красивая. Понимаешь?! Папа с мамой не считали нужным, наверное. Другие тоже. Тебя у меня тогда не было! А Захар… он сказал… И я поверила…

– Часто?

– Что часто?

– Часто говорил?

Саша вдруг совсем сдулась:

– Один раз…

– Что-о-о?! Бедная, бедная моя Санька! Всё понятно. Ты – недолюбленный ребёнок.

– Как ты сказала? Недолюбленный? Да нет… Меня любили, вроде бы…

– Точно тебе говорю – недолюбленный, недоласканный. Родители с утра до ночи на работе горбатились, приползали еле живые. Бабушек-дедушек у тебя не было. Приласкать ребёнка некому было. Вот тебе всё время и нужно, чтобы тебя хвалили, говорили, что ты хорошая, умная, красивая, добрая. Ты же и на работе из-за этого пашешь как проклятая и всем помогаешь всегда. Из-за гипертрофированной ответственности и доброго сердца, конечно. Но ещё, чтобы похвалили, увидели твою незаменимость. Ох, Санька, Санька моя. Бедная, хорошая, самая лучшая. Что ж мы раньше-то с тобой не встретились? Я бы тебя хвалила… И почему ты мне про Захара до этого не рассказывала? Ну, про то, что у вас всё плохо?

– Ангел, спасибо тебе. Стыдно мне было рассказывать… А ты во всём права, конечно. Неужели в этом-то всё и дело?

– Точно тебе говорю! В этом. У меня есть ещё одна близкая знакомая, с такими же проблемами. Оля Ясенева. Я про неё тебе рассказывала…^[1]

Саша кивнула. Историю Ясеневых она помнила.

– Родители ей в детстве любви не дали, так она из-за этого столько наворотила. Хорошо, они с Серёжей вовремя очухались. Вот и тебе пора в себя прийти. Надо уже себя начинать любить! Самой себя! Не от других эту самую любовь ждать. А просто понять, что ты чудесная, самая лучшая. Слышишь меня?! Я тебе больше киснуть не дам! Ты должна себе внушить, что ты лучше всех!

– Что-то мне это напоминает… «Самую обаятельную и привлекательную», что ли?

Они помолчали, глядя друг на друга, и вдруг захохотали, сначала истерично, на грани слёз, но потом всё веселее и радостнее.

– Будем жить, Санька! Будем жить!

– А теперь «В бой идут одни старики»!

– Ляксандра, не нервируй меня!

– А теперь «Подкидыш»!

– Молилась ли ты на ночь, Александра?

– А теперь «Отелло»!

– Уймись, Катунина!

– Ой, точно! Начну с того, что верну свою родную фамилию! И больше никогда её менять не буду.

– Не зарекайся! Я собираюсь тебя выдать замуж. И теперь удачно! А я просто так никогда и ничего не обещаю. Помяни моё слово! У меня и парень на примете есть. Золото, а не парень! Александром зовут. Он школьный друг моего Валдайцева.*

– Ангел, я тебя прошу! Мне никто не нужен. Совсем никто! Не хочу я замуж, и детей не хочу. Сил моих больше ни на кого нет.

– Так, понятно. Слушать этот бред я больше не намерена, буду действовать. – Ангелина встала, полная решимости помочь подруге.

Но, разумеется, как это часто бывает, всё получилось совсем не так, как планировалось.